Сандра Мэй

Поцелуй ангела

1

Джесси мрачно уставилась в окно, надув губы и задумчиво раскачивая погибшую туфлю на пальцах ноги.

Туфля — как и жизнь Джесси в целом — погибла четверть часа назад, на рабочем месте, в одночасье превратившемся в поле битвы. Каблук сломался…

Все из-за этого урода и его малахольной супружницы, не говоря уж о Мэгготше!

Джесси уронила туфлю и со вздохом встала. Надо собирать вещи, никто ее тут долго терпеть не будет, проклятые капиталисты…

Она швыряла в сумку немудреные свои вещички, не особенно заботясь о том, чтобы сложить их поаккуратнее. Вообще-то Джессика Лора Махоуни порядок любила — но не в минуты же душевных терзаний, верно?

В дверь заколотили так энергично, что любой другой на месте Джесси подпрыгнул бы до потолка, но она и ухом не повела. Дверь сотрясалась, Джесси опустошала шкаф, за окном светило солнце.

Настойчивый посетитель маленькой комнатки Джесси перешел к воплям. Сочное контральто взревело не хуже сирены на маяке:

— Мисс Махоуни! Потрудитесь немедленно открыть дверь! Эта комната вам больше не принадлежит!

Джесси, проходя мимо, нажала кнопку на стареньком, еще кассетном «Шарпе» — и сочное контральто немедленно потерялось на фоне взревывающих и мяукающих звуков, которые Стивен Тайлер из «Аэросмита» упорно называл вокалом…

Через пять минут Джесси застегнула сумку, на цыпочках подошла к двери и резко распахнула ее.

Миссис Триш Мэггот, корпулентная дама с усами, подсиненной прической «боб», в твидовом полосатом костюме и практичных домашних туфлях, едва не потеряла равновесие и не ввалилась прямо в комнату, ибо к этой минуте немного подустала биться об дверь и решила к ней привалиться.

Миссис Триш Мэггот была домоправительницей в семействе Линчей, по-старомодному — экономкой, и в ее ведении был весь женский обслуживающий персонал. Тот самый, к которому еще два… нет, уже два с половиной часа назад принадлежала Джессика Махоуни.

Поскольку сведений много, а ясности никакой, попытаемся систематизировать эти самые сведения, пока Джесси неторопливо спускается по лестнице, а миссис Мэггот идет за ней по пятам, громко отчитывая напоследок свою бывшую подчиненную…

Джессика Лора Махоуни родилась неполных двадцать два года назад в семье совершенно обычных обитателей знаменитого лондонского Сохо — художницы и поэта, естественно, непризнанных.

Непризнанность родителей, а также наличие маленькой Джессики вовсе не мешали им жить довольно весело и безалаберно, дни и ночи напролет веселиться, ходить на вернисажи, выставки, поэтические вечера, литературные диспуты, в гости, принимать гостей, ездить на пикники, устраивать джем-сейшены, ходить на демонстрации, участвовать в велопробегах, подрабатывать в маленьких издательствах… Словом, первые годы жизни Джессики прошли весьма и весьма бурно.

Кроватки у нее не было — ее заменяла изумительная винтажная ивовая корзина, благодаря которой молодые родители с чадом не расставались ни на минуту. Детские одежки доставались маме Меган от разнообразных подруг и друзей, среди которых, как и положено в Сохо, попадались представители самых разных социальных слоев. Читать Джесси выучилась по томику Оскара Уайлда, писать и рисовать начала на обороте больших листов ватмана, испещренных разноцветными пятнами и линиями, — мама Меган тяготела к неоавангардизму.

Детство и отрочество Джесси ничем выдающимся отмечены не были, разве что фурором, который она произвела на школьном вечере, заявившись туда в драных сетчатых колготках, голубых ботфортах с «бриллиантовыми» пряжками и мини-платье из разноцветных кусочков меха и кожи — сама сшила и страшно этим гордилась. Школа в Сохо — это вам не Итон, конечно, но многие вздрогнули. Фрики в Лондоне никого не удивляют, однако некоторые стереотипы ломаются с трудом.

