Макманус рассмеялся.

— Видимо, это сделало вас реалистом.

Улыбаясь, оба врача поежились от холода. Что-то в этом веселом докторе задело Сидни за живое. После того как Росс бросил ее за ужином, который, как она надеялась, должен был закончиться помолвкой, доктор Саксена отгородилась от мира непроницаемой стеной. Еще минута, и она разорвет в клочья этого доктора Билла Макмануса. Зачем он будит в ней давно уснувшие чувства? Все мужчины, пытающиеся завлечь ее, — обманщики и плуты, и единственная их цель — испортить ее профессиональную карьеру. Незачем начинать отношения, которые все равно кончатся крахом.

Макманус подошел ближе и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Если бы я был неврологом, то, наверное, угадал бы, что там происходит. — Он протянул руку к голове Сидни.

— Вы бы увидели мрачные мысли. Очень мрачные, — призналась она.

— Отчего же? — спросил Макманус, но Сидни лишь пожала плечами. — Вы молоды, вы умны, вы красивы. Вы в прекрасной форме.

— Что за глупости!

— Вовсе нет! Кстати, если вам нужна кукла для демонстрации, то я готов предложить свои услуги. — Макманус, казалось, смелел от собственных слов.

— Кукла? Едва ли, очень в этом сомневаюсь.

— Нужна, нужна. Между прочим, я буду очень разочарован, если вы не покажете, как делают искусственное дыхание рот в рот.

Сидни энергично тряхнула головой.

— Доктор Макманус! — воскликнула она с деланным возмущением. Когда за ней в последний раз так откровенно ухаживали? Если честно, то она сама окружила себя силовым полем профессионализма, чтобы отгонять ненужные, мешающие делу мысли. Но сейчас — и она чувствовала это — ее бастионы грозили вот-вот рухнуть. Было что-то трогательное и привлекательное в этом долговязом враче с припухшими от бессонницы глазами. Она, правда, не могла понять, что именно. Похоже, он давно спит не больше четырех часов в сутки. Лицо бледное от долгого пребывания в помещениях с люминесцентным освещением. Выглядит как угловатый подросток, а волос его, кажется, много дней не касалась расческа. Она не понимала, что такого было в этом Билле Макманусе, но почему-то рядом с ним чувствовала себя в безопасности. И это придало ей смелости, какой она не наблюдала за собой бог знает сколько лет. Может быть, и никогда.

— Слушайте, — сказала Сидни. — Вы будете моей куклой, если сумеете сегодня меня обойти.

— В самом деле? — У Макмануса возникла другая идея: — Если вы выиграете, то не упаду ли я, бездыханный, на дороге, стараясь вас обойти? — Он помолчал. — Если вы увидите меня бездыханным на асфальте… — Сидни поняла, куда он клонит, и невольно улыбнулась. — Вы меня реанимируете? Но только с искусственным дыханием, идет?

Она рассмеялась:

— Вы невыносимы.

В этот момент ожили громкоговорители.

— Участников забега просят занять места на старте.

— Удачи! — сказала Сидни, когда они подошли к полотнищу с надписью «Старт».

— Спасибо!

— Впрочем, я, наверное, пожелаю вам умеренной удачи.

Макманус рассмеялся.

Начался подъем, и Тина Риджуэй нажала педаль газа семейного мини-вэна. Одетый в спортивный пиджак и рубашку с галстуком, Марк, кипя от злости, сидел на пассажирском месте. Нарядно одетые девочки и Эшли расположились на заднем сиденье. Тина всегда думала о них так: девочки и Эшли, — словно детский церебральный паралич выделил Эшли в особую категорию людей.

— Неужели поездка в церковь обязательно должна быть катастрофой? — спросил Марк.

— Я не могла оставить дом в таком беспорядке.

— Ты не могла прийти домой вовремя?

— Марк, это же не или — или. Господи, у меня же трое детей!

— Прекрасный воскресный разговор.

— Не будь занудным ослом.

— Мама! Папа! — крикнула с заднего сиденья Мэдисон.

— Я очень рада, что ты смог читать газету, видя, что творится в доме.

