Уолдридж по очереди всмотрелась в лица сестер.

— Те, кто сейчас поднимет руку, должны ухаживать за ним так, как ухаживали бы за членами своей семьи или даже лучше. Все, кто это сделает, покажут, насколько они лучше, чем он.

Уолдридж оглядела сестер еще раз. Они переглянулись. Наконец старшая сестра отделения, Никки Хэмптон, подняла руку. Ее примеру последовала еще одна сестра, потом третья. В конце концов руки подняли все медсестры.

— Спасибо. Я горжусь вами, — сказала Уолдридж и пожала руки всем сестрам, назвав каждую по имени. Потом, хромая, направилась к лифту.

В результате пламенной речи Уолдридж, когда в отделение прибыла бригада во главе с хирургом-трансплантологом доктором Джоном Мэйги, голова Джаспера была безупречно перевязана и обработана. Глядя на такую работу, никто бы не подумал, что сестры плюются от отвращения при одном взгляде на этого пациента.

Несмотря на повязку, было видно, что у Джаспера нет правой половины черепа. Повязка закрывала пустую правую глазницу, а из вставленного в полость черепа дренажа оттекала кровянистая жидкость.

— Он готов? — раздраженно спросил Мэйги, невысокий коренастый крепыш. Он уже переоделся в хирургическую форму и держал под мышкой бланки протоколов забора органов. Мэйги уже позвонил в операционное отделение, чтобы убедиться, все ли готово.

— Думаю, что да, — ответила Никки Хэмптон. — Сейчас я только спрошу дежурного резидента, доктора Робидо.

По протоколу надо было перед забором органов еще раз осмотреть пациента, чтобы окончательно удостовериться в смерти мозга. Хэмптон пошла за врачом, а Мэйги остался на месте, не скрывая нетерпения.

Мишель Робидо приблизилась к больному с таким видом, с каким служитель зоопарка подходит к шипящей кобре. Было ясно, что ей ни разу еще не приходилось констатировать смерть мозга. Мэйги сложил на груди руки и нетерпеливо барабанил пальцами правой руки по плечу левой.

— Вперед, — поторопил он резидента. — Не напугайте его каким-нибудь резким движением. — Хэмптон прикрыла рот рукой, чтобы не прыснуть. Другие сестры не были так вежливы.

— Мистер Джаспер, меня зовут доктор Робидо. Вы можете открыть глаз? — заговорила Мишель так, словно обращалась к кому-то за закрытой дверью. Мэйги, не выдержав, поднял руки. Остальные врачи его бригады только покачали головами.

— Слушайте, это дело можно как-нибудь ускорить? Шестеро больных в стране ждут его органов.

Мишель, явно нервничая, подняла веко левого глаза пациента и посветила в него фонариком.

— Зрачок расширен, реакция на свет отсутствует, — продиктовала она медсестре и, взяв Джаспера за руку, сильно ущипнула его за палец. Больной не сделал ни малейшей попытки высвободиться. — Реакция на болевые стимулы отсутствует.

Мэйги округлил глаза и насмешливо хмыкнул. Мишель обошла Джаспера, склонилась к его уху и прокричала:

— Мистер Джаспер, если вы меня слышите, то поднимите вверх два пальца.

— Или встаньте, — подсказал Мэйги, утрируя свой южный акцент, чем вызвал приступ всеобщего хохота.

В это время правая рука Джаспера поднялась, и он выпрямил два пальца — указательный и средний. Смех умолк как по команде. Полицейский резко выпрямился в кресле.

— Ой! — воскликнула Мишель. Она так резко отскочила от больного, словно сама подняла руку мертвеца. На какую-то секунду — до того как возобладал разум — ей показалось, что это колдовство какого-то луизианского вуду.

На пальцах Джаспера была видна синеватая тюремная татуировка. На левой руке L-O-V-E, на правой — H-A-T-E. На указательном и среднем пальцах было две буквы H-A.

Мишель взяла себя в руки, снова склонилась к уху Джаспера и крикнула:

— Отлично, мистер Джаспер. Теперь поднимите третий палец!

