Сандра Мэй

Пылкий любовник

Пролог

И вот наконец молодых осыпали рисом, подарили по подкове, пальнули из винчестеров и оставили в покое. Прерия спела им свадебную песню, звезды зажгли иллюминацию, и мешки, набитые сеном, были мягче королевских перин...

Никогда она не жаловалась, Мэри Лу. Всегда улыбалась. Даже когда пузо уже налезало ей на нос, а он все никак не мог достроить их дом. Даже когда схватки начались прямо на ранчо.

Этого-то он не боялся. Чего бояться? Господь все придумал хорошо и сообразно. Рождение живого существа, по большому счету, всегда творится одинаково — в крови, муке и счастье одновременно.

Билл Смит принимал роды у своих лошадей лет с четырнадцати, и, хотя с Мэри Лу и его собственным жере... ребенком это ни в какое сравнение не шло, повитуха из Билла вышла отличная. Он первым и увидел свою дочь.

Врач, который добрался до ранчо «Соколиное Перо» через пару дней, только носом покрутил. Сказать-то ему было нечего. И все пошло лучше прежнего, потому что Мэри Лу была красавица и умница, Мюриель уродилась вся в мать, а для Билла, который был не очень горазд на разговоры и размышления, большего счастья и не требовалось. Оно и так заполняло его всего без остатка.

Мюриель научилась садиться и уже пробовала вставать, держась за стенки корзины, заменявшей ей колыбель, когда Мэри Лу ободрала палец о металлический заусенец на вилах в коровнике. К утру ее зазнобило, а палец распух и посинел. Билл раскалил в огне нож и вскрыл нарыв, потом промыл рану крепчайшим кукурузным виски и забинтовал палец. Потом обнял Мэри Лу и буркнул:

— Хоть отдохнешь пару дней. Вон, синяков сколько на руках набила. Нечего ломаться.

Вечером Мэри Лу перестала узнавать Билла, начала бредить и метаться, а где-то на рассвете умерла. Совсем немного не дождалась, потому как Билл врача привез часов уже в девять...

Гангрена, сказал врач. Общий сепсис, добавил. Нельзя так жить, сказал врач. Ведь случись что — до города двадцать миль, а у тебя ребенок, добавил. Хотя ее теперь надо в приют определить, сказал врач. Куда тебе с такой маленькой, добавил.

Билл хмуро выслушал все это, потом проводил врача и покормил из рожка Мюриель. Обычное дело. У Мэри Лу молока было маловато, так что они уже давно подкармливали малышку из рожка. Потом Билл вырыл на холме могилу и похоронил свою Мэри Лу. С тех пор они с Мюриель каждый вечер сидели у могилы, и Билл старательно рассказывал своей дочери про маму. Чтобы не забывала.

Приезжали врач, шериф и бабы из опекунского, а может, попечительского совета, но чем дело кончилось, Билл не знал, потому как аккурат в это время уехал вместе с дочкой на дальние пастбища. А чего? Обычное дело — девочку привязал к груди, прикрыл пончо, дал молочную соску — доехала как миленькая. Всю дорогу спала.

С тех пор прошло десять лет.

1

Билл Смит сдвинул шляпу на затылок и вытер пот со лба. День выдался жаркий, но к вечеру наверняка разразится гроза, да еще с молниями и громом, так что в корале лошадкам будет спокойнее. Да и сторожить не придется, Волк и Сиу сделают все лучше людей.

Билл прищурился, вглядываясь в серо-зеленую хмарь прерии. На самом горизонте, там, где серо-зеленый цвет переходил в грязно-голубой, виднелась крупная черная точка. Точка явно увеличивалась в размерах — всадник приближался, да еще и галопом. Билл усмехнулся. Только один наездник в здешних краях любит гонять с такой скоростью. Все остальные предпочитают трюхать, не торопясь.

Куда, скажите на милость, можно торопиться в прерии? На север, юг, запад и восток — одно и то же. Серо-зеленое море трав, голубое одеяло неба, а в нем, в зависимости от времени суток, либо раскаленный шар солнца, либо громадная и красноватая луна. Никаких достопримечательностей, красот и чудес, если не считать саму прерию.

И ковбои в здешних краях совсем не похожи на тех малахольных красавцев в новехоньких джинсах, которые в кино то и дело палят из револьверов и спасают блондинок по салунам. И блондинок здесь нет. Есть одна, Пегги Боттом, барменша в Каса дель Соль, но ее блондинистость стоит ей двух бутылок перекиси ежемесячно. Потому что от рождения Пегги — усатая брюнетка могучего телосложения. Для того чтобы ее кому-нибудь взбрело в голову спасать, сперва нужно найти того, кто осмелится ей что-нибудь сделать. Среди местных таких нет, это точно.

Местные — люди неторопливые, мирные. Билл Смит — тоже. Даже непонятно, в кого уродился маленький всадник, которого уже легко можно различить на спине у громадного черного жеребца с бешено горящими глазами.


Этого жеребца Билл заполучил совершенно случайно, на ярмарке в Сакраменто, в прошлом году. Жеребец, тогда его звали Лорд Байрон, сбросил троих объездчиков, порвал путы и носился кругами вдоль загородки. Собравшиеся люди ему очень не нравились, и потому жеребец собирался основательно их погонять. Хозяин жеребца, молодой пижон из Хьюстона, не мог сплоховать перед какими-то пастухами. Вооружился бичом и принялся хлестать озверевшего жеребца прямо по морде, норовя заехать по губам и ноздрям.

В этот момент Билл и появился возле загородки. Отобрал у пижона бич, сломал его об колено и буркнул:

— Проще уж пристрелить его, мистер. А еще лучше — вообще не подходите к лошадям, а этого дьявола отдайте тому, кто в них понимает.

И тогда пижон, надо отдать ему должное, заявил во всеуслышание, что, ежели мистер Защитник Окружающей Среды сможет взнуздать взбесившегося зверя, то получит его совершенно безвозмездно. При этом пижон довольно ухмылялся и поглядывал на девушек. Билл Смит пожал плечами, молча перемахнул загородку и встал, расставив кривоватые ноги, на пути жеребца.

Роста Билл высокого, в плечах и груди широк, руками спокойно мог бы гнуть подковы, ежели б в этом была хоть какая-то польза. Ноги у него кривые по причине того, что в седле он с трех лет. Лицо у него темное от загара, смуглое, как у индейца, а волосы русые, чуть вьющиеся на концах, густые. Глаза у Билла серые, серьезные, брови густые и нахмуренные. Через щеку шрам — уже белый, старый. Это он в пять лет сверзился с лошади, когда она случайно понесла, а папа Билла немножко отвлекся. Красотой Билл не блещет, трепаться не любит. В Сакраменто его знали многие, а многие из этих многих утверждали, что Билл — колдун, потому как разговаривает с лошадьми, коровами и собаками на их собственном языке, и даже во время последней эпидемии ящура не потерял ни одной животины.

Вот такой человек встал год назад на пути злого, перепуганного и почти ослепшего от боли Лорда Байрона. Железные клещи-руки схватили болтающуюся уздечку, натянули ее — и одним махом сорвали с головы жеребца. Сразу утихла боль в истерзанных губах. Лорд Байрон угрожающе заржал и встал на дыбы, молотя передними копытами воздух. Но человек, стоявший перед ним, не испугался. Он тихо заговорил, так тихо, что кроме жеребца его никто и не слышал, а слышал — так не понимал.

— Дурачок ты, дурачок. Не злись, погоди. Тебе сейчас больно, я знаю, но ты уж потерпи. Если сейчас тебя не пристрелят, то к вечеру мы с тобой приедем в одно хорошее место. Там вода чистая, трава вкусная, там нет людей, а какие там кобылки! Ты, друг, еще спасибо мне скажешь за них. Ну, будь хорошим парнем. Иди сюда, мальчик. Иди. Не бойся. Иди...

Конь стоял, тяжело дыша, с нервно вздымающихся боков падали хлопья пены. Тихий голос завораживал, успокаивал, давал возможность передохнуть. Конь нерешительно потянулся окровавленными губами к темной широкой ладони, протянувшейся ему навстречу. Ладонь пахла хорошо — хлебом, лошадьми и сеном.

