Выйдя из подъезда, они подошли к машине Эллисон. Она достала из сумочки ключ.

— Я поняла. — Эллисон открыла машину и помедлила. — Вы не сказали когда.

Тай растерялся. Он решил, что она иронично спрашивает, когда же он собирается стать лучшим врачом и человеком.

— Когда вы приглашаете меня на обед? — добавила Эллисон.

— О… Как насчет пятницы, в семь часов?

— Хорошо.

— Отлично, я за вами заеду. Эллисон села в машину и сдала назад. Тай смотрел, как она уезжает. Она помахала ему рукой и нажала газ. Тай Вильсон тщетно искал искупления — он не смог его найти. Но теперь он понял, что смысл вовсе не в искуплении. Искупление, думал он теперь, возможно, только если верить в идеальный мир, где добро и зло находятся в равновесии. Но такая вера наивна, и Тай наконец это понял. Брат и сестра из его сновидения давно это поняли и попытались рассказать ему. Неприятности случаются и с хорошими людьми. «Главное, — подумал Тай, — как хорошие люди на них реагируют».

Макманус сидел напротив Сидни за столиком японского ресторанчика. Пейджеры они положили на стол. Договорились: за обед платит тот, кого вызовут первым. Пригласить Сидни на обед оказалось нелегким делом. Макманус нашел ее после лекции, которую она читала в школе медсестер.

— Я не трачу время на обеды с резонерами и всезнайками, — отрезала Сидни. Она все еще злилась на Макмануса, посмевшего усомниться в ее способности к суждению в случае с этим одержимым ушами художником Малхусом.

— Ох! — В голосе Макмануса послышалось такое искреннее горе, что Сидни смягчилась. Наверное, она была чуть-чуть слишком строга к нему. Чуть-чуть.

— Хорошо, — добавила она. — Я пообедаю с вами, если вы повторите за мной: «Сумасшедших надо лечить».

— Сумасшедших надо лечить.

— Я никогда впредь не посмею подвергать сомнению способность доктора Сидни Саксены к клиническому суждению.

— Ну, это уже слишком! — воскликнул Макманус, но воскликнул это с подкупающей улыбкой. — Может быть, лучше так: «Я признаю, что сомнения в способности доктора Сидни Саксены к клиническому суждению могут обернуться для меня тяжелыми ментальными и телесными осложнениями»?

— Очень тяжелыми осложнениями! — рассмеялась Сидни.

С этим Макманус был прощен. Он выбрал ресторан, маленькую японскую забегаловку в одном из закутков Челси, где подавали якитори — приготовленное на шампурах мясо с овощами.

Они сделали заказ. Макманус извинился и встал. Когда он вернулся, зажужжал пейджер Сидни.

— Кажется, я знаю, кому придется платить за обед! — сказал он. Сидни посмотрела на номер, появившийся на дисплее пейджера, и нахмурилась. Номер был ей незнаком. Она достала сотовый телефон.

— Если это что-то срочное, они снова вас наберут, — сказал Макманус. Сидни не отреагировала на совет и набрала номер. Из кармана Макмануса донеслась зажигательная латиноамериканская мелодия.

— Так я и знала!

— Может быть, это просто совпадение, — сказал он, с трудом подавив улыбку.

— Теперь мне ясно, с какой патологией мы имеем дело. Макманус посмотрел на свой пейджер и увидел тот же незнакомый номер, что и на пейджере Сидни.

Подъезжая к больнице, Тай испытывал подъем, какой испытывает человек, выздоровевший после тяжелой, изнурительной болезни. Он чувствовал прилив энергии. Не терпелось начать работать, снова увидеть пациентов. Подъехав к стоянке врачей, он заметил выходившую из машины медсестру. Это была Моника Тран. Мысленно Тай сразу перенесся в операционную номер четырнадцать, в ночь 23 октября. Моника работала с ним, когда умер Квинн. Тай тяжело вздохнул, боясь, что сейчас на него снова нахлынут чувства, от которых он, как ему казалось, наконец избавился. Но ничего не случилось. Воспоминание об умершем ребенке не всколыхнуло прежних сомнений. Вместо этого Тай удивился, почему Моника остановила здесь свою машину — парковка сестер находилась на третьем этаже гаража. Потом он заметил, что из машины Моники вышел резидент, доктор Сэнфорд Вильямс. Молодой врач обнял маленькую Монику за плечи. Только сейчас Тай заметил округлый животик, выступавший под розовой операционной курточкой. Моника была беременна. Теперь все в мозгу Тая встало на свои места. Он тронул машину и поехал на следующий уровень, размышляя о захватывающем таинстве появления новой жизни. В это время зазвонил его пейджер. Тай посмотрел на дисплей. Непроизвольный страх исказил его лицо.