Маккензи расплакалась. Марк обернулся и погладил дочь по щеке.

Тина, молча покачав головой, свернула на дорожку, ведущую к церкви, въехала на парковку и резко остановила машину.

Марк выскочил из автомобиля и открыл заднюю дверь, а Тина достала из багажника кресло Эшли. Мэдисон и Маккензи, взявшись за руки и не дожидаясь остальных, направились к кирпичному зданию церкви. Марк усадил Эшли в кресло и застегнул ремни. Потом, стиснув зубы, запел: «Мне радостно на сердце. Где? На сердце». Уловив знакомую мелодию, Эшли радостно забарабанила по столику кресла. — Иногда ты становишься редкостным болваном, — бесстрастно произнесла Тина и, не оглядываясь, пошла догонять Мэдисон и Маккензи. Если бы она не была так зла, то и сама бы расплакалась — впервые за много лет.

Глава 31

Тай сидел у кромки бассейна отеля «Делано» и читал триллер в бумажной обложке. Рядом с шезлонгом стоял наполовину опустошенный флакон с солнцезащитным кремом. Чтиво было занимательным. Судьба свободного мира зависит от грубого одиночки, изгнанного из школы ЦРУ за неподчинение командиру. Почему-то любимыми героями триллеров, грудами лежащих на прилавках киосков в аэропортах, всегда бывают аутсайдеры. Солнце Майами и соленый морской воздух погрузили Тая в блаженное сонное состояние.

Он оторвал взгляд от книги и с удовольствием посмотрел на волнообразную линию кромки бассейна, на строгий геометрический орнамент черепичной крыши, на сверкающие блики, плясавшие по поверхности воды. «Делано» славился своим причудливым, изысканным стилем, круглым зданием бассейна с глубокими амбразурами окон. Старомодный стиль действовал умиротворяюще. Бассейн был окружен шезлонгами и лежаками, составленными как костяшки домино. Молодые парочки, уткнувшись лицами в шезлонги и обнявшись, загорали у самой воды. Другие, приподнявшись, читали или пили особого сорта мохито, которое разносили смуглые официанты в белых брюках и белых гуайаверах. Парочки постарше сидели за столами под зонтиками, на площадке вокруг кухни, выстланной сине-зеленым линолеумом пятидесятых годов.

Некоторые женщины были без лифчиков, и Тай не мог надивиться тому, что попал в такое чуждое и экзотическое место, не покидая Соединенных Штатов. Вид почти голых женщин и обнявшихся парочек вызвал у Тая томление. Захотелось, чтобы рядом сейчас была женщина — стройная, гладкая и доступная. Он подумал о Тине. Конечно, она замужем, но он всегда чувствовал тягу к этой женщине. Нельзя, конечно, отрицать, что эта потрясающая брюнетка была ослепительно красива, несмотря на возраст. Тай представил себе, как они с Тиной, искупавшись в бассейне, идут в номер, принимают душ и ложатся в постель в маленькой, скромно обставленной комнате.

Эта фантазия недолго занимала ум. Вскоре его захлестнула волна блаженной истомы. Солнце южной Флориды сглаживало нервное возбуждение. Тай разложил шезлонг, положил книгу на край бассейна и прикрыл глаза под стеклами солнцезащитных очков. Мысли блуждали. Почему-то он вдруг вспомнил Монику Тран. Она как-то странно выглядела, когда он встретил ее с бабушкой. Розовые щеки, округлившееся лицо… «Она не беременна?» — успел подумать Тай, прежде чем сон окончательно сморил его.

Доктор Сэнфорд Вильямс и Моника Тран стояли рядышком в просторном зале суда. На Сэнфорде был костюм, на Монике — шелковое вечернее платье, хотя было всего лишь одиннадцать утра. В зале было пусто, если не считать судьи и двух свидетелей.

Конечно, ни Монике, ни Сэнфорду не было нужды так наряжаться. Для заключения брака в суде не требовалось одеваться как на праздник, но они оба хотели, чтобы это было похоже на торжество.

— Я не хочу выглядеть как соблазненная курочка в футболке и с татуировкой, притащившая дружка в суд, — заявила Моника пару недель назад.

