— Пожалуй, я закажу пиццу, — сказал он Роксане.

— Не накликай беду, Джордж.

Роксана была одним из немногих сотрудников больницы, называвших Виллануэву по имени.

До конца смены так ничего и не случилось, и Виллануэва вышел на улицу совершенно неудовлетворенным. Он сел в свой «родстер» и поехал в бар «Рейли». В этом баре не подавали мохито или замороженные напитки. Единственное, что заканчивалось здесь на «-тини», — это мартини. Не было здесь ни эпплтини, ни всяких новомодных напитков с имбирем или гранатом. Усевшись на свое обычное место за стойкой, Большой Кот тут же увидел привлекательную женщину лет сорока, сидевшую в двух стульях от него. Она была хорошо сложена и стройна, но не так тоща, как его бывшая. Бармен поставил перед ним стакан рома и бутылку кока-колы.

— Что скажешь, Супчик? — спросил Джордж бармена, не отрывая взгляд от женщины. Бармена звали Том Кэмпбелл, но для завсегдатаев он был Супчиком.

— Привет, док. Как дела в больнице?

— Ты же меня знаешь, Суп, мои дела всегда прима! — сказал он громче, чем обычно, и развернулся на стуле в сторону женщины. Она повернула голову и посмотрела на Виллануэву.

Супчик все понял.

— Доктор Джордж Виллануэва! — объявил он. — Док, познакомьтесь с этим Божьим чудом. Ее зовут Меган.

Джордж протянул женщине свою огромную лапу.

— Рад познакомиться, — сказал он, представив себе Меган абсолютно голой.

— Вы врач? Простите, но не могу удержаться от вопроса. Я тут кое-что услышала по телевизору, а теперь просто умираю от любопытства, так хочу узнать, правда ли это?

— Спрашивайте.

— Мне неудобно.

— Неудобно произносить мою фамилию.

— Ладно. Правда ли, что люди начинают испускать запах, когда возбуждаются? — От одного этого вопроса гормоны взыграли в крови Виллануэвы. «Спокойно, Гато», — приказал он себе. И он заговорил, как профессор с кафедры, стараясь скрыть за солидностью юношеское вожделение, потрясшее до основания его гормональную систему.

— Когда у людей возникает сексуальное возбуждение, в организме вырабатываются особые гормоны — внутренний любовный напиток номер девять. У всех позвоночных есть специальный вомероназальный орган, который улавливает запах этих гормонов. Если у вас хороший нюх, то и вы можете уловить запах вожделения. — Джордж перестал напускать на себя ученость. — Кивните мне, когда мне навострить нюх.

Он оглушительно расхохотался, обезоружив Меган и не дав ей обидеться. Отсмеявшись, Большой Кот подался вперед.

— Расскажите мне о себе.

Прежде чем женщина успела ответить, в его кармане зазвонил сотовый телефон. Он постарался не обращать на звонок внимания, но телефон продолжал навязчиво жужжать. На секунду оторвав взгляд от женщины, Виллануэва взглянул на дисплей. Звонил Ник.

— Может, стоит ответить?

— Ничего, подождут, — ответил он.

Телефон снова зазвонил. После четвертого звонка он умолк.

— Вы уверены, что на звонки не надо отвечать?

— Нет, все в порядке. Меня больше интересует дама по имени Меган. Для начала хотелось бы знать, как такая красавица оказалась рядом со мной у стойки бара «Рейли»?

— То есть вы хотите знать, как такая милая женщина оказалась в таком неподобающем заведении? — Меган запрокинула голову и рассмеялась. Джордж был сражен наповал этим смехом и великолепными зубами.

— Да, что-то вроде этого.

— Супчик и я вспоминаем прошлое.

— С этим небесным созданием я познакомился, когда держал бар «Оазис» на Сент-Пит-Бич.

— Мне кажется, я с удовольствием присоединюсь к этой группе поклонников. К группе Супа.

Меган снова рассмеялась, откинув назад голову.

— Издержки профессии, — сказал Кэмпбелл и горестно махнул рукой.

— У вас хороший вкус в выборе барменов, — сказал Виллануэва и обернулся к Кэмпбеллу: — Как ты относишься к таким компаньонам-соперникам, как я?