Потом мама и папа — так и не получившие признания, но зато не потерявшие ни грамма своего оптимизма — решили уехать в Европу. Собственно, Англия тоже испокон веку была Европой, но маме хотелось в Италию, а папе — туда, где мама. Джесси к тому времени исполнилось девятнадцать лет — по меркам Сохо, прекрасный возраст для начала самостоятельной жизни. Джесси осталась одна в крошечной квартирке с видом на серую стену, расписанную жизнерадостными, хотя и не всегда пристойными граффити.

И тут выяснилась пренеприятнейшая вещь. Дело в том, что Джесси не унаследовала художественных талантов ни от мамы, ни от папы. В технике рисунка ей лучше всего удавались корова анфас (ноги скрыты в траве, потому что ноги Джесси рисовать не умела), кукла Барби с глазами вполлица и длинном розовом платье (ноги скрыты под платьем, потому что — см. выше) и разнообразные кельтские узоры и орнаменты — вероятно, потому, что у них в принципе нет ног.

Со стихами еще хуже. Разумеется, Джессика, как и все, прошла период романтизма («Хочу сознанье потерять в его бесчисленных объятьях!»), но папа всегда так заразительно и заливисто смеялся над ее опусами, что Джесс очень скоро их бросила.

Оставшись одна, девушка принялась интенсивно размышлять насчет будущего трудоустройства — и пришла к выводу, что начать придется с самого низа. Однако и здесь возникли свои сложности.

Дело в том, что природа — в неизбывной щедрости и мудрости своей — наградила Джессику Лору Махоуни совершенно убийственной внешностью. Благородное золото волос, ореховые глаза олененка Бемби, чуть заметная россыпь золотистых веснушек на лукаво вздернутом носике, длиннющие ресницы… На Джессику совершенно обоснованно заглядывались буквально все особи мужского пола — от пяти до девяноста пяти лет. Имея такую внешность, официанткой еще можно работать в «Савое» — но никак не в дешевом пабе на берегу Темзы, в районе доков. Возникнут сложности? Еще бы!

Они и возникали — ровно по числу рабочих мест Джессики. Восемь пабов сменила она за неполные полгода, даже приуныла немного, но в этот момент Иман сказала…

Кто такая Иман? Что ж, в любом случае, это важно. Еще раз — немного в сторону.

Иман носила наибанальнейшую фамилию Смит, но лишь по одной причине: ее настоящую фамилию не смог бы выговорить никто на свете.

Дочь второго сына короля одного из племен, населяющих Центральную Африку, родилась, когда означенный второй сын учился в Сорбонне. Именно там, в Сорбонне, молодой Нгулаелели (учтите, это только половина его родового имени!) насмерть влюбился в очаровательную и шаловливую, белую, как никогда не виданный им раньше снег, и румяную, как восход над Сеной, Шарлотту Дюпре. Чувство оказалось взаимным — в результате на свет появилась малышка-шоколадка, которую назвали Иман; в лоне римско-католической церкви, к которой принадлежала Шарло, появился еще один сын… короче говоря, все поженились и были счастливы.

Потом, после окончания Сорбонны, Нгулаелели, разумеется, поехал домой — жена и дочь, разумеется, поехали за ним. Все было бы прекрасно — Шарло сразу влюбилась в Африку, а в племени ее приняли очень хорошо, — но Африка редко живет спокойно. Совершенно неожиданно разразилась война, которую в европейских газетах тактично называли «очередным пограничным конфликтом», безбожно путая названия племен и народностей.

В результате жестокого и кровопролитного боя малышка Иман в мгновение ока превратилась в круглую сироту и наследницу условного трона, что существенно сокращало ее шансы на выживание. Однако африканцы в массе своей очень чадолюбивы — раз, привычны к войнам — два, изобретательны — три. Трехлетнюю шоколадку завернули в какую-то пеструю тряпку, приторочили на спину крошечной черной женщине, и она со всех ног дунула в сторону Сахары.