Не опуская руку, Джаспер согнул указательный палец. Теперь вызывающе торчал только средний палец. Видимо, приставания врача утомили больного.

Мэйги побагровел. Не говоря ни слова, он резко повернулся и пошел к выходу.

— В следующий раз, прежде чем вызывать бригаду, удостоверьтесь, что ваш больной действительно умер, — сказал он, обернувшись в дверях.

Мишель оправилась от потрясения. Осталось лишь легкое головокружение.

— Еще немного, и мы изъяли бы из этого человека сердце, почки, печень и роговицу левого глаза — а ведь он на самом деле еще жив, — сказала Мишель и, помолчав, добавила: — Кто сказал, что у него произошла смерть мозга?

— Ну, сюда его прислал Кот, — ответила сестра Хэмптон. — Какой невролог его смотрел, я не знаю.

Глава 21

Тина Риджуэй стояла в вестибюле больницы, объясняя младшему резиденту преимущества и недостатки хирургического лечения болезни Паркинсона, когда в здание своей походкой победителя вошел заведующий кардиохирургическим отделением Бак Тирни едва ли не в обнимку с генеральным директором больницы Морганом Смитом. Тирни обычно не шел, а выступал — расправив плечи, выпятив грудь и вскинув подбородок, как уличный забияка, но сегодня он широко улыбался, похлопывая Смита по спине, как будто они были не в больнице, а шли поиграть в гольф в престижном мичиганском клубе.

Тина лихорадочно огляделась, ища объяснения такому неприкрытому энтузиазму. Она не доверяла искренности Тирни и терпеть не могла его чрезмерно раздутое «я». Если он так открыто демонстрирует свою близость к генеральному директору, значит, что-то готовится. Краем глаза Тина заметила доктора Николаса Бренковского, заведующего терапевтическим отделением, который направлялся к лифту.

— Простите, — рассеянно извинилась она перед резидентом и почти бегом бросилась наперерез Бренковскому. Тина хорошо знала Бренковского и его жену. Их дома на южном берегу Мартас-Винъярд в Эдгартауне стояли рядом, и они частенько захаживали друг к другу выпить коктейль, поесть вареных лобстеров и поболтать. Тина перехватила его в дверях лифта:

— Ник, можно тебя на два слова?

Они выбрались из людского потока и отошли в сторонку.

— Как дела, Тина? — спросил Николас. Он прожил в Штатах больше двадцати лет, но до сих пор говорил с легким русским акцентом.

— Ник, я только что видела, как в больницу вошли Бак Тирни и Морган Смит, обнявшись, как влюбленные голубки. Ты всегда в курсе событий. Скажи мне, что происходит?

— Тина, ты что, в самом деле ничего не слышала? Наш друг Бак уговорил Моргана построить за сорок миллионов новое крыло под кардиохирургическое отделение. Этот вопрос будет обсуждаться на совете директоров, но, похоже, он уже решен. Мы станем кардиохирургической больницей штата, а может быть, и всего Среднего Запада.

— Но как он смог это протолкнуть?

По всем меркам жизнь Уитфилда Брэдфорда Тирни III удалась. Шеф кардиохирургии в Челси, крепкий мужчина с квадратными плечами и квадратной челюстью, был в молодости футбольной звездой по прозвищу Бак. Прозвище это он получил еще в детстве, когда, незадолго до своего шестого дня рождения, подстрелил самца пятнистого оленя. В 1970 году Бака Тирни провозгласили самым лучшим спортсменом среди школьников Мичигана. Потом он стал помощником тренера футбольной команды Мичиганского университета. Выиграв матч «Розовой чаши» и окончив медицинский факультет университета в Уэйне, Бак Тирни женился на бывшей мисс Энн-Арбор, стал отцом троих образцовых детей и заслужил репутацию хирурга высочайшего класса. Бак сохранил прекрасную форму и, хотя говорил всем, что это не имеет никакого значения, каждый день тренировался в переоборудованном под спортивный зал подвале своего дома.

Баку было уже за пятьдесят, но, глядя на него, можно было легко себе представить, как он наденет шлем и выйдет на футбольное поле. Если Бак не оперировал, то играл в гольф, в котором тоже достиг немалых успехов. В конце концов он стал если не ведущим игроком в гольф, то по крайней мере был к этому весьма близок.

