Сэм Каллахан стоял навытяжку перед полицейским комиссаром, который двадцать лет назад сопливым юнцом служил в его группе кем-то вроде мальчика на побегушках. Комиссар читал рапорт и тихо пыхтел от смущения и отчаяния. В конце концов он поднял несчастные глаза на своего учителя и кумира.

— Дядя Сэм…

— Детектив Каллахан, господин комиссар.

— Ну не могу я дать согласие, понимаете вы это? Ведь ни одной улики, кроме косвенных! Прокурор рассмеется мне в лицо.

— Так точно, сэр.

— Дядя Сэм! Вы меня знаете. Я никогда не брал взяток, не прогибался и не закрывал глаза на преступления. Но сейчас — дохлый номер, честно. Вы знаете, кто такой этот Баркли?

— Извращенец, но это не важно. Он — подозреваемый.

— И что? У него батальон адвокатов, которые размажут нас с вами по стенке и вчинят иск за оскорбление достоинства.

— Так точно, сэр.

— Дядя Сэм…

— Что, Билли?

Комиссар с облегчением откинулся на стуле, едва не сломав его.

— Слава богу, а то застрелиться можно. Выслушайте меня, только спокойно, ладно?

— Я спокоен, Билли.

— Я вас знаю много лет. Вы — суперкоп, всегда таким были. Я не сомневаюсь, что вы нарыли на этого парня вполне реальный материал. Более того, я почти уверен, что именно Баркли все это и устроил. То дело о насилии над его женой замяли, но я его читал. Он опасен, это правда.

— Дальше, Билли.

— Дальше ерунда получается. Для начала у нас нет даже заявления пострадавшей.

— Будет.

— Свидетельница Амбер показания давать отказывается.

— Даст, если мы его арестуем по солидному обвинению. Ладно, Билли, я и сам не хуже тебя знаю, что бумажек у нас маловато. Что же делать? Ждать, пока он действительно оторвет девчонке голову?

— Что-то вроде…

— Билли!

— Ти-хо! Я ни на чем не настаиваю и ничего не предлагаю. Я просто размышляю вслух. Если Баркли — наш типчик, то что он сделает, узнав, где скрывается Джеки О’Брайен?

— Засада на живца? А если он умнее? Затаится, переждет, а когда все утихнет — свернет ей шею? Как мне тогда смотреть в глаза ее отцу, моему другу? Как жить дальше? Ведь она ко мне за помощью пришла.

— Дядя Сэм, мне жаль, но… это единственный выход. Кроме того, здесь, в Нью-Йорке, Баркли — шишка, а вот где-нибудь в Огайо…

— В Монтане…

— Тем более в Монтане. Там он никто. Просто заезжий псих. Пока туда его адвокаты доберутся…

— Билли?

— Да, дядя Сэм?

— Ты хитрый жук.

— Спасибо, дядя Сэм.

— Но сделаем мы немножко иначе.

— Как?!

— Не ори, не на летучке. Никакую информацию ему не сливай до тех пор, пока я не свистну.

— Вы что задумали?

— А вот этого тебе лучше не знать, господин комиссар. Иначе опять придется выбирать, закон или старая дружба. Обещаю, что никаких молодежных глупостей творить не буду. Твой Баркли ничего не узнает и не заметит, будет цел и невредим… но пока я не буду твердо убежден, что он — наш типчик, ничего не предпринимайте, лады?

— Дядя Сэм…

— Завтра утром я позвоню, Билли. Завтра утром.


Звенящая тишина стала невыносимой. Она уже не радовала, она душила. Рик тихо кашлянул.

— Джеки…

— Нет! Только не говори, что мне надо пойти и выспаться. Я не хочу спать.

— Хорошо, но ты же не можешь просидеть в машине всю ночь?

— Ты же можешь.

— Я — коп. Я просиживал в машинах и по двое суток. И никакого удовольствия, заметь, при этом не испытывал. Давай пойдем домой…

— Я не хочу туда идти. Это не мой дом.

Рик шумно вздохнул.

— Хорошо. Тогда поехали на озеро?

Она повернула голову, и в темноте сверкнули ее зеленые, светящиеся, как у кошки, глаза.

— На озеро? В вашу хижину?

— Ну… да.

— Поехали.