Так Иман оказалась в племени масаев. Они вырастили девочку, а когда пришло время — отвели на границу и удостоверились, что Иман — вместе с потертым, но все еще несомненно шикарным кожаным рюкзачком от Шанель, в котором лежали все ее документы, — вошла в ворота миссии ООН, которые охраняли большие железные машины и высокие — превысокие белые люди в голубых шапках…

Так Иман вернулась к белым людям. Ей пришлось заново учиться жить с белыми в их мире, разговаривать на языке ее матери, носить неудобную и тесную одежду… По ночам Иман снились другие, яркие, словно бриллианты, звезды на черном бархате неба, жаркий ветер пустыни, огромная оранжевая луна, грозный львиный рык и неторопливые напевы масаев…

Она научилась всему — в ее жилах текла королевская кровь. В двадцать три года Иман — роскошная манекенщица с шоколадной кожей и голубыми, словно топазы, глазами — заработала неплохое состояние и уехала учиться в Англию. Лондон — этот кипящий котел народов и языков — легко и непринужденно принял принцессу в ряды своих обитателей. Иман нашла любителей африканской музыки (а чего их искать — вышел на улицу и громко позвал!), сколотила небольшую вокальную группу… короче говоря, зажила в свое удовольствие.

Джессика Лора Махоуни влюбилась (в хорошем смысле этого слова!) в Иман и ее подружек раз и навсегда во время одного из концертов. Затейливые переливы, пощелкивания и посвистывания напевов масаев заворожили дочь художницы и поэта. Джессика месяц моталась за группой Иман по всем ночным клубам Лондона и оксфордским студенческим кафе, в результате они неожиданно подружились.

Иман была старше всего на два года — но у нее за плечами была целая жизнь, а Джессика… Джессика понятия не имела, что ей делать со своей собственной. И вот тогда-то Иман и сказала…

— Джесс, прости, но это уже смахивает на мазохизм.

— Что именно?

— Ты с упорством, достойным лучшего применения, устраиваешься работать в кабак, тебя немедленно начинают лапать посетители, ты увольняешься… и идешь устраиваться в кабак! Прости, но для меня здесь налицо явное отсутствие логики.

— И что ты предлагаешь? Не увольняться из предыдущего?

— Не устраиваться в следующий, маленькая балда! Смени профессию.

— На что? Кому я нужна? Я же не умею ничего.

— Все когда-то ничего не умели.

— В «Макдоналдс» не хочу, у них вредная еда. В маникюрши противно, стричь я не умею, убираться в квартирах… нужны рекомендации. Остается официантка. Я больше ни на что не гожусь.

Иман нетерпеливо повела шоколадным плечом, на руках тихонько зазвенели серебряные браслеты. Они с Джесс сидели в кухне небольшой квартирки, которую Иман снимала на пару со своим бывшим коллегой по подиуму, неким Гаем. Гай был волшебный парень — махровый, простите за каламбур, гей, умница, фотохудожник и фотомодель… словом, очень хороший парень! Для Джессики, родившейся и выросшей в одном из самых одиозных кварталов Города фриков, Гай был нормален ровно в той же степени, что и любой другой человек… но мы отвлеклись.

Джессика печально уставилась на прозрачную кружку, расписанную диковинными цветами и птицами — Иман увлекалась на досуге росписью по стеклу.

— Джесс, ты просто ужасная лентяйка! Всего и дел — оторвать свою хорошенькую задницу от дивана, пойти в бюро трудоустройства, а лучше в парочку, и оставить там свое резюме. Хотя бы на временную работу тебя возьмут сразу же.

— Ага. Официанткой.

— Ну почему? Няней. Сиделкой. Уборщицей. Консьержкой. Телефонным оператором. Масса вакансий.

— Няней… Да нет вряд ли. Хотя детей я люблю. Мне кажется, я их понимаю.

— Еще бы! Ты не очень далеко от них ушла…

— Спасибо, дорогая Иман, я тоже тебя страшно люблю.

— Не обижайся. Это вовсе не оскорбление твоих умственных способностей. Просто… кто сохранил свою душу такой, как в детстве, кто так и не вырос до конца… тот понимает детей гораздо лучше. И они доверяют такому человеку. Это намного важнее педагогического диплома.

Джессика сдвинула брови и наморщила нос. Она считала, что вид у нее при этом становится серьезный — а Иман едва удерживалась от смеха при виде этой забавной мордашки.

— Что ж, ты меня вдохновила, принцесса. Завтра же иду в это самое бюро. И пусть великие дела не заставят себя ждать!