Он продолжал свой петушиный танец, рассчитывая завлечь Меган в свою квартирку для подогретой алкоголем любовной игры, но при этом старался обдумать две вещи. Первое: надо зайти в туалет и принять заветную голубую таблетку, которая для таких случаев всегда была у него под рукой. И второе: чего хотел Ник?

Он сам удивился, что не придал никакого значения звонку сына. Месяц назад он бы вообще проигнорировал его. Ник почти никогда не звонил, а если и звонил, то только тогда, когда ему были нужны деньги или когда хотел пожаловаться на мать, которая, к примеру, запретила ему играть в компьютерные игры за тройку по истории. Обычно Джордж даже не перезванивал сыну на следующий день. Когда они после этого встречались, Виллануэва ссылался на вызов в больницу или вообще не упоминал об этом. Ник обычно не обижался, просто окидывал отца оценивающим взглядом.

Но сейчас Виллануэва никак не мог отделаться от мыслей о звонке сына. В то же время если он не поторопится, то может пропасть желание, не говоря уже о том, что закончится действие волшебной пилюли. Желание разрывало его на части. Игравшие в крови гормоны обострили зрение — он слишком отчетливо видел стоявшую на стойке вторую порцию рома — и осязание.

Но все же, что случилось у Ника? Оказывается, он привязан к сыну сильнее, чем думал, и неотвеченный звонок давил на психику. До сих пор в своих отношениях с сыном Виллануэва пытался поддерживать тот минимум, который позволял ему сглаживать неспособность быть хорошим отцом. Он был похож на диабетика, который лечится спустя рукава, лишь бы не впасть в гипергликемическую кому. Но теперь это было не просто чувство вины. Виллануэва нутром чувствовал, что у сына что-то случилось. Такой тревоги он не испытывал с тех пор, когда у Ника в пятилетнем возрасте поднялась температура до сорока. Может быть, Ник с девушкой и ему нужен отцовский совет? Может, он был на вечеринке, выпил лишнего и теперь боится звонить матери? Может быть, его избили или он попал под машину? Виллануэва изо всех сил пытался отделаться от тревоги. Он же пережил подростковый возраст. У Ника тоже все будет в порядке.

Виллануэва выпил ром и колу, и Супчик поставил перед ним третий стакан.

У Джорджа давно не было женщины, и он ни за что на свете не хотел упускать представившуюся возможность. Что тут скажешь? Виллануэва любил женщин. Он страстно любил двадцатилетних и сорокалетних, блондинок и брюнеток, высоких и маленьких, азиаток, мексиканок, африканок, американок и англичанок — это было ему совершенно безразлично. Он любил женщин во всем их бесконечном разнообразии. И он живо представил себе, как начнет раздевать Меган под звуки томной бразильской мелодии, льющейся из динамиков его стереосистемы. Ничто так не возбуждает, как самба, которую поют по-португальски.

Сын и завтра останется его сыном, а возможности подцепить Меган уже не будет. Конечно, Виллануэва сознавал, что обладает харизмой, компенсировавшей многие его недостатки: ему было сорок восемь лет, он страдал избыточным весом и был сильно утомлен работой. И все же, невзирая на свое обаяние, он понимал, что может завлечь к себе красивую женщину, только если она разогрета алкоголем. А ему самому алкоголя было уже достаточно.

С Супчиком у Виллануэвы было молчаливое соглашение. Сколько бы Большой Кот ни выпил, он всегда платил двадцать долларов и двадцать давал на чай.

— По последней, друзья мои, — сказал Кэмпбелл.

Виллануэва бросил на стойку сорок долларов и повернулся к Меган:

— Я живу за углом. Не хотите продолжить этот вечер восхитительной текилой?

— Почему нет? — Меган рассмеялась.

Когда они вышли из бара, Виллануэва крепко взял спутницу за талию. Но в это время опять зазвонил телефон. Виллануэва не разозлился на этого электронного убийцу, он встревожился. Отпустив Меган, достал из кармана сотовый телефон.

— Ник, что случилось? — спросил он.

— Папа, прости, что побеспокоил. — Голос сына звучал странно и казался чужим и незнакомым.