Глава 43

Больная Марджори Гонсалвиш была оставлена в больнице для наблюдения. Муж привез ее около полуночи с жалобами на спутанность сознания и обмороки. За день до этого Марджори была у врача и жаловалась на боль в животе. Правда, она не сказала, что, кроме того, ее беспокоят неприятные ощущения в груди и головокружение при вставании с кровати. Резидент заподозрил гастрит, аортит и цирроз печени. Но клиническая картина полностью не укладывалась ни в один из этих диагнозов.

Сорокалетняя женщина рассказала, что не пьет спиртных напитков, а нестероидные противовоспалительные средства принимает очень редко. Алкоголь и НПВС — самые частые причины воспаления слизистой желудка. Женщине никогда не делали хирургических операций, она не страдала аутоиммунными заболеваниями и хроническим рефлюксом желчи — этими распространенными причинами гастрита. Резидент решил пока воздержаться от назначения гастроскопии.

Что касается аортита, воспаления аорты, то боль в груди и обморочные состояния укладывались в диагноз третьей стадии аортита, но анамнез не подтверждал диагноз. У Марджори не было в анамнезе ни травм, ни инфекций. Она прожила в счастливом браке двадцать лет и возмутилась, когда врач спросил ее, не болела ли она гонореей, сифилисом или герпесом. Не болела она ни туберкулезом, ни гепатитом. Резидент измерил давление на обеих руках. Большая разница говорила бы об окклюзии артерий. Но разницы не было.

В анамнезе у Гонсалвиш были аллергия и приступы бронхиальной астмы, но это не имело никакого отношения к ее текущему состоянию.

Все это поставило резидента в тупик. Поступлений было много, и он отложил решение диагностической загадки, занявшись другими больными.

Марджори Гонсалвиш поступила в больницу в полночь с нормальной температурой, но к утру ее начало лихорадить. В восемь часов температура подскочила до 38,3, а к вечеру поднялась до 39,4 градуса.

Хуже того, начали прибавляться новые симптомы. Боль стала разлитой, к ней присоединился зуд. Появились отеки под глазами.

Сдавая дежурство, резидент высказал предположение об аллергии. Сменивший его резидент, доктор Эдуардо Торрес, решил заняться дифференциальной диагностикой, для чего назначил развернутый клинический анализ крови. У Гонсалвиш оказалось повышенным число эозинофилов на фоне общего лейкоцитоза. В совокупности с лихорадкой повышение числа эозинофилов, этих окрашенных в оранжево-розовый цвет клеток, могло говорить о вирусной инфекции. Но что это за вирус? Герпес и гепатит были исключены.

Виллануэва выходил из кафетерия, когда его остановил Торрес и спросил, чем, по его мнению, может страдать миссис Гонсалвиш. С ходу ответить на этот вопрос Виллануэва не смог. Кроме того, у него тоже разболелся желудок, и он думал о том, как бы освободить его от соуса и овсянки. Он посоветовал Торресу позвонить доктору Значит-Так.

— Этот парень — ходячая энциклопедия, — добавил Виллануэва.

Когда Значит-Так, он же Кауфман, подошел к постели больной, ее голос уже превратился в едва слышный хрип. В коридоре Торрес рассказал Кауфману, что исключил болезнь Кушинга и ряд других болезней, и спросил, не видел ли тот аллергических реакций с подобной симптоматикой. Значит-Так промолчал. Через стеклянную дверь он внимательно смотрел на Гонсалвиш, которая неподвижно, как покойник, лежала на кровати, сложив на груди руки. Кауфман смотрел долго. Потом он подошел к больной, присел рядом с ней на корточки и проговорил ей в ухо:

— Значит, так, миссис Гонсалвиш, скажите мне, вы любите готовить?