— Тебе, наверное, вещи взять надо…

— Не хочу. Дашь мне что-нибудь накинуть. Я не могу входить в этот дом. Считай меня истеричкой.

— Не считаю. Джеки…

— Что, Рик?

— Ты… говори, не молчи… я не очень умею ободрять…

— Это тебе кажется. Умеешь.

Рик скрипнул зубами, повернул ключ зажигания. Гори оно все огнем! Сказал бы кто, как ему пережить ночь с ней под одной крышей.

Ехали почти час. По светлому времени дорога на озеро занимала минут сорок, да и в темноте они с Шоном сто раз сюда гоняли и на мотоциклах, и на машинах, но сейчас Рик не хотел рисковать. Слишком ценная у него пассажирка. Скорее всего — его будущая жена.

Как всегда, Бисерное буквально выпрыгнуло на них из-за поворота. Лунная дорожка на спокойной воде давала столько света, что вполне можно было разглядеть листья на деревьях. В небе висела громадная полная луна.

Джеки восхищенно вздохнула:

— Как красиво!

— Да. Мы с детства сюда ездили на пикники, а потом Шон выкупил участок земли и мы построили дом.

— Он художник, да?

— Да. Рисует животных, птиц и живописные булыжники.

— Анималист…

— Не исключено. Я бы сказал, лентяй.

Джеки тихонько рассмеялась.

— Я помню его. Он с нами никогда не играл, все музыку слушал. Как странно, я все эти годы ничего не вспоминала про Кони-Айленд…

— «Туда, где было хорошо, не стоит больше возвращаться».

— Иногда стоит. Чтобы стать сильнее. Я приехала сюда, думая, что у меня больше ничего нет. А теперь у меня есть ты. Озеро в ночи. Мое детство. Дядя Сэм.

Она замолчала, и Рик испугался, что она опять заплачет. Поспешно вырулил на дорожку ведущую к дому, затормозил прямо перед крыльцом, торопливо выскочил, отпер замок.

9

В доме Джеки очень понравилось, особенно здоровенный каменный камин, в котором еще тлели оставленные Шоном угли. Однако, получив теплую куртку и высокие теплые носки, Джеки потащила Рика на улицу. Разговаривать при свете она не могла.

Они сели на деревянную скамью, стоявшую на самом берегу озера. Рик подумал — и привлек девушку к себе. Для тепла, оправдывался он перед самим собой. Исключительно для тепла.

Впрочем, Джеки и не сопротивлялась. Она прильнула к его плечу и затихла. Рик вдыхал аромат ее волос и таял от счастья, а потом она заговорила…

— Понимаешь, я даже не знаю, с чего начать… Понимаешь, я никогда в жизни не разговаривала с другим человеком — о себе. И вообще — о чем-то серьезном с кем-то другим. Я всегда жила сама по себе. И поэтому мне казалось, что я контролирую свою жизнь. Все, что со мной происходит. Вот. А потом вдруг этот солнечный, веселый день, птички-травка, весна — и отвратительная царапина на боку моей машины. Как будто щель в другое измерение, черное, страшное. Чужое. Тебе, наверное, смешно — ну что, в самом деле, поцарапали машину… Мне в тот момент показалось, что это мою жизнь поцарапали. Так оно и оказалось.

— Мне не смешно, маленькая…

— Спасибо. Эта беременность… Я сидела с дурацким тестом в руках, красная как помидор, перепуганная, я вообще могла думать только об угрозах в мой адрес, а меня тошнило, вот и позвонила врачу. И она сказала — сделай тест. Я, кажется, даже не очень поняла, что я делаю. Он у меня валялся в аптечке, потому что так принято, понимаешь? В наше время все нормальные люди используют контрацептивы, а в аптечке на всякий случай хранят экспресс-тесты… короче, я сидела и смотрела на этот дурацкий тест, а он показывал, что я беременна. Дело не в нежелательной беременности. Дело в том, что слишком много абсолютно нереальных событий случилось со мной в течение каких-то сорока минут… Я в тот момент даже не могла сконцентрироваться и вспомнить, что у меня просто ФИЗИЧЕСКИ не могло быть никакой беременности, потому что мы с Алджи… короче, это я его сама назначила своим женихом, мы вместе не жили. Пару раз у нас с ним было… ну просто… вроде так тоже принято — проверить совместимость с партнером, то-се. Вот у нас с ним и было — то-се. Давно.