Свое спортивное мастерство Бак Тирни оттачивал в старом «Озерном клубе» — не столь известном, как клуб «Августа», но таком же престижном и закрытом. Ходила даже такая шутка — в «Озерный клуб» нельзя попасть, если не знаешь названия озера, на берегу которого он играет. А озер в том крае было великое множество. Тирни был одним из 150 членов этого клуба. В списке была вся старая финансовая элита Мичигана. В клубе состояли высшие руководители «Форда» и «Дженерал моторс», это прибавляло престижа и отразилось на качестве площадки для гольфа на живописном берегу озера Кавано. Тот факт, что Тирни, выходец из старого семейства Челси, получил приглашение в клуб, будучи всего лишь начинающим хирургом, был лишним свидетельством его принадлежности к сливкам высшего общества. Первые пять лет клубные взносы за Тирни платил его опекун и благодетель, большой любитель футбола и богатый человек, ибо взносы были не маленькими. Все зависело от того, какие именно суммы шли на содержание клуба. Годовой взнос был нефиксированным — он мог равняться восьми тысячам долларов, а мог — восьмидесяти. Взнос исчисляли просто — делили расходы поровну на 150 человек. Как говорится в старой пословице: если хорошо попросить…

Морган Смит тоже был членом клуба, мало того, он был первым афроамериканцем в клубе. До назначения в совет директоров больницы Морган Смит сделал состояние в имевшей тесные политические связи инвестиционной фирме, обслуживавшей интересы афроамериканской финансовой элиты Детройта. Назначение в больницу можно было считать началом его политической карьеры. Смит тоже любил гольф, но он был жизнерадостным толстяком, не обладавшим спортивными талантами Тирни. Учась в колледже, Смит потел над книгами по маркетингу, бухгалтерскому учету, деловому администрированию и прочим экономическим премудростям, а в остальное время работал официантом в кафе. Смит считал, что ему везло, если он в гольфе выбивал девяносто очков — и то после пары дополнительных утешительных ударов. Два раза в месяц, по субботам, они встречались в клубе — поджарый, жилистый и мускулистый Тирни и тучный Смит. Тирни неизменно предлагал сыграть партию в гольф, и Смит неизменно соглашался. Они проходили по восемнадцати лункам «самой лучшей неизвестной площадки Америки», как называл ее «Гольф дайджест».

Но недавно, до запланированной субботней встречи, Тирни неожиданно пригласил Смита поиграть в гольф в среду. Смит был удивлен, заинтригован и, пожалуй, испытывал какие-то подозрения, но, с другой стороны, он никогда не отказывался от возможности поиграть с Тирни в гольф. Он всегда радовался возможности поучиться у легендарного Бака искусству игры. Смит нисколько не удивился, когда, пройдя по лужайке 480 ярдов, Тирни положил мяч на Т-образную подставку и сделал паузу.

— Знаешь, Морган, я не становлюсь моложе, — сказал он, ударом направив мяч по прямой линии.

— Не морочь мне голову, — засмеялся Смит.

— Ладно, знаешь. Когда становишься старше, задумываешься о наследстве.

— Об этом задумываются отнюдь не все, — возразил Смит.

Он тоже ударил по мячу, но неудачно. Мяч прокатился по траве мимо мощных вековых сосен и укатился в кусты.

— Попробуй еще раз, Морган. Когда размахнешься, не спеши, попридержи клюшку.

Смит положил на подставку мяч и последовал совету Тирни. Мяч взлетел вверх по крутой дуге и лег в прямом направлении.

— Ну как? — спросил Смит.

— Неплохо, — улыбнулся Тирни. Они сели в карт. — Знаешь, я думаю о том, что переживет меня. Я имею в виду не детей, а больницу.

— Понятно, — с деланной небрежностью произнес Смит.

— Я тут поговорил с людьми. — Тирни остановил карт, не доехав до мяча Смита. — Ладно, выкладываю карты на стол, Морган. Думаю, что мне удастся найти двадцать миллионов на строительство нового кардиохирургического корпуса. Ты сможешь уговорить совет директоров? Мы превратим Челси в центр кардиохирургии всего Среднего Запада.