На следующее утро она действительно отправилась в бюро по трудоустройству, оставила свое резюме — а через два дня ей позвонили и пригласили на собеседование с домоправительницей семейства Линчей, миссис Триш Мэггот.

На первый взгляд ничего сложного не ожидалось. Миссис Мэггот недовольно оглядела Джесс с головы до ног (потом выяснилось, что она практически на весь окружающий мир так смотрит) и сурово сообщила, что «фарфор, разумеется, нет, нет и еще раз нет, но если в смысле общего коленкора — то да, пожалуй». Пока Джессика зачарованно размышляла над глубинным смыслом этого несомненно магического изречения, Мэгготша и менеджер бюро заполнили какие-то бланки, подсунули Джесси на подпись — и она попала в безраздельное рабство к Линчам…

— …До такой степени потерять стыд, разнузданно вертеть задницей перед уважаемым человеком!…

Джесси очнулась уже внизу, возле парадного выхода из квартиры. Воспоминания оказались гораздо интереснее причитаний Мэгготши, поэтому почти все из обличительной речи она пропустила. В данный момент Мэгготша пересчитывала купюры — не так уж их и много, чтобы так с этим тянуть, — и продолжала верещать. Джесси вздохнула и решительно выдернула тоненькую пачку банкнот из сосискообразных щупалец Мэгготши.

— Спасибо-спасибо, я страшно раскаиваюсь и все такое. Счастливо оставаться. Не хворайте. Чао!

Миссис Мэггот принялась хватать ртом воздух, Люси приветливо помахала Джессике из гостиной — и очередная работа осталась позади. Джессика Лора Махоуни, отягощенная новой порцией жизненного опыта, вскинула сумку с пожитками на плечо и бодро поскакала по шикарным мраморным ступенькам к свету. Даже странно, что в свое время этот дом показался ей таким… таким…

Ее взяли обычной горничной — но на пороге квартиры Джессика окаменела, превратилась в соляной столп и испытала сильнейшее желание немедленно удрать. Квартира Линчей занимала целых два этажа дома старой постройки в одном из «богатых» районов. Собственно, второй этаж, скорее всего, раньше был обычным чердаком, но ушлые строители отделали его заново, устроив нечто вроде общежития дая немногочисленной прислуги. Здесь обитали повариха Рози, старшая горничная Сюзи, садовник Макс — ну а теперь и Джесси. Миссис Мэггот, на правах начальника, жила на одном этаже с господами, правда, в такой же малюсенькой, как и у ее подчиненных, комнатке. Ехидная Сюзи предполагала, что когда-то на месте этой комнатки был сортир…

Вход для прислуги был отдельный, он же — черный ход, но зато по этой узкой лесенке можно было быстро спуститься и оказаться в чудесном саду, где царствовал суровый и немногословный Макс. Говорить он не любил, изъяснялся в основном устрашающими и экспрессивными возгласами типа «Трипсы!» или «Тля!!!», но поскольку Джессика искренне восхищалась не только розами, но и всем остальным произраставшим в садике добром, Макс к ней благоволил.

Загадочная фраза, произнесенная миссис Мэггот в агентстве, объяснялась просто. Джессику взяли на должность второй горничной, точнее сказать — обычной уборщицы. Ей было строго-настрого запрещено подходить к сервантам и горкам красного дерева, в которых позвякивал коллекционный хрусталь и матово мерцал старинный фарфор сервизов. Джессике позволялось мыть полы, протирать подоконники и карнизы, пылесосить шторы и сдавать грязное белье в прачечную. В принципе — живи и радуйся, ответственности никакой, жилье вполне приличное, стол отменный… но Джесс сразу поняла, что надолго не задержится, едва увидела хозяина, мистера Линча.

Толстый, рыхлый, похожий на кота, обожравшегося масла, мистер Линч смерил Джессику откровенно похотливым взглядом и буркнул:

— У меня в кабинете мокрой тряпкой возить не сметь! Только пылесосом!

