В тусклом свете начавшегося дня он задумчиво посмотрел на самку кардинала. Ее оперение начинало принимать зеленовато-коричневатый оттенок. Если считать, что больница Челси — это совокупность работающих в ней индивидуальностей, то единственный способ сохранить прежние стандарты — это утвердить на его место человека, для которого самое важное — сохранение прежних высоких стандартов работы и оказания помощи. Человека, который сменит его на посту главного хирурга, не должна волновать дешевая популярность, он должен быть глух и к лести, и к запугиванию.

В последние годы Хутен считал, что самая подходящая кандидатура — Бак Тирни. У Тирни обширные связи, а это может помочь больнице стать крупным лечебным центром, так как Тирни способен изыскать источники щедрого финансирования. Кроме того, самооценка Тирни настолько высока, что его не будет волновать, что думают о нем другие. Но недавно Хутен изменил свое мнение. В Сидни Саксене он разглядел упорство и твердое следование стандарту, а это делало ее самой подходящей кандидатурой. Она молода, ей еще нет сорока. Сам Хутен стал главным хирургом, сменив легендарного Джулиана Хофа, когда ему было около пятидесяти. Но Саксена отличается верным образом мыслей. Она сама стремится к совершенству и того же требует от окружающих. Она не поведется на приманку фальшивой медицины. Поставить ее сейчас на место главного хирурга — это значит на годы вперед сохранить верное направление в работе хирургической службы больницы. Теперь надо подумать о том, как преодолеть сопротивление таких людей, как генеральный директор Морган Смит, который будет изо всех сил проталкивать Тирни. Да и другие члены совета могут заупрямиться. Хутен не был наивным человеком и понимал, что против Саксены может выступить и «старая гвардия» больницы: для них она слишком молода, да и вообще она женщина. И все-таки Хутен понимал, что это самая подходящая кандидатура, что Сидни больше, чем кто-либо, годится для такой работы.

Глава 37

Тай шел по коридорам больницы, чувствуя себя как с тяжкого похмелья. Он не пил, но нейроны мозга отказывались работать согласованным ансамблем. Он не мог сосредоточиться ни на чем больше чем на пару минут. Что с ним стало — с хирургом, привыкшим выполнять сложнейшие операции на мозге по восемь и более часов?

Ему не давали жить муки совести: давила тяжесть смерти Квинна Макдэниела. Тай думал о мальчике все время, круглые сутки, если что-то не занимало его целиком. Он пытался избавиться от тяжести, внушая себе, что его преследует дух Квинна. Но и это не помогало. Он все время вспоминал, как Квинн смотрел на него в операционной, какое доверие было в глазах мальчика.

И еще мать Квинна. Был ужин с ней, который тоже не принес облегчения. Тай и сам не понимал, чего хотел от этой женщины, но испытывал страшное желание снова ее увидеть. Но прежде чем ступить на ту же дорожку, он хотел понять, что заставляет его снова идти по ней. Не будет ли его присутствие сыпать соль на раны матери?

И наконец, Тина. Она была другом, наперсницей. Ее поддержка позволяла ему держаться на плаву все предыдущие недели. Неизвестно, что бы с ним стало, если бы не она, если бы не свидания с ней. Эти встречи избавляли его от мыслей о Квинне хотя бы на те часы, что они были вместе.

Но под разящей красотой — Тай хорошо это чувствовал — Тина тоже прятала тоску, желание бежать, скрыться, спрятаться от этой жизни хотя бы на мгновение. И это выбивало его из колеи. Она была замужней женщиной, и их связь могла эмоционально сильно ее ранить. У нее были муж и дети.

Блуждая мыслями между этими нелегкими проблемами и не находя решения ни для одной из них, Тай поднимался по винтовой пожарной лестнице в свой кабинет в отделении нейрохирургии. Лифтом он пользовался редко. Он был настолько погружен в свои бессвязные мысли, что остановился, пытаясь понять, на каком этаже находится. До нейрохирургии было еще три этажа.