Смит снял шапочку «Озерного клуба», тыльной стороной ладони вытер со лба пот и понимающе улыбнулся.

— Не вижу никаких препятствий.

— Я буду тебе очень признателен, если ты поможешь создать Третий центр сердечно-сосудистой хирургии Уитфилда Брэдфорда Тирни.

— Очень много букв.

— Но зато как хорошо звучит, ты не находишь?

— Черт, но ведь никто не поймет, что это ты.

— Что ты предлагаешь?

— Как насчет Центра кардиохирургии Бака Тирни?

— Ты говоришь дельные вещи, Морган. — Тирни рассмеялся и нажал педаль газа, направив карт к лунке.

На следующей неделе Смит созвал в больнице совет директоров. Смит и Тирни как раз возвращались со встречи, полные планов переустройства, когда их увидела Тина и бросилась к Бренковскому. Новость сразила ее наповал.

— Тина, ты, кажется, не рада этой новости, — заметил Бренковский.

— Я понимаю, что кардиохирургия — очень прибыльное дело, Ник, но тебе не кажется, что это выхолостит саму идею Челси? Если мы будем заниматься исключительно кардиохирургией, то как это отразится на всех остальных наших пациентах, особенно на не слишком состоятельных? Руководство не будет вкладывать деньги в другие отделения.

Бренковский пожал плечами. Тина поняла, что зря потратила свое красноречие. Что-то в последнее время все идет не так, как надо. Судебный иск к Мишель Робидо, дома постоянные вспышки недовольства Марка. Даже друг Тай Вильсон в последнее время ее избегает.

— Просто это еще одна неприятность. — По обычно бесстрастному лицу Тины пробежала тень.

— Тина, дорогая, не переживай ты так. — Он обнял ее за плечи: — Успокойся. Поезжайте с Марком куда-нибудь на выходные. Жизнь так приятна. — Спасибо. — Тина пошла к лифту. Слова Бренковского ее не переубедили.

Вечером того же дня Тина стояла в кабинете бесплатной клиники, приложив мембрану фонендоскопа к сутулой мускулистой спине больного, который попросил называть его Райзом. Это был последний на сегодня больной. Тина не последовала совету Бренковского и никуда не поехала с Марком. Ей не нужны были выходные в его обществе. Самым лучшим убежищем была эта клиника, и она проводила здесь все больше и больше времени.

Узнав о предстоящем строительстве нового кардиохирургического корпуса, Тина позвонила директору клиники Дешону выяснить, как дела. Он ответил, что работы невпроворот, что молодой резидент не справляется и в клинике скопилось много больных, тем более сегодня пятница, а никто не хочет тратить выходные на походы к врачам. Тина поспешила в клинику.

— Отлично, Райз. Теперь сделайте глубокий вдох, — сказала Тина.

Мужчина послушно носом втянул в легкие воздух.

— Теперь экспирация, — машинально произнесла Тина.

Мужчина задержал дыхание и удивленно посмотрел на врача.

— Мистер… э, Райз, выдохните, выпустите воздух.

Райз выдохнул.

Тина получала большое удовольствие, занимаясь профилактическим лечением людей, которые искренне считали, что, заболев, человек обязательно попадает в отделение скорой помощи. К тому же ей нравилось помогать молодому врачу, который был благодарен ей за помощь и советы.

Вопреки заявлениям политиков о том, что люди часто обращаются в отделения неотложной помощи с пустяковым насморком, Тина видела, насколько запущенными могут быть болезни простых людей. Некоторые не обращались к врачам, потому что их работодатели не предоставляли оплачиваемые отпуска по болезни. Она вспомнила одного больного, мужчину лет сорока с небольшим, который пришел на прием с маленькой дочкой. Опухоль полностью закрыла один глаз.

— Почему вы пришли только сегодня? — удивленно спросил резидент.

— Глаз перестал видеть, — буднично ответил больной.