И ушел. Джесси получила от домоправительницы подробные инструкции о том, что на работу ей следует выходить не раньше двенадцати, поскольку до этого времени мадам спит, а хозяин собирается на работу, и была отправлена в свою комнату…

Назло всему миру Джесси отправилась в Риджент-парк, купив по дороге пакет горячих булочек с корицей, и устроилась на лавочке с видом на уточек. Здесь было тихо, солнечно, уютно — и можно было без помех перебирать воспоминания последних двух месяцев.

Собственно, с мадам — миссис Линч — второй горничной довелось встретиться всего три раза. Первый — когда Джесси слегка замешкалась и не успела уйти к себе наверх. Хлопнула дверь спальни, и на пороге гостиной возникло Прелестное Видение в золотистых кудряшках, кружевах и жемчугах, а также при полном боевом раскрасе — несмотря на то что кружева явно относились к ночному одеянию.

Мадам — а иначе ее и не хотелось называть — уже давно проводила свою сороковую весну, но умело скрывала это обстоятельство под сенью золотистых кудряшек и легкомысленных нарядов. Глаза — естественно, голубые — были всегда чуть изумленно распахнуты. Мадам старалась произвести впечатление неземного существа, по чистой случайности оказавшегося на грешной земле и еще не осознавшего в полной мере, что происходит вокруг. Говорила она негромко, очень певуче и нежно, мило растягивая гласные и даже, кажется, согласные. Наподобие говорящих кукол — только им с таким блеском удается слово «Мммма-мммма».

В тот первый раз мадам взглянула на Джесси с благожелательным, но чисто формальным интересом — скажем, как на симпатичного таракана. Джесси поздоровалась, мадам в ответ рассеянно помахала изящной ручкой и удалилась в недра квартиры. Потом в течение приблизительно месяца Джесси хозяйку не видела, после чего случилось небольшое ЧП.

Джесс как раз мыла пол в коридоре. Как говорится, ничто не предвещало беды — мистер Линч отбыл на службу, мадам, по всей вероятности…

Входная дверь отлетела к стене с ужасающим грохотом. Из кухни на секундочку выглянула Рози — и тут же исчезла, словно ее ветром сдуло. Джессика выпрямилась — и в изумлении уставилась на дверь.

Мадам ухитрялась даже в таком состоянии выглядеть восхитительно. Золотые локоны сверкали, голубые глаза (несколько скошенные, правда) сияли нездешним огнем, меховая шубка небрежно сползала с полуобнаженных плеч… и сползла-таки прямо на пол, на что мадам не обратила ни малейшего внимания. Она крепко взялась обеими руками за дверной косяк, высунула от усердия кончик языка-и элегантно перепрыгнула порог, издав веселый возглас: «Оп-паньки!!!».

Потом мадам прошла три шага по коридору и естественным образом врезалась прямо в Джесси, которая так и не удосужилась сдвинуться с места, ошеломленная видом своей хозяйки. Нет, поймите правильно, в Сохо и не такое случалось видеть — но там же богема! Пропащие люди. А мадам — это мадам…

Миссис Линч вцепилась в руку Джесси, как утопающий — в обломок мачты, и осторожно приняла более или менее вертикальное положение, после чего между хозяйкой и горничной состоялся следующий диалог:

— Ик! Крыс?

— Чего?… В смысле не поняла, мадам?

— Метр Линч… ик… дома?

— А! Нет, он уже ушел. Примерно с полчаса.

— Ат-тлична! Душенька Мег… нет, пджди… Бесс… не-е-етушки! Как же тебя…

— Я…

— Млчать! Я сма вспомню! Ик! Ой господи… Джесс!!! Тебя зовут Джесс!

— Да, мадам.

— К черту мадам. Иди на кухню, возьми сткан, разбей туда врстр… вшрч… нет, это невозможно!… ву-стер-шир-ский соус, яйцо, перец, пара капель бренди. Все пр… перемешать! Мне. Сюда. Бегом!

Этот прекрасный старинный рецепт Джесси Лора Махоуни, дочь артистического квартала, к счастью, знала практически с детства. Кухарка Рози тоже не выглядела удивленной — молча подала Джесс высокий бокал и миниатюрный блендер. Только после того, как пенистая и резко пахнувшая масса с небольшой шапкой пены была готова, Рози негромко поинтересовалась: