Это новое в ее жизни каким-то непостижимым образом еще больше оттенило ее яркую красоту. Теперь красота Тины стала действовать на окружающих, мужчин и женщин, еще сильнее, чем раньше, тем сильнее, чем больше охватывало ее ощущение спокойного внутреннего счастья. Она не искала восхищения, но в убогой обстановке бесплатной клиники она, в безупречном белом халате и туфлях на высоком каблуке, выглядела скорее как актриса, снимающаяся в роли врача, нежели как настоящий врач, рассматривающий горло ребенка с сильным слизистым кашлем.

— Скажи «а-а», — протяжно произнесла Тина и в этот момент услышала громкие голоса из холла. У ребенка, несомненно, была инфекция Коксаки, поражение опасным энтеровирусом. «Тип А, поражение кожи и слизистых», — подумала Тина, увидев на слизистой щек малыша кровавые пузырьки.

— Покажи мне ладошки, — сказала она девочке, нежно взяла ее за запястья и повернула ручки ладонями вверх.

— Я могу вам чем-то помочь? — услышала она голос Дешона.

— Мне надо к врачу.

— Садитесь.

— Я же сказал, что мне надо к врачу.

Тина прекратила осмотр и прислушалась.

— Сэр, сядьте, пожалуйста, — повторил Дешон. — Врач принимает больных по очереди. Сейчас она освободится и примет вас.

— Она? Что это за сука? Эта сука врач?

— Сэр, будьте любезны сесть.

Клиника была крошечной, и Тина, ее маленькая пациентка и ее мать слышали каждое слово. «Склонность к враждебной атрибуции, — подумала Тина, — склонность считать, что все люди настроены против тебя. Типичная паранойя». Она посмотрела на застывшую с открытым ртом маленькую пациентку, перехватила испуганный взгляд матери, покраснела и встала.

— Одну минуту.

Выйдя из кабинета, она увидела в холле мужчину лет тридцати пяти, который, скрестив на груди руки, злобно смотрел на Дешона. Было видно, что расческа не касалась его коротко подстриженных каштановых волос. Он был одет в поношенную армейскую куртку, из-под горловины линялой белой футболки виднелась часть какой-то замысловатой татуировки.

— Сэр, вы не могли бы придержать язык?

— Придержать язык? — передразнил человек Тину.

— Да, я уже большая девочка, и меня едва ли смутят ваши выражения. Но здесь дети.

— Большая девочка. — Человек смерил Тину оценивающим взглядом. Сейчас он был похож на голодающего, вдруг увидевшего аппетитный стейк. — Ты и в самом деле большая девочка, да? Ясно, что тебя это не смутит.

Дешон встал.

— Сэр, я попрошу вас покинуть помещение.

Теперь мужчина уставился на Дешона. Он был намного меньше ростом, но крепок и жилист. К тому же было заметно, что он не против подраться, даже рискуя пропустить пару ударов. Шон работал вышибалой в местном клубе и обычно справлялся с этими обязанностями и в клинике.

Тина шагнула вперед и протянула руку.

— Доктор Риджуэй, — представилась она, чем повергла типа в куртке в полную растерянность.

— Кей-Си, — против воли процедил он и пожал протянутую руку.

— Кей-Си, мы примем вас, как только я освобожусь.

— Забудь, я пошел. — Парень сделал шаг к двери. — Я вернусь, когда здесь не будет твоего дружка.

— Кей-Си, Дешон здесь работает.

— А у тебя есть дружок? Бьюсь об заклад, что он тебе нужен. — Он снова смерил Тину взглядом: — Могу тебя осчастливить.

— Мистер Кей-Си, я врач. Если вам будет нужна бесплатная медицинская помощь, можете вернуться.

— Я вернусь, будь уверена. С этими словами он открыл дверь и вышел.

Глава 29

Тай поджарил тофу с черникой, красным перцем, ананасом и имбирем, выключил плиту и посмотрел в окно своего пентхауса. Дождь лил как из ведра, вода струйками скатывалась по стеклам, смазывая контуры светящихся окон в доме напротив. Он любил одиночество. Отчасти по этой причине все его связи с женщинами длились не больше двух месяцев. Не важно, какой красивой и умной была его новая подруга, рано или поздно — чаще рано — она начинала вызывать у него ощущение удушья. Он убегал в больницу, искал спасения в работе, пока женщина вынашивала планы, как отучить его от застарелых холостяцких привычек.

Тай добавил в блюдо немного соевого соуса, выложил все в мелкую миску и сел за стоявший у окна стол из стекла и стали. Он ел палочками — считал, что так здоровее, ибо палочками он не мог есть быстро, — глядя в окно и не чувствуя обычного умиротворения, какое испытывал во время таких ужинов в одиночестве. Многие включают телевизор, оставаясь одни, чтобы создать иллюзию компании. Тай не нуждался в обществе. Он любил тишину и получал от нее почти физическое удовольствие.

Сегодня все было не так. Тай был на грани срыва. Последние четыре дня он пытался взять себя в руки и обдумать положение, в котором оказался. Но чем больше он старался привести мысли в порядок, тем сильнее его охватывало беспокойство, тем хуже становилось на душе. Он прошелся по комнате, нашел пульт и включил телевизор. Переключив несколько каналов, остановил выбор на трансляции баскетбольного матча. Но играли две слабые команды, к тому же шла третья двадцатиминутка, и ребята явно приберегали силы для решающего тайма. Он задумался о профессиях, на которых можно было не выкладываться, и от этого никто не умирал. Большинство профессий именно таковы.

Он встал из-за стола, слегка прошелся по комнате и выключил телевизор. Ощущение покоя не вернулось, когда исчез навязчивый голос спортивного комментатора, но зато Тай вдруг понял, что с ним происходит и почему он находится на грани срыва. На самом деле он был сейчас не один. Теперь его всюду сопровождал беспощадный обвинитель — внутренний голос, который говорил, что он некомпетентен, что он всю жизнь обманывал себя и других. Он никто, он — самозванец. Следствием этого жестокого самообвинения стало сомнение. Тая мучила неуверенность и неопределенность. Как все это могло случиться после того, как он достиг вершин в своей профессии? Это казалось абсурдом, но как ни пытался Тай вытравить сомнение смехом, работой до седьмого пота и терпением, оно оставалось. Он начал читать книги по психологии и узнал, что человек, подсознательно стремящийся не совершать ошибок, делает их еще больше. Но как избавиться от подсознательных мыслей? Это все равно что приказать себе не думать о розовых слонах. Это было похоже на отрицательную обратную связь. Чем сильнее он старался избавиться от сомнения, тем сильнее оно становилось, тем больше места занимало в его мыслях.

Была и еще одна причина. Прошло пятнадцать дней с тех пор, как он спасовал на трансназальной эндоскопической операции. С тех пор он не сделал ни одной операции. Он прилежно посещал обходы и шестичасовые конференции по понедельникам, но операционную обходил стороной, испытывая перед операциями непреодолимый страх, страх, какого не испытывал никогда в жизни. Больше двух недель. Таких долгих перерывов у него не было ни разу со времени окончания учебы. Резиденты хватались за любую возможность оперировать, а Тайлер Вильсон болтался по городу и не оперировал, поддавшись своей трусости. Он ненавидел это чувство. Он пошел в медицину и в хирургию не для того, чтобы увиливать от жестких решений. Совсем наоборот.

Тай снова выглянул в окно. Дождь прекратился. Буря ушла на восток. На небе появилась луна, то и дело выныривавшая из-за стремительно несущихся по темному небу облаков. У него возникла идея. Он подошел к компьютеру, набрал Delta.com и только после этого посмотрел на часы. Сполоснув тарелку, поставил ее в посудомоечную машину. В спальне он бросил несколько вещей в дорожную сумку и вышел из квартиры.

Пак проходил сеансы облучения по ночам. Днем он не хотел появляться в больнице в качестве пациента. Он изо всех сил старался разделить эти две свои ипостаси. Сун Пак — доктор, и Сун Пак — больной. Он, конечно, понимал, что такой подход лишен логики. Он врач и одновременно больной. Это он понимал. И тем не менее каждую ночь один из его резидентов заезжал за ним домой и вез в больницу. Из-за риска припадков страховая компания запретила ему водить машину. Когда жена сказала, что будет сама возить его в больницу, Пак отказался. Ей надо следить за домом и укладывать детей спать. С резидентами все было проще.

В большом кабинете центральное место занимал массивный излучатель. Пак ложился на каталку, которую лаборантка почему-то называла кушеткой. Потом девушка накладывала на его лицо металлическую сетку и закрепляла ее. Он слышал, как один молодой больной назвал эту сетку маской Ясона, но не понял почему.

Покончив с маской, лаборантка сдвигала кушетку и помещала голову больного под раструб аппарата. Раструб был похож на глаз, внимательно смотрящий на пациента. На самом деле этот «глаз» ничего не видел, так как был источником мощного рентгеновского излучения. «Глазами» аппарата были панели, которые лаборантка называла рычагами, и Пак тут же вспомнил свои учебные английские кассеты: «Антропоморфизм — приписывание человеческих свойств животным и неодушевленным предметам».

Лаборантка приглушала освещение, и аппарат начинал вращаться вокруг его головы. Датчики ориентировались по трем точкам металлической сетки — на ушах, на шее и на лбу, чтобы точно нацелить источник излучения. Потом аппарат начинал мерно жужжать, но Пак при этом ничего не чувствовал. Естественно, он и сам назначал облучение своим больным, но никогда об этом не задумывался. Облучение было частью стандартного лечения.

Но теперь у него, оказавшегося в положении пациента, процесс облучения вызывал изумление. Он был человеком, привыкшим доверять только своему непосредственному восприятию. Для него существовало только то, что он мог видеть. Он знал, конечно, что аппарат осуществляет объемное, трехмерное облучение злокачественных клеток. Понимал, что фотоны разрушают ДНК раковых клеток, уцелевших после операции, не щадя, впрочем, и клетки здорового мозга. Лучи не могут отличать норму от патологии. Но как он может знать это точно? Лучи невидимы.

Зафиксированный на плоской каталке, Пак находился в нехарактерной для него неподвижности. Он привык действовать, двигаться, достигать результатов, добиваться целей. В жизни так много дел, которыми надо заниматься. Пак всегда считал праздные размышления пустой тратой времени. Теперь же его мозг, прикрытый железной маской, был свободен размышлять о чем угодно, позволять мыслям витать в облаках.

Сейчас он размышлял о восприятии и реальности. Подобно тому как он думал о невидимых лучах, разрушавших клеточные структуры в полости его черепа, так же размышлял он и о других невидимых аспектах жизни — невидимых, но очень важных для его бытия. Например, о любви. Он, конечно, знал, что они с женой любят друг друга. Если Пэт вдруг уйдет, его жизнь съежится, станет меньше. Она жизненно необходима для его полноценного, благополучного существования. Как и дети. Его мать умерла в прошлом году от инсульта, и Пак испытывал чувство невосполнимой потери, несмотря на то что все их общение сводилось к телефонным разговорам несколько раз в год. Но с матерью его связывали узы любви и привязанности, а теперь эти узы навсегда порваны.

Лежа каждую ночь в полумраке, Пак думал о разных вещах под музыку скрипичного концерта Моцарта ля-мажор. Эта музыка возносила его на невообразимые высоты духа. Музыка могла способствовать выбросу допамина, а значит, помочь скорейшему выздоровлению, рассуждал Пак. Вообще именно этот скрипичный концерт сыграл очень важную роль в его жизни. Он должен был играть эту пьесу на вступительных экзаменах в престижную музыкальную академию в Сеуле. Но не выдержал экзамен, похоронив надежды родителей на то, что сын станет музыкантом. Пак выбрал науку.

Он всегда мыслил прямолинейно. Вход и выход должны пропорционально коррелировать друг с другом. Если приложить больше усилий, то получится и более весомый результат. Жизнь можно разложить на множество простых алгебраических уравнений. Если из х следует у, то из 2х следует 2у. Следуя этой логике, можно получить любой желаемый результат. Пак был убежден, что трудовая этика является производной от этого убеждения; он придерживался ее в Корее, поднялся над своим скромным окружением, добился приема на медицинский факультет, а потом стал специалистом в самой престижной отрасли хирургии — в нейрохирургии. А в Америке он окончил резидентуру по нейрохирургии вторично.

Лежа на каталке и представляя себе, как невидимые лучи бомбардируют его мозг, Пак начал пересматривать свои принципы. Сама его жизнь следует по пути, не подчиняющемуся никакой логике. Его неспособность сыграть пьесу, написанную двести пятьдесят лет назад где-то в Германии, заставила сменить профессию. То, что он заболел раком, не было следствием каких-то его неправильных действий. Он ел здоровую пищу. Много ходил, сохраняя хорошую физическую форму. Он не подвергался действию известных ему канцерогенов. Еще вчера он жил одной жизнью, а сегодня вынужден жить совершенно иной. Произошла разительная перемена, но не в результате решения простой формулы.

Больные глиобластомой рассказывали ему о мгновенных переменах, происходивших в их жизни после начала болезни. Человек мог ехать по знакомому району, но в какой-то момент осознавал, что не знает, как вернуться домой. Человек мыл гараж, и в какую-то минуту левая половина тела переставала ему повиноваться. Человек говорил по телефону, и в какой-то момент вдруг осознавал, что теряет способность говорить.

В университете Пак изучал квантовую механику, но это не умеряло его скепсиса. Как может какая-то вещь в определенной ситуации стать совсем иной? Но теперь он стал меньше сомневаться в такой возможности. Может быть, жизнь все же не последовательность рубильников, которые можно включать и выключать, манипулируя ее течением? Он поднимался с каталки, когда аппарат переставал жужжать, не дослушав концерта. Сеансы были довольно короткими, но этого времени хватало на обдумывание вопросов, которые раньше просто не приходили ему в голову, и он чувствовал, что новые мысли вселяют в него бодрость.

Глава 30

Сидни в шортах и футболке стояла возле импровизированной сцены с надписью «Больница Челси» и ритмично пританцовывала на месте, чтобы не замерзнуть. Погода не баловала, температура была чуть выше нуля. Из огромных динамиков гремела «Мамма миа» в исполнении «АББА». Сидни Саксена стояла во главе группы бегунов, разминавшихся перед забегом. Песня закончилась, и диск-жокей потянулся к микрофону:

— Мамма миа, какой же сегодня собачий холод! Всем двигаться! Не спать, замерзнете! Прежде чем вы выстроитесь вдоль линии старта, я хочу передать микрофон Моргану Смиту. Он важная шишка в больнице Челси, а эта больница, да будет вам известно, спонсор нашего марафона. Похлопаем озябшими ручками Моргану Смиту!

Под жидкие аплодисменты Морган Смит взял у диджея микрофон:

— Спасибо! Меня зовут Морган Смит, и я — директор Центральной больницы Челси. От души приветствую всех собравшихся здесь. Больница Челси гордится тем, что имеет честь поддерживать этот марафон. Восьмой год на беговую дорожку выходят люди в футболках с надписью «Больница Челси». Должен сказать, что борьба будет жаркой, поэтому, несмотря на холод, берегитесь обезвоживания. На трассе расставлены пункты раздачи воды. Челси не оставит вас на всем пути от старта до финиша. Но это вообще стиль больницы, где есть все — от лучшего в мире отделения для новорожденных до гериатрической клиники.

Смит посмотрел на Сидни, и она махнула ему рукой, продолжая подпрыгивать на месте.