Торрес решил, что Значит-Так не в своем уме.

— Да, — прохрипела в ответ Гонсалвиш.

— Делаете языковую колбасу, чорисо?

Гонсалвиш попыталась улыбнуться.

— Да, — сказала она.

— Спасибо.

Кауфман вышел из палаты. Обескураженный Торрес последовал за ним.

— Это трихинеллез, — сказал Значит-Так. — Посмотрите на порезы на ее пальцах. Моя мать всегда резала себе пальцы, когда готовила. Должно быть, она пробовала на соль и перец сырую свинину во время готовки.

Трихинеллы, живущие в сыром мясе, и стали причиной заражения. Виллануэва стоял неподалеку и, улыбнувшись, вскинул брови, словно хотел сказать: «Я же говорил, что он догадается!» Внезапно, один за другим, раздались три сигнала. Все трое потянулись за пейджерами и увидели на дисплеях один и тот же незнакомый номер.

Уже темнело, когда Тина закрывала входную дверь бесплатной клиники и запирала ее на засов. Она была одна. Обычно они уходили вместе с Дешоном, но сегодня он ушел раньше, так как у него заболела двенадцатилетняя дочь. Жена Дешона работала ночным портье в гостинице Энн-Арбора и уходила на работу за час до того, как возвращался домой муж. Девочка обычно проводила этот час одна, но сегодня Тина настояла, чтобы Дешон ушел домой раньше.

Тина укладывала ключи в сумочку, когда кто-то сильно ударил ее в левый глаз. Она даже не успела понять, что это был за удар. Ей показалось, что у нее в голове что-то взорвалось. Повернув голову, она увидела того человека в армейском камуфляже. — Я же сказал, что вернусь, сука, — услышала Тина. Она потеряла сознание до того, как упала на тротуар и не чувствовала сыпавшихся на нее ударов и пинков, не чувствовала, как бейсбольная бита опускается на ее голову, грудь, живот.

Мишель упаковала вещи и сложила их в багажник, забив его до отказа. Все, что не могло влезть в багажник, она оставила на месте — фикус, вешалку… Она решила проехать на машине прямо из Мичигана до Луизианы. По навигатору выходило, что поездка займет около восемнадцати с половиной часов. Немного времени надо будет добавить на отдых и сон. И тут пригодится закалка резидентуры. Она привыкла не спать ночами, держась на кофеине и адреналине. Кофеин — не проблема. Мишель взяла с собой большой термос кофе с цикорием. Что же до адреналина, то ей хватит и своего. Ее ожидало долгое и томительное путешествие. Сначала она поедет к югу, до Форт-Уэйна, потом повернет на запад, к Сент-Луису, а оттуда снова на юг, через Миссури, Арканзас, Теннесси, Миссисипи в Луизиану. Чтобы скрасить путь длиной в тысячу двести миль, Мишель сунула под солнцезащитный козырек компакт-диски с любимыми мелодиями. Всю дорогу, сколько сможет, она будет подпевать им во всю силу легких — лишь бы отвлечься от того, что случилось в больнице, и не думать, что ждет ее впереди.

Мишель уже сворачивала на трассу Интерстейт-94, когда вспомнила еще об одном деле, и развернула машину.

Через десять минут она, притормозив, подъехала ко входу в бесплатную клинику. Свет в окнах не горел. «Я опоздала», — с горечью подумала Мишель. Она уже собралась уезжать, когда заметила тело, лежавшее у входа. Наверное, какой-нибудь бездомный бродяжка решил прикорнуть на ступеньках крыльца. Но что-то не соответствовало этой картине, и Мишель некоторое время не могла понять, что именно. Она снова присмотрелась к лежащей фигуре. Да, наверное, этот бедолага ждет открытия клиники. Внезапно у Мишель перехватило дыхание. Она увидела туфли на высоком каблуке и мгновенно их узнала. Собственно, она увидела их еще издалека — и подсознательно узнала эти туфли и их владелицу.