Громадный жеребец измученно склонил голову перед человеком, обиженно фыркнул, точно жалуясь новому другу. Толпа сдержанно загудела. Собрались вокруг в основном ковбои и ранчеро, люди понимающие и не праздные. Потом кто-то из толпы с недоумением бросил:

— Эй, Смит, как же ты попрешь его в свои чертовы кулички? Он же узды теперь боится.

Билл ответил чуть громче, но не поворачивая головы и все с той же успокаивающей интонацией.

— Какая уж тут узда. У нас все губы раздолбаны... раздолбаями. Мы уж так, пешочком, верно, парень? К вечеру доберемся. Ты ведь не удерешь от меня, мальчик?

Тут между ногами столпившихся произошло какое-то шевеление, и через загородку перемахнул ребенок. Худенький пацанчик в потертых джинсах с кожаными вставками, в клетчатой, изрядно угвазданной рубахе, на вихрастой головенке выцветшая и явно великоватая шляпа. Ребенок подошел к громадному коню и бесстрашно задрал голову, глядя прямо в черные настороженные глаза.

— Па, он теперь наш?

— Ну... вроде того.

— Тогда можно, я его до ранчо доведу?

— Да. Только поосторожнее. Не делай ему больно.

Толпа ахнула. Билл подставил ладонь, ребенок ступил на нее одной ногой, пружинисто толкнулся — и оказался на спине жеребца. Лорд Байрон взволнованно переступил с ноги на ногу и обернулся посмотреть на отчаянного седока. Как ни странно, присутствие человеческого детеныша на спине не раздражало, а, скорее, успокаивало. Веса ребенка жеребец даже не замечал, зато ощущал тепло и спокойную, уверенную посадку.

Маленькие ручки уверенно потянулись к морде коня, погладили атласную щеку, провели по прядям гривы.

— Ты очень красивый. Ты будешь моим другом. Па, можно он будет моим?

— Ну... да. Но сначала он должен передохнуть.

— Понятное дело!

В этот момент пришел в себя пижон. Волшебное превращение взбесившейся твари в покладистого верхового коня вернуло бывшему хозяину здравый смысл, и молодой человек запальчиво начал:

— Вообще-то я выложил за него пять тысяч, и вы же не думаете, что можете...

Он смолк, потому что все, кто находился на площади, повернулись и посмотрели на него с укором. Если вы думаете, что выдержать укоризненно-неприязненные взгляды двух сотен небритых и не вполне трезвых мужиков, большинство из которых носят на поясе оружие, легко — то вы вряд ли поймете, почему пижон, больше не произнес ни слова.

Так Лорд Байрон стал Бароном и поселился на ранчо «Соколиное Перо».


Билл вздохнул и протянул руку маленькому наезднику.

— Очень уж ты гонишь. Так и запалить его недолго.

— Барона? Да ты что, па! И потом, мы отдыхали на Пятнадцатой миле. Там был родник, Барон поел и отдохнул. Гроза идет — охренительная!

Билл вздохнул — уже в который раз — и нерешительно буркнул:

— Мю, я не думаю, что это слово подходит для...

— Почему? Ты именно так сказал Фрэнку про его девушку. В том смысле, что вы оба от нее охренели.

Шляпа упала на землю — и золотистые кудряшки-пружинки превратили запыленного мальчишку-ковбоя в маленького ангела. Истинно женским движением Мюриель Смит откинула непокорные локоны со лба и улыбнулась своему отцу, просияв жемчужными зубками и ямочками на румяных щеках. Одного зуба сверху и справа не хватало.

Билл задохнулся от нежности. Это происходило с ним довольно часто — с тех пор, как его дочь научилась улыбаться. Билл не знал более очаровательной и ангельской улыбки.

Он поднял с земли запыленную шляпу, отряхнул ее и осторожно нахлобучил на головку Мюриель.

— Ладно. Разберемся. Пора домой, не то гроза накроет нас прямо здесь. Барон! Ты готов к еще одним скачкам?

У Билла и его чалой кобылы Санты не было ни малейшего шанса, хотя они очень старались. Отставание составило двадцать корпусов.