Он снова начал подниматься, когда услышал, как на площадке этажом выше хлопнула дверь, и едва не столкнулся с Тиной Риджуэй.

— Тай?! Доброе утро!

— Тина?

— Как ты себя чувствуешь? — Она стояла ступенькой выше, на площадке у аварийного выхода. В голосе ее звучала искренняя озабоченность.

— Просто удивился. Не ожидал тебя здесь встретить.

— Ты меня избегаешь?

— Нет, совсем нет. Дело не в этом, — сказал Тай. — Просто я думал, что один хожу по этой лестнице.

— Я по ней только спускаюсь, — призналась Тина.

Несколько мгновений они стояли молча. Тай заметил в Тине какую-то перемену. Жесткий взгляд плохо гармонировал с классической красотой лица.

— Тай, наше прошлое свидание было моей идеей, и я очень рада, что оно было, — тихо произнесла Тина. Голос гулко отдавался под потолком просторной лестничной площадки.

— Я тоже, но…

Тина подняла руку:

— Дай мне договорить. Твоей вины в этом нет. Мне доставляли большую радость… — она запнулась, — наши с тобой… э… особые отношения. Но этого больше не будет.

— Ты права. С моей стороны это было эгоистично — ведь ты замужем. Это плохая карма.

Тина небрежно махнула рукой, отметая всякие мысли о карме:

— Меня с некоторых пор не интересует карма. Раньше я думала, что карма поразит меня за мое постоянное везение. Я шла по жизни и ждала, что карма неизбежно меня настигнет. Потом родилась Эшли, и я поняла, что в нашей жизни может произойти всякое, но не за все в ней мы несем ответственность. Думать так — это эгоизм. — Тина говорила так, будто слова сами сыпались у нее изо рта. — У дочерей бывают церебральные параличи. Браки рушатся. Но думать, что над всем этим стоит божество с таблицей оценок… — Она усмехнулась. — Неприятности случаются…

— …и у хороших людей, — закончил Тай.

— Да, правильно. Время от времени, — продолжила Тина. — Меня больше не интересует, чего ждут от меня другие. До сих пор я делала то, что они хотели от меня. Теперь с этим покончено. Я буду жить так, чтобы гордиться своей жизнью. Теперь я буду верна только самой себе.

Тая не обрадовало выражение решимости на лице Тины. Похоже, что она действительно сделала важный выбор.

— Я могу чем-нибудь тебе помочь? — спросил он.

— Ты и так много для меня сделал. — Она наклонилась и поцеловала его в лоб, потом сделала шаг и остановилась.

— Тай, я знаю, что ты… — Она замялась, подыскивая подходящие слова. — Что ты сильно расстроился из-за мальчика, который умер у тебя на столе. Ты должен простить себя и продолжать работать. Больнице нужно твое мастерство.

Пак в окружении группы врачей стоял у постели Джордана Малхуса. Сун проигнорировал совет Хардинга Хутена отдохнуть от работы, хотя и работал теперь по четыре часа в день, а не по четырнадцать, как до операции. Тяга его к медицине была так сильна, что он не представлял себе ничегонеделанья — а именно таковым казалось ему сидение дома. Шанс блеснуть на обходе был слишком велик, чтобы его упускать. Пак любил искус медицинских загадок, а случай с этим больным был настоящей загадкой. Проще говоря, случай Малхуса был настолько интересным, что его никак нельзя было пропустить.

Пока он беседовал с врачами, больной полулежал в кровати и что-то чертил в блокноте с такой быстротой, словно за ним кто-то гнался. Те, кто стоял ближе всего к Малхусу, видели, что на белых страницах одно за другим появлялись изображения одного и того же предмета — уха. Все уши были выписаны с соблюдением всех необходимых анатомических пропорций, и в то же время каждый рисунок был абсолютно индивидуальным, не похожим на другие. Чуть поодаль стояли рядом Сидни Саксена и Билл Макманус. Издалека Сидни не могла различить, что рисует больной, и думала, что он просто нервничает, оказавшись в центре всеобщего внимания, и чертит в блокноте какие-то случайные каракули и фигурки.