— Все в порядке, малыш, что у тебя произошло?

— Папа, мне плохо. Я в последнее время много думал. — Он замолчал, потом снова заговорил: — У меня все время такое чувство, что ничто не имеет значения. Ничего из всего, что я говорю и делаю. Я сам не имею значения.

Меган отступила на один шаг и остановилась, скрестив руки на груди. Виллануэва поднял палец, давая ей знать, что сейчас освободится.

— Послушай меня, сынок. Я не знаю, что ты себе вообразил, но, конечно же, ты имеешь значение. Для меня ты — все. — Он не обдумывал свои слова, они сами слетели с его губ, и он удивился, поняв, что это — чистая правда. Этот странный, неуклюжий и угловатый мальчик был для него всем.

— В чем смысл, папа, в чем смысл? — Голос Ника дрожал, он едва сдерживал слезы.

— Что за бес в тебя вселился, малыш?

— Не знаю, — ответил Ник и расплакался.

Виллануэва смерил Меган взглядом. Дул холодный ветер, и тонкая юбка колыхалась вокруг ее ног. Закрыв глаза, она запрокинула назад голову. Виллануэва вздохнул. Что тут сделаешь? Наверное, на смертном одре он будет жалеть об этой упущенной возможности.

— Ник, я не понимаю, что ты там вбил себе в голову, но давай сделаем так: вызови такси и приезжай ко мне.

Услышав это, Меган открыла глаза и недовольно надула губки.

— Похоже, мы не решим это дело по телефону, — продолжал Виллануэва. — Ты понял? Вызывай такси.

— Хорошо.

— Знаешь номер телефона такси?

— Нет.

Виллануэва дал сыну номер, которым пользовался, когда был слишком подогрет, чтобы самому садиться за руль.

— Ты у мамы?

— Да.

— Где она? Впрочем, ладно. Знаешь что? Я сам вызову такси. Ты просто сядешь в машину и приедешь, идет?

— Спасибо, папа, — упавшим голосом отозвался Ник.

— Действуй.

Виллануэва вызвал такси на адрес сына, потом остановил проезжавшее мимо такси, усадил туда Меган и пожелал ей спокойной ночи. Она поцеловала его в щеку. Они обменялись телефонами, и она обещала позвонить, но он не спешил радоваться. Большой Кот понимал, что и сам-то едва ли позвонит ей, чтобы назначить свидание. Если ничего не происходит сразу, то теряется всякий интерес.

Сун и Пэт сидели друг против друга в полутемном зале итальянского ресторана. Пэт выбрала «Палио» по совету соседки, матери нанятой ими няни. Потребовалось время, чтобы ее найти. Пэт даже не представляла себе, как трудно это сделать. Раньше она думала, что все родители берут с собой детей, когда куда-то уходят на вечер.

И вот они сидят за покрытым белой в красную клеточку скатертью столом и смотрят друг на друга. В центре стола стоит маленькая, низенькая свеча. Зал маленький, не больше средней гостиной, каковой этот зал, собственно, прежде и был. До того как этот район начали застраивать административными зданиями и отелями, здесь был жилой квартал.

Супруги Пак не были в ресторане со дня рождения их младшей дочери, и было это четыре года назад. Оба испытывали странное чувство. Пак ощущал непривычную свободу и раскованность, от которой у него слегка кружилась голова. Они с женой ходили в рестораны в Сеуле, когда он только начал за ней ухаживать. Те посещения были формальными, почти официальными мероприятиями. Тогда Паку хотелось показать будущей супруге, что он ученый, солидный и обеспеченный человек, способный содержать семью. Когда они встречались, он рассказывал ей о своих делах так, будто проходил собеседование перед приемом на работу. Пэт покорно слушала жениха, показывая ему, что, несмотря на ученую степень по химии, она готова уступить ему главную роль в семье и во всем ему помогать.

Подошел официант, мужчина приблизительно одних лет с Паком.

— Buona sera. Добро пожаловать в «Палио». — Он вынул из кармана карандаш и блокнот. Говорил официант с сильным итальянским акцентом.