— Татуировка у тебя и так есть, — поддразнив невесту, сказал Сэнфорд, и это была правда. У Моники на плече была вытатуирована маленькая Лягушка Мира. Они с лучшей подругой сделали эти татуировки после окончания школы. В то время Лягушка Мира была воплощением того, чем были озабочены все.

Сэнфорд одернул пиджак темно-синего костюма и взял в свою ладонь маленькую руку Моники. Костюм этот он надевал последний раз на выпускной вечер по случаю окончания медицинского факультета и был очень рад тому, что костюм и сейчас оказался ему впору… ну, почти впору. Поступив в резидентуру, у Сэнфорда не хватало времени на здоровую пищу, и чаще всего он покупал сладкие пирожки в автоматах. Он ел все, потому что не знал, когда удастся поесть в следующий раз, поэтому за сладкими пирожками в дело шли песочные печенья — если они были в том же автомате. Он глотал выпечку, а желудок потом сам с ней разбирался. По иронии судьбы в буфетах и столовой больницы Челси продавалась жирная и соленая пища, которую ели и врачи, и их страдавшие стенокардией и гипертонией пациенты. То, что штаны оказались не очень тесными, можно было считать просто даром судьбы.

Широкое платье Моники цвета баклажана туго обтягивало живот. Теперь, на четвертом месяце, живот был виден в любой одежде, кроме свободного операционного костюма.

Сэнфорд, выросший в баптистской семье, был смущен добрачной беременностью невесты, несмотря на то что в здании суда было пусто. Присутствовали только Мэрилин — двоюродная сестра Моники, свидетельница, вызвавшаяся быть одновременно фотографом, и второй свидетель — друг Сэнфорда доктор Картер Лоутон.

Энн Маттсон, судья графства Уоштеноу, встала между новобрачными. Она была в черной мантии и… в кроссовках. Это бракосочетание она втиснула между спором об аренде и делом о выписке фиктивного чека.

Решение зарегистрировать брак в суде Энн-Арбора нелегко далось Монике и Сэнфорду. Оба с молоком матери впитали, что свадьба — это большое семейное торжество с обязательным венчанием — в баптистской церкви для Сэнфорда и в католическом храме для Моники. Обоим было, правда, ясно, что их семьи не одобрят ни брак, ни беременность. Пришлось искать другой выход. Можно было прервать беременность и заняться карьерой. Аборт позволил бы Монике сохранить лицо в ее ветхозаветной вьетнамской семье. Сэнфорду такой вариант не понравился. «Что будет с тобой?» — спросил он Монику. Правда, тогда они не видели иного выхода. Несмотря на то что по своему воспитанию оба были против аборта, они понимали, что беременность была ошибкой, которую надо было как-то исправить.

Был еще один выход — отдать ребенка в другую семью, но Моника не желала мучиться сорок недель только ради того, чтобы отдать дитя в чужие руки. Кроме того, она не хотела вынашивать беременность. Ей двадцать два года, она одна и много работает, причем круглыми сутками. И ей не хотелось погубить молодость, воспитывая ребенка в одиночку. Она не желала стать молодой матерью-одиночкой, которая всюду таскает за собой младенца. Таких одиноких молодых мамаш она всегда жалела.

Все изменилось после того, как она стала свидетелем смерти мальчика, Квинна Макдэниела. До сих пор она во всех подробностях помнила, как жизнь вместе с кровью вытекала из ребенка, несмотря на все усилия доктора Вильсона. Тогда Монику впервые поразила нежность и хрупкость человеческого бытия. Нет, она просто обязана родить! Она ведь тоже причастна к этой смерти, она находилась рядом и помогала Вильсону, который делал все, что мог, чтобы спасти мальчика. Но это ему не удалось, и Моника стала думать о ребенке в своем чреве как о знаке кармического равновесия. Решение созрело, когда она осознала, что Квинн Макдэниел умер. Она сохранит ребенка. К черту возраст, к черту все планы, недовольство родителей и прочих родственников. Если она родит мальчика, то назовет его Квинном. Она понимала, что любому, даже Сэнфорду, ее объяснения покажутся сентиментальными и лишенными логики, и поэтому не стала никому ничего рассказывать.