— Мистер Малхус, больной пятидесяти шести лет. В анамнезе практически ничего существенного. В прошлом у него были выявлены в мозге две аневризмы, которые были успешно клипированы. Контрольные ангиограммы без особенностей.

Пак против воли вспомнил свои снимки с признаками зловещей опухоли, которая висела над ним дамокловым мечом, несмотря на то что пока все шло хорошо. Он тяжело вздохнул и продолжил:

— С точки зрения нейрохирургии мистера Малхуса можно считать здоровым. Что касается психологического статуса, то это уже совсем другая история. До операции мистер Малхус работал сварщиком на машиностроительном заводе и изготовлял узлы и агрегаты для строительных машин, круизных лайнеров и тому подобного. Я говорил с его женой, и она сказала, что он никогда не проявлял интереса к живописи.

— Я думал, что все эти художники — просто банда слабаков, — вставил слово Малхус.

Пак не обратил внимания на его слова.

— Из операционной мистер Малхус вышел охваченный манией к рисованию. Что еще интереснее, мистер Малхус рисовал исключительно уши. Он рисует их на стенах, на холсте, он рисует их сейчас.

— Мы же должны слушать голоса. Мы все должны их слушать, — буднично произнес больной, не поднимая головы от блокнота. Собравшиеся врачи сгрудились вокруг кровати. Те, кто раньше не видел, что он рисует, теперь заулыбались и принялись переглядываться друг с другом.

— Мистер Малхус очень мало спит. Иногда он забывает о еде.

— Вы говорите, как моя жена, — добавил пациент с нотками раздражения в голосе. Несколько молодых врачей продолжали улыбаться, не сразу сообразив, что Малхус и не думает шутить.

— Супруга мистера Малхуса ушла из дома.

— Счастливого ей пути, — буркнул Малхус.

— Я добавил к рассказу эту личную подробность, потому что она отражает…

Ни на кого не глядя, Малхус сказал:

— Она не понимает, что такое голоса.

— Причина, по которой я включил это упоминание в свой рассказ, заключается в том, что супруга мистера Малхуса предложила ему принимать нейротропные средства, чтобы сгладить эти симптомы, — сказал Пак. — Я проконсультировался с доктором Джонсоном из неврологического отделения, и он согласился.

Пак ухватился за спинку кровати и перевел дыхание. В последнее время он стал быстро уставать.

— Почему он до сих пор ничего не принимает? — спросила Сидни.

— Это помогло бы справиться с неврозом? — поинтересовался кто-то из врачей.

— Я уже сказал, что проконсультировался с доктором Джонсоном, и мистеру Малхусу было предложено лечение, но он отказался принимать лекарства, — ответил Пак.

— Надо слушать голоса, — еще раз наставительно произнес Малхус. — Вы что, этого не понимаете? Я должен помочь всем их услышать.

— Очень красивые уши, — сказал Макманус, кивнув в сторону блокнота, заполненного ушами. Малхус наконец оторвался от своего творчества и поднял взгляд на обступивших его врачей. Он посмотрел на Макмануса. Взгляды их встретились. Малхус одарил врача таким испепеляющим взглядом, что Макманус отшатнулся, чтобы не обжечься.

— Мистер Малхус являет собой случай внезапно пробудившихся односторонних способностей. В литературе описаны и другие подобные случаи. Многие мужчины и женщины после черепно-мозговых травм и других поражений мозга внезапно обретают способности к музыке, живописи и поэзии, к которым раньше не испытывали ни малейшего интереса. — Пак сделал паузу, чтобы отдышаться. Обход сильно утомил его. — Очевидно, на него обратили внимание искусствоведы и критики, потому что на следующей неделе в галерее Маркса состоится его индивидуальная выставка «Штрих гения».

— Не там ли недавно была выставка заспиртованных коровьих эмбрионов? — спросил низенький лысый врач.

— Мой брат-художник был готов убить устроителей той выставки, — буркнула себе под нос одна из врачей-резидентов.