— Buona sera, — ответил Пак. В его исполнении это прозвучало больше как «бон саре». Пак еще ни разу в жизни не произнес ни слова по-итальянски. То, что он сделал это сейчас, настолько не соответствовало его характеру, что он едва не остолбенел от удивления. Раньше он не позволял себе таких вольностей.

— Очень хорошо, signore.

— Buona sera, — сказала и Пэт. Ее произношение было намного лучше, чем у мужа. Официант удивленно вскинул брови и выпятил нижнюю губу, давая понять, что это сильно его впечатлило.

— Multi bene. E Italiana? — спросил он.

— Я похожа на итальянку? — прыснула Пэт.

— Si.

Пэт от души рассмеялась. Глядя, как его жена, прикрыв рукой рот, согнулась пополам от смеха, Пак расхохотался и сам. Все происходящее показалось ему страшно забавным. Официант спросил, не хотят ли они чего-нибудь из бара. Пэт попыталась взять себя в руки и ответить, но приступ смеха снова овладел ею. На глазах ее выступили слезы. Пак смеялся вместе с женой. Так беззаботно они не смеялись еще ни разу за всю совместную жизнь.

Глава 39

Раннее утро понедельника. Комната 311. Сидни Саксена стояла перед собранием хирургов в этом небольшом зале на третьем этаже больницы Челси, перед собранием лучших ортопедов, торакальных специалистов, сосудистых кудесников, нейрохирургов и других рукодельников, носивших хирургическую форму и применявших — с самыми добрыми намерениями — насилие для того, чтобы вылечить пациентов от смертельных и хронических болезней. Это были мужчины и женщины, умевшие сочетать ремесленные таланты и мастерство в рассечении, сшивании, иссечении, пересадке, восстановлении, воссоединении, реконструкции и в тысяче других больших и малых физических действий со знанием трехмерной геометрии тела — костей, мышц, связок, сухожилий, вен, артерий, нервов, лимфатических узлов и внутренних органов. Они могли увязывать то, что видели во время операции, с теоретическим знанием того, что должны были видеть, учитывая сведения о больном, его анамнез и то, что видели раньше, во время других операций. Соединяя и синтезируя эти навыки и знания, они составляли и корректировали планы оперативных вмешательств. То, что делается в операционной, часто сравнивают со спортом, но у орущих во всю глотку квортербеков, пытающихся проломить линию обороны соперников или уходящих от угловых защитников нет такой сумасшедшей умственной нагрузки и ответственности, как у нейрохирурга, иссекающего аневризму, или у кардиохирурга, оперирующего больного с угасающей на глазах сердечной деятельностью.

Сидни стояла перед хирургами вовсе не для того, чтобы их инструктировать и поучать, и не для того, чтобы рассказать об ошибке в суждении или лечении. Сегодня не будет разборов, или, как выражался Виллануэва, не будет публичной порки.

— Спасибо всем, что пришли, — сказала Саксена. Хутен сидел, как всегда, на своем месте в первом ряду. Через два ряда бок о бок сидели Тай и Тина. Виллануэва расположился у прохода. Вид у заведующего отделением неотложной помощи был усталым.

— Сегодня я буду говорить о простейшем организме, о trypanosoma cruzi.

— Сидни, это хирургическая конференция. Мы не инфекционисты. Вы ничего не перепутали? — спросил кто-то из задних рядов.

— Понимаю вашу озабоченность, — усмехнулась Сидни. — Но я ничего не перепутала, и вы действительно пришли на хирургическую конференцию. — На прошлой неделе я имплантировала кардиостимулятор мистеру Р., страдающему тяжелой кардиомиопатией на почве заражения трипаносомой, — продолжила Сидни. — Вы наверняка знаете эту болезнь, которую называют болезнью Чагоса.

Так как, по всей видимости, пороть сегодня никого не собирались, настроение врачей явно улучшилось.

— Сидни, вы, случайно, не совмещаете в Центральной больнице Сан-Хуана? — спросил с заднего ряда ортопед Стэнли Готлиб.

Сидни улыбнулась.