Вечером разразилась буря. Лошади сбились в кучу под крышей загона, а хитрый Волк — громадный волкодав с неопределенным генеалогическим древом (Билл и соседи могли ручаться только за овчарку, ирландского волкодава, ротвейлера и парочку степных волков) — благоразумно выбрал себе лежбище под брюхом одной из пожилых кобылиц. Молнии пса не пугали, к грому он тоже относился хладнокровно, а его присутствие в загоне, в свою очередь, успокаивало лошадей.

Сиу, как всякая женщина, была хитрее. При первом же раскате грома она изобразила такие страдания, ужас и волнение, что Билл, поколебавшись, распахнул перед ней дверь дома. Эта псина, помесь степного шакала и пастушьей овчарки, жила у него уже третий год, принесла два помета великолепных щенков (еще бы, с таким папашей, как Волк!), но Билл так и не мог с уверенностью сказать, где заканчивается ее шакалья хитрость и начинается истинно собачий трепет перед грозой. Сиу была натурой артистической, но все свои фокусы компенсировала великолепным нюхом и умением согнать любое, даже самое распоясавшееся стадо.

Кроме Билла, Мюриель, Сиу, Волка, Барона, полусотни лошадей и двух десятков коров, на ранчо «Соколиное Перо» жили еще: три кошки с неопределенным количеством котят, куры во главе с петухом, утки, индюк с семейством, свинья Принцесса, хромая и лысая болонка Джуди, ручная ворона и лисенок. Из людей обитателем ранчо можно было бы назвать Фрэнка Марло, но в связи с помолвкой этот достойный человек все чаще уезжал ночевать в городок Каса дель Соль, который по-прежнему находился в двадцати милях от ранчо. Все чаще — потому что только помолвка заставила Фрэнка всерьез взяться за починку старого джипа, служившего в течение многих лет местом для откладывания и высиживания курами яиц. Фрэнк был ковбоем, поэтому джип чинил урывками, когда оставалось время и силы. Невеста Фрэнка, Милли, находилась в состоянии предсвадебной истерики, длящейся уже второй месяц, и нуждалась в ежевечернем утешении со стороны жениха. Билл с трепетом ждал звона свадебных колоколов. Вряд ли Милли захочет провести медовый месяц, а за ним и всю жизнь на ранчо «Соколиное Перо». Значит, очень скоро Биллу придется искать помощника. Мюриель еще слишком мала.

Билл Смит уселся перед камином и вытянул ноги к огню. В квадратном бокале толстого стекла переливалась янтарная, маслянистая на вид жидкость. Настоящее кукурузное пойло на жженом сахаре!

Билл не очень любил выпить. Скорее, совсем не любил. Лошади не переносят запах алкоголя и не доверяют человеку, от которого несет сивухой. Однако сегодня, да и завтра утром Биллу вряд ли придется садиться в седло. Буря закончится к утру, после этого начнется ливень.

Глядя в огонь, Билл неторопливо перебирал в уме события последних дней и предстоящие дела. Лошадей нужно перегнать на дальние пастбища... Старый Дженкинс обещал приехать в субботу, хочет купить двух-трех коров... Ветеринар звонил, не сюда, конечно, Фрэнку... Прививки надо сделать перед тем, как отгонять лошадей... И не забыть взять у дока Спарроу свежей змеиной сыворотки... В школу зайти...

При мысли о школе Билл нахмурился и решительно глотнул виски. Это был для него самый больной вопрос в течение последних трех лет. С тех самых пор, как Мюриель пришлось в эту самую школу отдать.

Разумеется, Билл Смит вовсе не был необразованным дикарем. В это трудно поверить, но семнадцать лет назад он даже предпринимал попытку поступить в военное училище. Было это в первый год его военной службы в рядах «зеленых беретов». Промывка мозгов в Форте Брагг была на высоте, и молодой Билл очень быстро уверовал в то, что только военный человек является достойным уважения гражданином.