— Все равно он гад!

— Что ты! Алджи — чистый ягненок. Он очень мягкий и бесхарактерный, правда, но добрый ужасно. Он никого не обидит.

— Тебя обидел.

— И хорошо, что обидел. До этого я всю жизнь всех обижала. Я же была такая вся в себе уверенная, королева по жизни, звезда! Я искренне считала, что они все должны быть счастливы: Энни — что она моя подруга, Алджи — что он мой жених… Мне бы хоть задуматься — а ведь Энни единственная, кто терпел от меня все взбрыки и капризы на протяжении восьми лет, еще с университета. Как я ее ни унижала. И потом — они собирались со мной поговорить, я ей верю. Только мне же все время некогда! Я же босс! Фигов…

— Ты действительно была ее боссом.

— Да, только теперь вот она работает, а меня мамаша Амбер наверняка уже вычеркнула из списков. Я знаю, я сама увольняла по ее приказу девчонок — за то, что они скомпрометировали фирму.

— Это незаконно…

— Да, но это понимаешь, только когда тебя саму уволят. Не важно. Так вот, они пытались со мной поговорить, но я их не слышала. И они поженились, а теперь наверняка страшно переживают и винят во всем себя, а они не виноваты.

— Почему ты так плакала в участке?

— Когда он сказал, что нет никакой беременности… Это уж совсем глупо, но мне показалось, что я потеряла ребенка. Что он был — а я его потеряла. Удивительно… Потому что все эти пять дней я ненавидела свою якобы беременность. Я боялась, мне было противно, я не хотела никаких детей. Я столько пиццы съела за эти дни, что у меня во рту до сих пор ее привкус. Сама себе придумала гормональную бурю…

— Малыш, гормональные бури бывают не только у беременных.

— Наверное. Будь мама рядом, она все бы мне объяснила, но она ловит своих чертовых бабочек, ей не до меня. Вот… И там, в участке, мне стало вдруг так жалко себя! Эти пять дней — я всего лишилась за это время, но зато у меня был ребенок, а тут выясняется — нет, и ребенка никакого нет… Я путано объясняю, да?

— Нормально. Я понимаю.

— Как тебе это понять…

— Просто. Наша сестра Морин потеряла своего первенца. Упала неудачно зимой, вроде даже не сильно… Я помню, какие у нее были глаза. Как две пропасти в ад. Она не плакала, не кричала, у нее ничего не болело, она просто ходила, как во сне и смотрела сквозь людей. Мне было тринадцать лет…

— Морин… папа говорил, она должна стать хорошим хирургом.

— Она и стала. В Дублине живет.

— А… дети?

— Есть, четверо. Ты не замерзла?

— Нет, что ты… Знаешь, наверное, это мне возмездие.

— Какое еще возмездие?

— Все наши дела возвращаются, разве не так? Мне было девятнадцать лет…

— Опять плачешь?

— Нет, вспоминаю. Мне было девятнадцать, а ему — сорок три. Он был профессор с моей кафедры. Я ходила на его семинар по социологии…

— Старый пень!

— Да нет, он хорошо выглядел и вообще. Мы встречались исключительно в свободное время и подальше от университета, а то у него могли бы быть серьезные неприятности. А потом он предложил мне выйти за него замуж. Я растерялась, испугалась даже, но потом, конечно, возгордилась — вот я какая красавица и умница, не прыщавые студенты за мной увиваются, а целый взрослый дядька.

— И… что?

— И я к нему переехала. А он первым делом высыпал все таблетки в унитаз, выбросил презервативы и заявил, что планирует завести не меньше четырех детей. Я опешила, залепетала что-то про учебу — он только посмеялся, сказал, что дело женщины рожать и воспитывать. Я рассердилась, закричала, что не хочу вообще никаких детей, и тогда он меня ударил по лицу.

— С-скотина…

— Я убежала. Совместной жизни не получилось. Этот профессор уже через месяц женился на своей аспирантке, через полгода она ходила с пузом… и так четыре года подряд. Сейчас у них пятеро, кажется.

— Так он просто сексуальный маньяк?..

Джеки вздрогнула так сильно, что Рик испугался. Девушку била крупная дрожь.