— Спасибо, Стэнли, я как раз собиралась перейти к этому пункту. Я разговаривала по поводу этого больного со многими специалистами нашей больницы. Кажется, мы начинаем сталкиваться с болезнями, которые прежде считались болезнями стран третьего мира и с тропическим климатом. Вероятно, американские бедняки и иммигранты стали более мобильными или более уязвимыми, чем были раньше, — во всяком случае, в нашей профессиональной жизни. Позвольте перечислить только некоторые случаи, с которыми пришлось столкнуться больнице Челси. — Сидни заглянула в лист, который держала в руке. — Глистные инвазии, токсокариаз, цистицеркоз, цитомегаловирусная инфекция, токсоплазмоз, лейшманиоз и, наконец, лептоспироз. Без лечения все это переходит в хроническую форму и приводит к инвалидности. Как правило, эти заболевания не требуют хирургического вмешательства, но мы должны иметь в виду, что можем столкнуться с ними даже в Соединенных Штатах, даже в Мичигане.

Тай старался слушать, но его отвлекали не только навязчивые мысли о Квинне, но и сидевшая рядом Тина. Впрочем, и ей тоже было трудно сосредоточиться.

— Да, чуть не забыла, — продолжала между тем Сидни Саксена. — В больнице Генри Форда недавно выявили случай болезни Вейля. Это геморрагическое осложнение бактериальной инфекции, передающейся через мочу крыс. Она оглядела зал и посмотрела на часы. — Я хочу оставить вам время для завтрака. — По залу прокатился веселый ропот. — Bon appétit.

Тина смешалась с потоком медсестер, развозивших больных из врачебных кабинетов на рентген или в отделение неотложной помощи. Мимо в обоих направлениях проходили врачи, пробегали уходившие со смены сестры, оживленно болтавшие друг с другом. Были здесь и родственники, толпившиеся у киоска с подарками, аптечного пункта, пришедшие навестить своих близких. Царила обычная утренняя суета, подчинявшаяся, однако, не видимому для постороннего глаза порядку.

Тине всегда казалось, что современная базовая больница должна быть образцом науки и культуры, средоточием знаний, накопленных поколениями, знаний, вооружившись которыми врачи победили оспу и полиомиелит, научились лечить такие страшные болезни, как СПИД и рак. Когда отец в ее возрасте работал в Массачусетсской Центральной больнице, врачи были не менее умными и самоотверженными, чем теперь, но накопленные к тому времени знания были примитивными по сравнению с тем, что сегодня знали Тина и ее коллеги, так же как по сравнению со знаниями отца примитивными были знания деда, практиковавшего в деревенском Фербери в штате Вермонт. Тина всегда гордилась больницей Челси как учреждением, где знания врачей сочетались с их самоотверженностью и преданностью призванию, которому они служили. Гордилась и своей скромной лептой, которую вносила в общее дело как наставник и целитель.

Но сейчас ей, проходившей в потоке работающих здесь мужчин и женщин, протискивавшейся сквозь толпу окруженных родственниками и друзьями больных, больница казалась какой-то потускневшей. Она — впервые — заметила застарелую грязь за плинтусом коридора, соединявшего вестибюль с гаражом, пыль на картинах, висевших на стенах. Медсестра провезла мимо нее больного, и она заметила на щеке старика пятно засохшей слизи, которую никто не удосужился смыть.

Больница, всегда бывшая для Тины неиссякаемым источником гордости, превратилась вдруг в совсем другое учреждение, пораженное внутренней слабостью, интригами, жаждой наживы. Тина вовсе не была наивным человеком. Всеми учреждениями, даже больницами, управляют и руководят люди, а естественное состояние индивида — эгоизм и алчность. После недавней ночи с Таем она знала это по собственному опыту. Но совсем недавно Челси как учреждение проявила такую примитивную грубость, какой она не ожидала от базовой больницы. Их руководство отчаянно лоббировало прохождение закона, запрещавшего конкурирующим учреждениям получать лицензии на установку аппаратуры для лечения гамма-излучением, несмотря на то что это позволило бы спасти множество жизней. И все потому, что руководство больницы просто не желало, чтобы эту процедуру выполняли в других местах. Потом — увольнение Мишель. Тина понимала, что аннулирование договора с этой девушкой было следствием всего лишь холодного расчета, а этого она тоже не ожидала.