Мишель резко остановила машину и, не закрыв дверь, подбежала к распростертому на тротуаре телу.

— Боже милостивый! Если бы Мишель не знала, кто это, она не узнала бы свою наставницу, единственного человека в Челси, который пытался ее защитить, когда рушилась ее медицинская карьера. Лицо Тины было изуродовано до неузнаваемости. Глаза заплыли. Кровоточили разбитые губы. Нос был сломан. Это только то, что увидела Мишель. Она быстро оценила состояние. Грудь не поднималась — наверное, были сломаны ребра. Мишель пощупала пульс — пульса не было. Она схватилась за сотовый телефон, набрала 911, включила громкую связь и начала непрямой массаж сердца.

Парамедики стремительно вкатили носилки в дверь приемного отделения. Следом бежала Мишель. В приемном собралась вся больница. Некоторые плакали, и все затаили дыхание, увидев безжизненное тело Тины Риджуэй. Первым к носилкам подбежал Виллануэва. Ужасный вид друга и коллеги на мгновение парализовал его, но он, взяв себя в руки, тотчас начал работать. Сняв с Тины пневматическое одеяло, прорычал «Седьмой!» — и парамедики бегом покатили каталку в бокс. За ними кинулись Сэнфорд и Моника. В бокс вошел Тай Вильсон.

— Тина… неужели это Тина? — спросил он, ни к кому не обращаясь. Из глаз его текли слезы, которых он не замечал.

Макманус и Сидни Саксена приехали в больницу прямо с романтического ужина. Лучшие врачи больницы работали, понимая друг друга с полуслова, стараясь спасти коллегу. Хутену позвонили домой, и он сразу приехал. Именно он сообщил о случившемся мужу и дочерям Тины. В коридоре были слышны рыдания Марка. — Хорошо то, что Тина жива, — сказал им Хутен. Все остальное было из рук вон плохо. Она потеряла много крови и получила тяжелые черепно-мозговые травмы. Было выбито несколько зубов, сломаны нижняя челюсть, глазница и несколько ребер. Обнаружился ушиб почки. Самым худшим было поражение мозга. От удара или падения у Тины начался отек мозга. Виллануэва и Тай решили погрузить ее в искусственную кому, чтобы мозгу было легче справиться с отеком. Виллануэва ввел анестетики и завернул Тину в охлаждающее одеяло. Тай позвонил в операционную и распорядился приготовить все для экстренного вмешательства. Но показаний для него не было. Хирургия не могла ничем помочь Тине Риджуэй. Ее мозгу предстояло исцелиться самому. Пройдут дни, прежде чем станет ясно, выживет ли она и насколько сильно поврежден ее головной мозг.

Глава 44

Наверное, Хутену стоило бы позвонить пейджинговому оператору и вызвать Тая Вильсона, затем глубоко подышать и сосредоточиться, прежде чем идти в операционную. Но случай не терпел отлагательства. Наверное, не стоило назначать встречу непосредственно перед операцией, но кто мог знать, что эта операция окажется такой срочной, — не было никаких признаков экстренности. Может быть, надо было поручить начало операции резиденту? Тот мог бы понять, насколько взволновало Хутена несчастье с Тиной, насколько нервничал он из-за увольнения Мишель Робидо.

Итон Лейк был его другом. Точнее сказать, дружили их жены, регулярно встречавшиеся на заседаниях разных комитетов: защиты животных, любителей оперы, общества помощи больным болезнью Альцгеймера. Хардинг и Итон несколько раз встречались с потенциальными спонсорами на официальных вечерах, организованных с помощью их жен. Теперь Итон хотел сделать себе имя на филантропии и решил первым делом навестить Хутена. Для больницы это была редкая возможность. Хутен был изумлен, узнав, какие деньги сумел сколотить Итон на слияниях и недвижимости. У него накопилось 150 миллионов свободных денег, которые он мог подарить больнице. Наверное, у Хутена голова закружилась именно от того, что Итон оказался намного богаче, чем он думал. Надо все же уметь держать себя в руках.