Вот ведь как бывает: когда Тай, засыпая у бассейна в Майами, думал о Монике, она как раз думала о нем. Они практически никогда не разговаривали, если не считать той встречи на парковке. Она рассмеялась, подумав о капризе судьбы, по воле которой Тай Вильсон, сам того не сознавая, круто изменил ее жизнь. Сэнфорд посмотрел на нее и приложил палец к губам.

— Моника Тран, Сэнфорд Вильямс, по закону штата Мичиган я уполномочена торжественно скрепить ваш брачный союз.

Мэрилин принялась бегать вокруг новобрачных, щелкая затвором своего зеркального фотоаппарата.

Моника видела, что в Сэнфорде что-то изменилось с тех пор, как она сказала ему, что хочет сохранить ребенка. Он стал серьезнее к ней относиться. Стал заботливым, сочувствовал, когда она жаловалась на утреннюю тошноту и извращение вкуса. Раньше она терпеть не могла деревенский сыр, а теперь каждый день ела его на завтрак.

Сэнфорд сделал ей предложение на крыше больницы. Он ждал ее там после ночной смены, сказав, что хочет ей кое-что показать. Колечко было скромным, с камешком меньше одного карата, но Моника не обиделась. После окончания университета Сэнфорд остался с долгом в сотню тысяч долларов. Зарплата резидента почти целиком уходила на минимальные ежемесячные платежи.

Приняв решение пожениться, они решили не откладывать это дело в долгий ящик и зарегистрировать брак, не доставляя хлопот родителям. Процесс оказался на удивление простым и необременительным. Они заплатили двадцать долларов пошлины в казну графства, три дня ждали подготовки документов, а потом пришли к судье. За регистрацию с них взяли еще десять баксов.

И вот теперь Сэнфорд стоит перед судьей и держит за руки невесту. Она полюбила его зеленовато-синие глаза в операционной — яркие глаза над маской, полюбила еще до того, как они познакомились.

— Сэнфорд, берете ли вы Монику в законные жены?

— Да.

— Моника, берете ли вы Сэнфорда в законные мужья?

— Конечно, да! Сэнфорд рассмеялся и покачал головой. В этот миг произошло нечто удивительное. От наплыва чувств ему стало трудно дышать. Да, он любил Монику, но если быть до конца честным, то никогда не сделал бы ей предложение, если бы не беременность. Но это надо было сделать, и он был прав, решившись на брак. А сейчас впервые он вдруг осознал, что ему предстоит до конца дней жить с этой женщиной, видеть, как будет расти и созревать их любовь, считать совместную жизнь выпавшим на их долю замечательным приключением. Он покосился на Монику и краем глаза заметил, что по ее щекам текут слезы. Он порывисто наклонился и поцеловал жену.

Вечером в воскресенье Тай сидел на веранде ресторана в Саут-Бич и ел рыбу с черной фасолью и рисом, когда загудел пейджер. 311.6. Тай его выключил. В кармане лежал билет на ночной рейс, которым он хотел сегодня вернуться в Мичиган. Но он не вернется. В Челси об этом еще не знали, но у него были другие планы.

Глава 32

Виллануэва сидел на толчке служебного туалета больницы, когда зазвонил сотовый телефон. Джордж без колебаний поднес трубку к уху. Он всегда любил заниматься несколькими делами сразу и получал неизъяснимое удовольствие, когда говорил по телефону, сидя в туалете. Это была своеобразная шутка. «Если бы они знали, что я делаю, — думал он, — то умерли бы со смеху». Он посмотрел на номер звонившего и понял, что разговор не сулит ничего хорошего.

— Привет, Лайза. Что ты звонишь в такую рань?

— Ты в туалете?

— Э…

— Джордж, о чем ты только думаешь?

— Нет бы сказать: «Спасибо за присланный чек. Теперь у меня есть деньги на оплату этого безобразия в пять тысяч квадратных футов, есть чем заправить «рэйнджровер» и на что сделать педикюр, как у шикарной шлюхи».