— Все это нас не касается, — решительно сказала Сидни. — Наша забота — благополучие наших пациентов и их хорошее самочувствие.

— Не является ли это творчество частью благополучия мистера Малхуса? — спросил Макманус дружелюбным тоном. Он посмотрел на Сидни и улыбнулся.

— Вы верно говорите, друг мой, — проворчал Малхус. Когда доктор Пак предложил Малхусу пройти повторную МРТ и задержаться на ночь, с тем чтобы завтра утром его продемонстрировали на большом обходе, Малхус согласился при условии, что его обеспечат бумагой и карандашами. Мало того, он поблагодарил Пака за операцию, которая подарила ему способность слышать голоса. — Значит, вы считаете нормальным, что он отказывается от еды? — спросила Сидни Макмануса. — Это нормально, что он игнорирует жену?

— Пусть эта жирная тварь убирается ко всем чертям. Эта скотина сказала, что отберет мои принадлежности, если я не буду есть.

Сидни воззрилась на больного, но потом снова перевела взгляд на Макмануса:

— И это вы называете здоровым поведением?

Макманус пожал плечами:

— Но выставка в галерее Маркса говорит о том, что этот человек востребован обществом.

— Все остальное не имеет значения? Отказ от пищи? Асоциальное поведение? — раздраженно спросила Сидни скрипучим голосом. «Я веду себя как мегера, — подумалось ей. — Нарушаю профессиональную этику». Каждый раз, встречаясь с Макманусом, она почти теряла контроль над собой. Лицо ее вспыхнуло и покрылось ярким румянцем. Всякий раз она краснеет, сталкиваясь с этим Макманусом!

— Если асоциальное поведение и стремление работать, пренебрегая едой, — это показание к назначению нейролептиков, то половине врачей надо назначить халдол, — криво усмехнувшись, возразил Макманус. Врачи рассмеялись.

— Отлично, доктор Макманус, я снижу вам оценку за неадекватное лечение больных, — резко и серьезно сказала Сидни. Было видно, что Макманус растерялся от неожиданности.

Мысленно Сидни была готова оторвать себе голову. Давно ли она стала такой стервой? Впрочем, она так же вела себя в третьем классе, пытаясь положить на лопатки любого одноклассника, осмелившегося покуситься на ее положение самой умной в классе, когда приходилось отвечать на каверзные вопросы миссис Фицпатрик. Сидни ревниво оберегала свое звездное положение. Вот и теперь в ее голосе прозвучали детские нотки. И так она ведет себя с человеком, к которому испытывает непреодолимую симпатию! Она была подавлена.

Макманус тоже потерял дар речи. Немного помолчав, он повернулся к Паку:

— Ради Бога, извините, доктор Пак.

Пак совершенно выбился из сил и, быстро закончив обход, вышел из палаты. За ним потянулись главные, старшие, младшие резиденты, интерны и студенты. Сидни и Макманус вышли последними и в коридоре, не сказав друг другу ни слова, разошлись в разные стороны.

Ожидавшая Пака в его кабинете Пэт отвезла мужа домой.

Глава 38

Виллануэва прочно сидел на своем стуле. Рядом стояла пожилая опытная сестра Роксана Блейк. В отделении было тихо, как бывало всякий раз вечером в пятницу. Даже вечно светящийся в комнате ожидания телевизор был сегодня выключен.

— Как там на улице, холодно? — спросил Виллануэва.

— Нет.

— Кто-нибудь играет сегодня?

— Насколько я знаю, нет.

— Может, идет «Американский идол»?

— Нет.

— А что идет?

— Вы меня достали, доктор В.

— Где Магнит?

— Она сегодня не работает, — ответила сестра. Магнитом они называли маленькую женщину-резидента. Прозвище свое она заслужила тем, что в ее дежурства в приемное отделение свозили исключительно больных со рвотой. Она действительно как будто притягивала таких. Везли перепившихся алкоголиков, больных гриппом, пациентов с пищевыми отравлениями. Не важно с чем, но со рвотой.