— Наше общество украшает молодая женщина-врач… — Смит прикрыл рукой микрофон и наклонился к Сидни. По лицу его было явно видно, что он забыл, как ее зовут.

— Сидни Саксена, — негромко подсказала она.

— Это доктор Сидни Саксена. Сейчас она расскажет вам, как можно спасти человеческую жизнь.

Смит снова наклонился со сцены и передал микрофон Сидни. Она подула на покрасневшие от холода руки и взяла микрофон:

— Всем привет! Я — доктор Сидни Саксена. Мы все пребываем в радостном волнении, сейчас начнется забег, и мы как следует разгоним застоявшуюся в жилах кровь. Вот что я хочу вам сказать: если вы вдруг увидите, что любимый человек, друг или незнакомец лежит на земле и не подает признаков жизни, то вы можете его спасти. Сделать это просто. Каждый может спасти человека. Не волнуйтесь насчет дыхания рот в рот. Оно не нужно. Хорошая новость, верно? Одно только ритмичное сжатие грудной клетки разгонит кровь, как бег, и позволит снабжать кислородом сердце и голову до тех пор, пока не подоспеет помощь.

Сидни хорошо помнила курсы спасателей на водах, где ее и других учеников старших классов учили сердечно-легочной реанимации. Помнила она и страх, что придется дышать рот в рот человеку, а не резиновой кукле — собственно обрубку, состоящему из головы и грудной клетки. Даже это было неприятно — с силой выдыхать воздух между бледными синтетическими губами, пахнувшими карболкой. Ужасны были эти искусственные голубые глаза без зрачков, устремленные в никуда.

Сидни посмотрела на толпу разминавшихся и болтавших между собой бегунов. Похоже, ее просто никто не слушает. Вдруг взгляд ее уперся в него — в Билла Макмануса. Он улыбнулся и приветливо кивнул. Вид у него был утомленный, но в шортах и футболке с длинными рукавами выглядел он более спортивно, чем в мятом белом халате.

— Итак, если вы, допустим, увидели человека, который вдруг перестал дышать, то первым делом позвоните по номеру 911. Потом посмотрите, нет ли поблизости дефибриллятора. Если нет, то приступайте к непрямому массажу сердца, чтобы кровь продолжала поступать в сердце и мозг. Найдите точку точно посередине между сосками и нажимайте на нее выпрямленными руками, положив одну ладонь на другую. — Сидни вытянула руки, показывая, как это делается. — И жмите, не стесняйтесь. Нажимать надо сильно. Работайте до пота. Делать это надо до тех пор, пока не приедет машина «скорой помощи».

Она огляделась. Макманус поднял руку. Сидни, едва сдерживая смех, проигнорировала коллегу.

— Ну, отлично. Наше героическое ожидание заканчивается. Удачного забега!

Раздались редкие хлопки.

Сидни осмотрелась, пытаясь понять, кому бы отдать микрофон. Диджей склонился над столом, уставленным звукоусиливающей электроникой, и с жадностью пожирал обсыпанный сахарной пудрой пончик. Заметив протянутый ему микрофон, он принялся стряхивать с рук пудру. За спиной Сидни послышался голос Макмануса.

— Вы меня не заметили, — сказал он, — а у меня был вопрос.

— Могу себе представить, что это был за вопрос, доктор Макманус. — Сидни сделала саркастическое ударение на слове «доктор» и неприметно улыбнулась.

— Я хотел спросить, можно ли одновременно дышать рот в рот.

Он лукаво улыбнулся, вокруг светло-голубых глаз появились лучики морщинок. Сидни удивленно покачала головой, невольно представив себе, что целуется с этим остряком. Странно, но эта мысль не показалась ей отталкивающей. Может быть, даже приятно — целоваться с этим Макманусом?

— Знаете, когда я был спасателем, мне очень хотелось спасти девушку и дышать ей рот в рот. Такую девушку, как вы.

— Видимо, это сделало вас оптимистом. Когда я была спасателем, то боялась, что придется откачивать какого-нибудь старика с инфарктом и вонючим дыханием.