Еще один больной пришел на прием с отеком мошонки, распухшей до размеров волейбольного мяча. На тот же вопрос мужчина ответил, что перестал влезать в джинсы.

Это были самые наглядные случаи, но были и больные с четвертой стадией рака толстой кишки, больные, у которых в течение года был кровавый стул, но к врачу они обращались, только когда начинали складываться пополам от боли в животе. У некоторых больных с запущенным зубным кариесом нагнаивались корни, и они обращались только после того, как инфекция добиралась до мозга.

Эти случаи были настоящим вызовом для Тины. Она принимала их близко к сердцу, и, пока одни врачи играли в гольф, уезжали отдыхать на Мичиган или на Верхний Полуостров, она работала в бесплатной клинике. Тина понимала, что ее усилия не отражаются на общей статистике, но эта работа возвышала ее в собственных глазах и не была бесполезной для тех, кому она помогала. Она знала, что не может не помогать им.

Она снова приложила фонендоскоп к спине Райза:

— Еще раз глубокий вдох. Ее внимание отвлекло жужжание пейджера. На экране высветились знакомые цифры 311.6.

Глава 22

Виллануэва был одет в несколько помятую белую рубашку со старомодным — из восьмидесятых годов — галстуком, едва доходившим до середины груди, и в старый твидовый пиджак — единственный, который еще на него налезал. Редеющие волосы он аккуратно зачесал назад. Джордж сильно потел, хотя они с сыном шли по улице не спеша, искали, где бы пообедать. Пейджер был, как всегда, включен и висел на поясе, прикрытый животом. На экране давно светились цифры 311.6, но звук был приглушен. К тому же у Виллануэвы был сегодня выходной, и он не обращал внимания на звонки, тем более что они битых два часа просидели в кинотеатре, где посмотрели фильм ужасов о человеке, который заболел каким-то инфекционным энцефалитом и превратился в серийного убийцу. Вопли и кровь сильно расстроили Виллануэву. Сын сам выбрал, на какой фильм они пойдут, так же как и ресторан, где подавали вегетарианские лепешки.

Парковка всегда была сущим мучением в этом районе, кичившемся своей хипповостью, так что им пришлось пройти по свежему осеннему воздуху пару кварталов пешком — мимо лавки экологически здоровой пищи, откуда несло как из курильни опиума. Здесь же продавали хну, которой красили животы молодых беременных женщин. Виллануэва никогда прежде не слышал о таком ресторане, но сын по телефону сказал, что он теперь вегетарианец.

— Те, кто ест мясо, портят окружающую среду. Знаешь, сколько фунтов пшеницы уходит на то, чтобы получить фунт мяса, папа? — спросил Ник отца. — Даже коровья отрыжка и навоз приводят к разрушению озонового слоя.

Виллануэва находил немного странным, что можно не моргнув глазом посмотреть фильм, где каждые пять минут кого-то убивают, а потом рассуждать о правах животных на жизнь. Он хотел спросить об этом Ника, но потом прикусил язык. Этот вечер он решил посвятить только сыну.

— Как ты хочешь, Ник, — сказал Джордж, но не смог удержаться и добавил: — Так ты, значит, думаешь, что я проделал озоновую дыру после того, как мы с тобой пообедали у Тако Тони?

Прежде чем ехать за сыном, Виллануэва основательно заправился стейком с сыром, чтобы не испытывать мясной абстиненции в кино и вегетарианском ресторане. Только теперь, когда они проходили мимо белого подростка с дредами, Большой Кот наконец вспомнил о пейджере. Он взглянул на экран и прочитал цифры.

— Вот черт!

— Что случилось?

— Твоему папочке завтра утром поднесут приятный гостинчик на блюдечке с голубой каемочкой.

— Тебе? Но за что?

Виллануэва взглянул на сына и с удивлением обнаружил, что парень искренне забеспокоился. Джордж был удивлен и растроган. Подумав, он рассказал Нику о случае с Эрлом Джаспером.

— Я позволил ненависти затмить свой разум и способность к суждению, — попытался объяснить Виллануэва. — Надо было вызвать невролога и назначить этому подонку самое лучшее лечение. А потом я задушил бы его собственными руками.