— Плохо, с ней у нас было бы веселее, — вздохнул Виллануэва. — А доктор Значит-Так сегодня тоже отдыхает. Вот славненько было бы его подразнить.

— Вам не повезло, он сегодня тоже не дежурит.

Виллануэва оглядел свои притихшие владения. В такие тихие дежурства его охватывало сильное внутреннее беспокойство и начинали мучить страшные предчувствия. Он был уверен, что вот-вот где-нибудь опрокинется переполненный автобус, случится пожар или, что еще вероятнее, возникнет массовая перестрелка. Нельзя сказать, что эти опасения сильно расстраивали его. В больнице было неписаное правило: если на дежурстве было тихо, то никто об этом не говорил, чтобы, не дай Бог, не сглазить. Виллануэва не любил соблюдать это правило. Ему нравилось, когда в раскрытые двери отделения неотложной помощи одну за другой ввозили каталки с травмированными пациентами. Ему нравилось быть занятым, это стимулировало. Он понял это давно, когда еще старшеклассником подрабатывал официантом в одном мексиканском ресторанчике под названием «Гвадалахара». Когда в ресторане было мало посетителей, работа у него не клеилась, он то опаздывал к гостю, то подходил слишком рано. То же самое относилось и к больнице.

— Даже индюшкиных больных нет, — пожаловался Виллануэва.

Так называли людей, обращавшихся в больницу с какими-то неопределенными жалобами — обычно на боль в шее или в спине. Единственной их целью было отдохнуть в палате и получить бесплатно сандвич, чипсы, сок и какой-нибудь фрукт. В Челси обычно давали бутерброд с мясом индейки. По больнице издавна ходила байка о двух таких самотеках, когда в приемное отделение один за другим, с интервалом в несколько минут, обратились два человека, которые хотели пройти рентген и получить бутерброд. По какому-то недоразумению поднос с едой получил только один из них. Второй не долго думая схватил бутерброд с подноса и отправил его в рот. Тогда пациент номер один, возмущенный такой наглостью, правым хуком выбил изо рта пациента номер два пару зубов и сандвич с индейкой. Потом он спокойно подобрал с пола и съел бутерброд.

Виллануэва и Роксана еще раз оглядели тихое, как библиотека, отделение.

— Скучаете? В пятой палате утроенный сосок, — сказала Роксана. Она знала, что Виллануэва любит всякие странности: добавочные пальцы, роды четверней, проглоченные глазные протезы и другие предметы, особенно эмблему корпуса морской пехоты. Любил Виллануэва странные насмешливые татуировки. Например, у одного пациента на голени были видны крупные печатные буквы: «ТАТУИРОВКА». Бывали вовсе чудные случаи добровольных увечий и травм. Как-то раз, например, привели мужчину, мочеиспускательный канал которого был забит арахисовым маслом. Оказалось, они с приятелем играли в игру «Накорми слона».

Большой Кот слез со стула. Утроенный сосок официально назывался добавочным. Эта аномалия, как оказалось, была очень распространенной. Виллануэва вспомнил, как на занятии по анатомии профессор Морт Рубинштейн, вскользь упомянув о добавочном соске, попросил поднять руки тех, у кого есть такая аномалия. К удивлению Джорджа, Фрэнк Браун встал со своего места и задрал рубашку.

— У меня их два, — гордо объявил Браун. Под каждым нормальным соском у него было еще по одному, маленькому и недоразвитому.

Виллануэва потащился в бокс номер пять.

— Как наши дела, доктор Уиллс?

Доктор Уиллс сразу поняла, что у Кота на уме, но приняла условия игры.

— Лечим мистера Суонсона. Ушиб ребер в результате падения с велосипеда.

Виллануэва бегло, но внимательно осмотрел грудную клетку больного.

— Машина неожиданно вильнула перед ним. Этот негодяй даже не остановился.

— Понятно, — сказал Гато. Он увидел, что хотел увидеть, и вышел из палаты.

— Удачно поработать, доктор Уиллс.

Немного развлекшись, Виллануэва вернулся на свой пост.