Потом случилась какая-то заварушка, Билл даже толком не знал, где именно, потому что привезли их туда на вертолетах, ночью. На третьей минуте самого настоящего, не учебного, боя на руки Биллу сполз его взводный. От взводного воняло мочой и чем-то кислым. Билл отнюдь не сразу понял, что у взводного не хватает двух ног, одного глаза и половины кишок. После боя Билла долго тошнило, а когда слабость отступила, Билл Смит уже точно знал, что военное дело не привлекает его совершенно. То есть абсолютно. В двадцать один год он вернулся в родные края, успел обрадовать своим возвращением отца и даже принять от него бразды управления ранчо. Еще через год отец погиб, пытаясь остановить взбесившихся лошадей. Над прерией тогда пронесся торнадо, и лошади сломали загородку кораля.

Еще через год молния сожгла дотла старый дом Смитов. Это была обычная в здешних местах сухая гроза посреди раскаленного июля. Телефона у Билла не было, да и не доехали бы сюда никакие пожарные. Только если посочувствовать... Воды-то все равно не было. Все обмелело.

На выплаченную страховку, по подсчетам Билла, можно было только от души напиться с горя, но он не стал этого делать, а принялся строить новый дом. Упорства ему всегда было не занимать, работать он был приучен с детства, а торопиться было некуда. Так он считал.

Первым делом на ранчо выросли закрытые загоны и просторный открытый кораль для лошадей. Ежели кто думает, что кораль — это просто пустое место, огороженное плетнем, так это не так. Билл строил на совесть. Крепкая загородка, хорошие ворота, специальные щиты на шарнирах, чтобы можно было отделять кобылиц от жеребцов, жеребят от взрослых и так далее. Потом пришел черед сарая и всяких подсобных помещений, и только в самую последнюю очередь Билл принялся за дом.

Вначале он планировал построить нечто вроде достаточно крепкой хижины, ему бы за глаза этого хватило, но в это лето он познакомился с Мэри Лу. И влюбился в нее. А она — в него.

Билл смотрел в огонь и улыбался, вспоминая тот прекрасный год.

Мэри Лу была веселой и смелой девушкой. Жизнь на ранчо ее не пугала, ее вообще ничего не пугало, потому что смотрела она только на Билла. А он — на нее. Честно говоря, сейчас он даже не мог вспомнить, о чем они тогда разговаривали, что обсуждали... Помнил только ее гладкую кожу, блестящие светлые глаза и тихий смех в темноте. Словно журчание ручейка. Словно майский дождик на заре.

Ради Мэри Лу стоило постараться, и Билл пересмотрел свои взгляды на хижину. Он наскоро соорудил маленький домик — сейчас это часть большого дома, нечто вроде флигеля, соединенного с основным зданием. Чтобы построить настоящий дом, Билл закупил нужную литературу, продал несколько лошадей, а на эти деньги приобрел настоящие стройматериалы.

Мюриель родилась в Маленьком Доме, а еще полгода спустя Мэри Лу не стало, и Биллу почти расхотелось жить. Он уехал на дальние пастбища вместе с полугодовалой дочкой и не возвращался на ранчо еще полгода.

Честно говоря, Билл повел себя, как самый типичный мужчина. Если не считать того, что большинство нынешних типичных мужчин предпочли бы все же отдать крошечного ребенка в более умелые руки. В этом смысле Биллу просто не хватило воображения. Мюриель была его дочерью, этим все было сказано, как же он мог куда-то ее отдать? Двадцатишестилетний вдовец, Билл Смит, сам выросший без матери, никогда не воспринимал свое поведение как подвиг. Маленькое существо требовало на первых порах куда меньше внимания, чем, скажем, жеребенок или теленок. Спать в тепле и есть вовремя — вот что требовалось Мюриель. Подгузники и пеленки Билл нарезал из собственных старых, протертых до состояния тончайшего батиста рубах и простыней, теплым одеяльцем служила выделанная шкура койота, подбитая фланелью, а кроваткой — большая ивовая корзина. На кобыльем и коровьем молоке девочка росла здоровенькой и крепкой, свежий воздух окружал ее по определению, а говорить она училась если и не у собственного отца — Билл был по натуре молчалив, — то у других ковбоев, которых летом на дальних пастбищах собиралось человек по тридцать-сорок.