Мать Итона, как и его теща, умерла от осложнений болезни Альцгеймера. Теперь супруги решили потратить деньги на создание центра исследования этого недуга и назвать его в память о своих матерях — Сьюзен Лейки и Долорес Костелло. Хутен сказал Итону, что таких денег хватит на большее. Можно расширить центр, включить в него отделы по исследованию болезни Паркинсона и других дегенеративных заболеваний, поражающих пожилых людей. Может быть, стоит просто поблагодарить Итона за его щедрость и поручить переговоры сотрудникам больницы, профессионально добывающим деньги у спонсоров. Эти люди умеют говорить об «остаточных кредитах на благотворительность» и прочих вещах, в которых сам Хутен ровным счетом ничего не понимал.

На встрече с потенциальными жертвователями Хардинг и Итон говорили каждый о своем наследии, когда зажужжал пейджер Хутена. У Хутена не было сотен миллионов долларов, но у него было свое наследие, и он был сильно озабочен его судьбой. Что можно предъявить миру на закате карьеры? Новенькое здание из стекла и бетона, увековечившее имя матери и оставившее след в развитии медицины? Хутен обучил и воспитал сотни хирургов. Они и были его наследием, его потомством, но наследием более аморфным, нежели прочное строение. Только это, и еще доброе имя, репутация врача, вникающего в мельчайшие детали и преданного лучшим врачебным традициям. Может быть, ему следовало прежде всего подумать об этом, когда он бросился из кабинета в операционную. Но он этого не сделал. Он подумал, что слишком стар для того, чтобы вскакивать всякий раз, как кто-то в операционной начинает нервничать.

Нелегального иммигранта доставили из фешенебельного пригорода. Привезла его какая-то женщина, не переодевшаяся после игры в теннис. Чтобы сэкономить несколько баксов, она сама после тренировки нашла этого человека в толпе поденщиков, собравшихся у конторы по найму. И вот этот парень, стоя на стремянке, выгребал листья из водостока под крышей ее дома, слишком сильно отклонился назад и упал. Видимо, зацепился ногой за дерево, опрокинулся, ударился головой о камни дворика и потерял сознание. Дама повезла его в Челси. Больница Генри Форда была ближе, но она решила, что нищего надо везти в Челси — там принимают всех. Еще ближе была клиника Святого Иосифа, но туда она ходила сама. Место поденщика — в Челси.

На МРТ была обнаружена большая гематома в одной половине головы. Хутен не мог во все это поверить. Это просто не укладывалось у него в голове. Он сидит в своем кабинете и разговаривает с человеком, который готов дать деньги на то, чтобы преобразить Челси, а если повезет, то и на то, чтобы совершить переворот в неврологии, и тут его вызывают в операционную, как кухонного мужика, который должен вскрыть консервную банку. Он извинился и в течение десяти минут безуспешно пытался найти свободного нейрохирурга.

— Итон, я с радостью продолжу нашу беседу, но вынужден отлучиться минут на двадцать. Срочная операция, что поделаешь!

— Нет вопросов, Хардинг! Будет еще лучше, если твоя секретарша принесет мне чашку кофе. Не могу выжить и часа без дозы кофеина. Ужасная привычка.

Хутен вышел в ванную, примыкавшую к кабинету, переоделся в операционный костюм и быстрым шагом направился в операционную. Анестезиологи уже провели вводный наркоз, и больной лежал с интубационной трубкой, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких. Хутен бросил взгляд на снимок, висевший на негатоскопе, взял станок и принялся брить левую половину головы этого Джона Доу, или, как называла его операционная сестра, Хуана Доу. На обработку волос времени не было. Покончив с бритьем, Хутен вышел из операционной, чтобы вымыть руки, и велел сестре обработать операционное поле.

Мимо проходили двое сосудистых хирургов.

— Хутен, какая неожиданность!

— И как вы сумели без провожатого найти дорогу в оперблок?

— Не верю своим глазам — в операционной робе и без галстука!