— Не надо, Рик, прошу тебя, не шути так.

— В чем дело, маленькая? Я ведь толком так ничего и не знаю, и не понимаю. Что это за царапина на машине? Что за угрозы? Я думал, честно говоря, что ты сбежала из-за этой истории с женихом, и считал его порядочной скотиной, потому что ты явно испугана, но…

— Алджи! Господи, да он даже кошку не напугает! Нет, я сбежала не из-за них с Энни…

Она начала рассказывать, сбивчиво, торопливо, то и дело всхлипывая, а Рик слушал, хмурясь все сильнее. Постепенно становилось ясно, что имел в виду папа Каллахан. Но если так — если так, то он, Рик, тем более никого к ней не подпустит! А с маньяками в Монтане разговор вообще короткий… в здешних лесах кто только не пропадал!


Сэм Каллахан стоял посреди леса и напряженно вслушивался в тишину.

Строго говоря, лесок был жиденький. Рощица — не лесок. После Монтаны Лонг-Айленд мало чем может удивить в смысле деревьев.

Однако для удобства изложения лучше считать это безобразие лесом. Сэм Каллахан недовольно повел носом, тихо фыркнул. Здесь воняло помойкой. Не травой, не листвой, не весенней влажной землей — помойкой. Дохлыми кошками. Горелой резиной. Чем-то мерзко-сладковатым.

Он обещал Билли-комиссару, что ничего хулиганского совершать не будет, и потому на территорию частных владений пробрался пешком, минуя посты дорожной полиции и охраны. Предварительно Сэм сверился с подробными картами в полицейском управлении, так что совершенно точно знал, где можно пройти, не встретив ни одного коллеги.

Вилла Деверо сияла огнями в полумиле от него, там до сих пор праздновали недавнее бракосочетание. Сам же детектив Каллахан в данный момент находился на территории другого владения. Вилла «Литания» — с ума сойти. Не хватает дворца «Панихида» и домика для гостей «Вечный Покой».

Собственно вилла находилась где-то за деревьями, но, что характерно, ни одного огонька сквозь ветки не просвечивало. Сэм переложил пистолет в карман куртки и осторожно двинулся вперед. Тучи скрывали полную луну, но ее мертвенное сияние все равно пробивалось, освещая Сэму некое подобие тропинки.

Он двадцать лет жил в Монтане и умел ходить по лесу практически бесшумно. То есть до пресловутого индейского шага, конечно, не дотягивал, но в целом вполне прилично справлялся. Чемпионом по тихой ходьбе у них был Шон, а хуже всего с этим обстояло у Рика — этот обычно ломился сквозь чащу, словно молодой лось, каковым, собственно, и являлся…

Влюбился, значит, лосенок… Это хорошо. Джеки славная малышка, к тому же своя. Дейрдре будет рада.

Сэм дошел до опушки и замер, невидимый и неслышный в темных кустах.

Несмотря на вполне детское время — еле-еле одиннадцать, — громадный особняк был погружен в темноту. Ни одного светящегося окошка. Странно, потому что Баркли ответил на телефонный звонок Сэма — якобы от имени интернет-компании — и крайне резко сообщил, что не заказывал никаких книг по каталогу и вообще ничего не заказывал, отвяжитесь!

Сэм аккуратно двинулся вперед, стараясь держаться ближе к кустам. Кто его знает, какая тут сигнализация понатыкана…

Ему повезло — сигнализации не было никакой вообще. Более того, не была заперта входная дверь, но Сэм вовсе не собирался в нее заходить. Это, так сказать, на крайний случай.

Несмотря на многолетний полицейский опыт, Сэм Каллахан не мог бы сейчас точно сформулировать, что он собирается найти на вилле «Литания». Просто… у каждого есть и шестое, и восемнадцатое, и двадцать первое чувство, называемое еще интуицией. Это самое чувство подсказывало Сэму, что Баркли — его клиент, и у него в хозяйстве просто обязаны найтись улики, связывающие его и Джеки О’Брайен. Сэм не собирался их изымать — они все равно не имели бы юридической силы. Он хотел убедиться на сто процентов — и только тогда рисковать здоровьем девочки Джеки.