— Ты вечно шутишь, Джордж, но мне не до шуток.

— Прикусываю язык. Что там у тебя стряслось?

— Тебя же могли убить. Убить прямо на глазах у сына! Это твое представление о правильном воспитании?

— Что-что? — Пока Виллануэва проговаривал «что-что», он понял, о чем идет речь. — Ах это…

— Да, это. О чем ты вообще думаешь?

— Ты же знаешь, я человек тихий и мирный, как голубок. Надо было уладить одну мелкую ссору.

— Господи, Джордж, ну почему ты? Из-за тебя у нас сейчас полиция. Ник был сильно напуган.

— Напуган?

— Да, Джордж.

Виллануэва посмотрел на часы. Слушать еще десять минут эти разглагольствования ему совершенно не хотелось. Без пяти шесть. Пора спасаться.

— Лайза, я бы с радостью поговорил с тобой еще, но у меня конференция.

— Как тебе повезло! Слушай, если ты хочешь покончить с собой, то сделай это в свое личное время и не на глазах собственного, очень впечатлительного сына!

— Вас понял. С собой покончу. В личное время. — Бывшая, не дослушав, бросила трубку.

Когда Виллануэва вошел в комнату 311, Бак Тирни уже стоял перед собравшимися хирургами — прямой как жердь, плечи развернуты, ноги на ширине плеч. Знакомство Тирни с армией ограничивалось прохождением курсов по подготовке офицеров резерва, но в поведении он охотно подражал военным и вел себя как генерал, напутствующий свои войска перед решающим сражением. По его мнению, так оно, собственно, и было. Жить — это значит побеждать, склоняя людей на свою сторону.

— Очень рад видеть вас здесь. С удовольствием угостил бы вас яичницей и жареной картошкой.

Врачи уже привыкли к доморощенным шуткам Тирни и не отреагировали.

Тирни качнулся с носка на пятку и продолжил:

— Хочу кое-что сказать в ответ на соображения, высказанные здесь в прошлый раз доктором Саксеной. Если вы помните, она предложила не пускать в операционные представителей производящих оборудование фирм. Сразу хочу оговориться, что речь пойдет не о докторе Саксене, которую я считаю выдающимся врачом.

Сидевшая рядом с Хутеном Сидни ощетинилась.

— Поймите меня правильно, — продолжал между тем Тирни. — Я ни в коей мере не хочу унизить достоинство врачей и подвергать сомнению их способность принимать решения, но факты — упрямая вещь. Признает это доктор Саксена или нет, но правда заключается в том, что представители фирм могут знать о стентах, протезах и искусственных суставах больше, чем хирурги. Представитель фирмы может знать о конструкции искусственного клапана больше, чем даже вы, доктор Саксена.

Сидни встала с места и подняла обе руки, как сбившийся с пути автомобилист, пытающийся привлечь к себе внимание мчащихся по дороге водителей.

— Доктор Тирни…

Но Бака было уже не остановить.

— Представители фирм следят за эксплуатацией своей продукции, они видели множество операций с применением своих изделий. И если они проведут пару часов в операционной, то это только пойдет им на пользу, а в конечном счете на пользу нам.

— Доктор Тирни, если позволите. — Сидни изо всех сил старалась быть вежливой. — Как врачи, только мы можем решать, в каком лечении нуждаются наши пациенты.

— Никто не говорит, что вы должны беспрекословно следовать их рекомендациям.

— Бак, хотите вы признать это или нет, но представители фирм влияют на решения врачей, и влияют не без пользы для своих кошельков. Около года назад, во время операции протезирования коленного сустава, врач по совету представителя — для того чтобы протез лучше встал на место — выпилил лишний участок большеберцовой кости. Результат оказался весьма плачевным.

Некоторые из собравшихся закивали в знак согласия. Ортопед, о котором не называя его, вспоминала Сидни, доктор Джозеф Полански, сидел молча, глядя перед собой, словно он тут был ни при чем.

— Я помню этот случай, — сказал кто-то в заднем ряду. — У женщины на всю жизнь осталась хромота.