Засада на живца с подстраховкой — паршивая вещь, но иногда совершенно необходимая и единственно возможная. Сэм слишком давно работал в полиции и знал, какое количество действительно опасных преступников осталось бы на свободе, не пойди полиция на НЕКОТОРОЕ превышение своих полномочий…

Ведомый тем же шестым чувством, Сэм Каллахан осторожно двинулся вокруг особняка, бесшумный и неотвратимый, как Возмездие…


Джеки затихла в его объятиях, перестала плакать, и Рик осторожно укачивал ее, монотонно и тихо рассказывая всякие неинтересные, с его точки зрения, байки из собственной вполне обыкновенной жизни. Луна сползла куда-то в сторону, стало светлее, и на траве проступила седина росы.

— …Вот, а после академии я сразу вернулся сюда. Вообще-то была возможность поехать в крупный город, но мы такая малахольная семья… Даже Шон, перекати-поле, все время сюда возвращается. Короче, соскучился я по своим, вот и вернулся. Батя обрадовался. Он ведь на самом деле не только в нашем городке трудится. По площади его участок пол-Европы закроет, не меньше. Дряни здесь поменьше, чем в твоем Нью-Йорке, но тоже хватает. В основном браконьеры. Злой народ. Им есть что терять, а нас они не сильно боятся.

— Почему?

— Тут ведь лес, Джеки. Вот, положим, едем мы с напарником и натыкаемся в семидесяти милях отсюда на небольшую группу пожилых скаутов, разделывающих еще теплую лосиху с лосятами. Для них это навар в сто штук, не меньше, им есть что терять. А для нас — нарушение закона. И мы обязаны с ним бороться. Только нас всего двое и у нас по два ствола на нос, а у них целый арсенал.

— Но ведь в полицейских стрелять нельзя…

— И кто их найдет, тех полицейских? Ну, вынесет разбитую машину на сотню миль дальше по течению. Рации не везде пробивают. А трупы… Гризли и росомахе на один укус. Через неделю трава прорастет сквозь то, что осталось, никто не найдет. Расчет подлый, но верный. Короче, здесь не проходят всякие штучки типа «Вы имеете право хранить молчание, положите оружие на землю и медленно повернитесь…»

— Ты стрелял на поражение?

— Ну… да, приходилось. И по горам за ними гонялся. Это когда они папу подстрелили и ушли через перевал. Рассердился я тогда очень. Один поперся.

— А их сколько было?

— Четверо. Один потом в пропасть сорвался. А троих я взял.

— Ой, Рик…

— Ты чего? Да не дрожи так, все нормально. Правда, обратно было трудно их тащить. Они-то дрыхли, жрали, сра… все как надо, короче, а я вот трое суток не спал. К концу вторых суток глюки начались, так я себя ножом колол, чтобы не заснуть. Ничего…

— Бедный ты мой.

— Джеки?

— Что, мой хороший?

— У меня есть еще одна история. Про нее только папа знает…


…Я немножко успел поработать в большом городе. В Городе Ангелов. В Городе Грехов. Сразу после академии.

Крупные рыбы. Ну, в смысле преступники — редко попадаются, вместо себя они обычно подставляют подростков, таких, кому ответственность не светит.

Мы накрыли один такой притон. Операция была в самом разгаре, когда он рванул в окно. На вид он всегда был совсем мальчишкой, но лет-то ему было вполне достаточно. Ронни Малыш, так его звали. Он торговал наркотиками с двенадцати лет, держал под собой десяток малолетних проституток и был замешан по меньшей мере в трех убийствах. Хороший у него был список, верно?

Я погнался за ним. Был уверен, что возьму его спокойно, без стрельбы и лишнего шума. Дыхалка у Ронни была никуда, сказывался стаж наркомана. Но он спасал свою жизнь и потому несся как заяц. Потом споткнулся и упал. Выстрелил в меня с земли. Попал в ногу. Я отключился на несколько секунд, потом открыл глаза, попробовал сесть — и тут мой напарник заорал мне: «Рик, сзади!» Я развернулся и выстрелил. Инстинктивно. Так меня учили.

«Питон» называется моя пушка, Джеки. Называлась вернее. Специальная разработка для спецподразделений. Это только в кино после выстрелов красиво умирают и даже успевают произнести монолог. «Питон» с десяти метров пробивает в человеке дыру, в которую можно просунуть кулак.