Тай поморщился, явственно представив себе эту сцену: обычно невозмутимые парамедики врываются в приемное отделение в панике, изо всех сил надеясь, что ошиблись и маленькое неподвижное тельце на носилках еще можно вернуть к жизни. Надеясь, что отсутствие пульса и расширенные застывшие зрачки еще ничего не значат. Что ничего не значат и другие признаки смерти, которым их учили. Гиппокамп — личностная часть мозга, где хранится память о собственных детях, — внушал иррациональную надежду: этот мальчик, такой маленький, такой нежный, не может умереть в такой больнице, как Челси. Приехав в больницу на следующий день, они спросят о мальчике, спросят, несмотря на то что заранее знают ответ, — но надежда умирает последней.

— Когда его привезли, пульса у него не было, — начал рассказывать Виллануэва. — Голова у него так распухла, что была больше моей. Тело было изуродовано до неузнаваемости. Можно было ничего не делать. — Виллануэва помолчал. — Мы начали реанимацию. Преднизолон, адреналин. Сам знаешь. Но у бедняжки не было ни единого шанса. Я не вспоминал о нем до твоего случая. Ты спроси у людей. У каждого был такой ребенок.

Тай почувствовал, как горечь обжигает горло. Джордж снова стал следить за игрой. Тай ждал, что он скажет что-нибудь еще, но Виллануэва уже громко подбадривал наступающих игроков, на этот раз «Львов».

— Эльюва, блокируй Смита! Смита!

— Эй, Джордж, — крикнул Тай, стараясь перекричать шум, — ты скучаешь по игре?

— Черт, я, наоборот, рад, что давно не играю. Мне бы уже пришлось вставить протезы вместо раздолбанных коленей. — Не отрываясь следя за полем, он добавил: — Знаешь, что сказал Микки Мантл, когда кто-то спросил его, скучает ли он по бейсболу? Он сказал: «Я скучаю по парням».

Виллануэва кивнул, относя ответ к себе.

По проходу к ним приблизился разносчик пива. Виллануэва поднял руку размером с половину подноса:

— Эй, человек, пива. Два! В последние дни Тай много думал о своем «ребенке». Пожалуй, даже не столько о нем, сколько о его матери, Эллисон, которая сказала ему, что сын был для нее «всем». Она буквально засветилась изнутри, говоря это. Тай чувствовал, что должен ей что-то, хотя и не мог сказать, что именно. Как она живет теперь, без Квинна? Тай поклялся себе, что узнает, хорошо понимая, что все стали бы отговаривать его от такого решения — адвокаты, коллеги и собственный здравый смысл.

Глава 9

В назначенное время Тина вошла в кабинет Хардинга Хутена на верхнем этаже больницы. Хутен и юрисконсульт больницы ждали ее, сидя в креслах перед столом Хутена. Это был нехороший знак. На Хутене был отутюженный и накрахмаленный белый халат и бабочка в полоску. Юрисконсульт был в повседневном, но дорогом костюме. Мужчины не улыбнулись, когда она вошла в кабинет. В последний раз Тина была здесь, когда Хутен брал ее на работу на должность штатного хирурга. Тогда улыбка не сходила с его лица.

— Садитесь, Тина. — Хутен жестом указал на кушетку. Тина села. Хутен поправил бабочку и заговорил: — Я хочу поговорить о докторе Робидо. Только что я беседовал с Тоддом об иске, предъявленном больнице из-за ее плохой работы. Конечно, мы застрахованы, но такие большие выплаты всегда не в интересах больницы. Мне пришлось позвонить генеральному директору, и, как вы можете себе представить, разговор был не из приятных.

— Доктор Хутен, — начала Тина, — по моему мнению, доктор Робидо была готова к такой операции.

— Тина, у нас постоянно возникают проблемы, когда резиденты выполняют такие операции.

— Мы делаем это каждый день, доктор Хутен. Помните старую мудрость: «Чтобы научиться — надо видеть и делать»?

— Вы — штатный хирург, и понятно, что ваша квалификация выше.

— Штатный хирург всегда более квалифицирован, чем резидент.

— Но в данном случае…

— Этот случай ничем не отличается от сотен других. Если штатные хирурги будут делать все операции, то как будут учиться резиденты?

Хутен вздохнул. Упрямство Тины его раздражало. Он еще раз вздохнул и снова заговорил — таким тоном разговаривают спасатели с человеком, стоящим на краю крыши и готовым спрыгнуть вниз.

— Тина, и вы, и я знаем, что больные ждут от нашей больницы высших стандартов оказания помощи. В большинстве случаев мы оправдываем их надежды. Это главная заповедь врачей, работающих в Челси. Вы же знаете, что о нас говорят: «Если тебя ранили или если ты попал под машину, то это не беда, если рядом больница Челси». Этот бойкий комментарий содержит в себе зерно истины. В самых тяжелых случаях мы работаем практически без осложнений.

Хутен сделал паузу и еще раз вздохнул, сцепив лежавшие на коленях руки. Тина стиснула зубы, сидя на краешке кушетки, понимая, что сейчас Хутен изъявит свою волю. Наверняка решил принести в жертву Мишель Робидо.

— И вот теперь эта молодая повариха, которая лишилась обоняния…

— Такой побочный эффект может случиться и у самого опытного хирурга, — перебила его Тина. В ее голосе проскользнули визгливые нотки. Хутен видел, что она пытается защититься.

— Черт возьми, Тина, дайте мне договорить.

Юрисконсульт, до сих пор сидевший молча, сложив руки на коленях и что-то набиравший на телефоне, поднял голову и заговорил:

— Мишель Робидо — не очень опытный хирург, не так ли?

Тина покосилась на адвоката, потом снова посмотрела в глаза Хутену.

— Тина, я подхожу к главной проблеме. Тодд советует немедленно разорвать контракт с Мишель Робидо.

Тина вспыхнула до корней волос. Во рту стало кисло от изжоги. Она не могла найти слов для возражения. Мысленно она сосчитала до десяти, чтобы успокоиться.

— Вот как мы защищаем наших резидентов. Это базовая больница, доктор Хутен. Мы учим. Резиденты учатся. Мы не можем бросаться ими, как бракованными щенками. Если вам нужно кого-то наказать, накажите меня, это я назначила Робидо оперирующим хирургом.

— Тина, я знаю, как добросовестно вы работали с этим резидентом, но она едва ли годится для Челси…

— Это неправда, и вы прекрасно это знаете. — Тина не знала, что еще сказать. Она смотрела на Хутена, молча стиснув зубы.

Юрисконсульт поднял голову и взглянул на Хутена:

— С этим случаем больница подставила себя под тяжелый удар.

Тина тем временем представила себе, что ждет Мишель. Она потеряет работу, зарплату, положение в медицинском сообществе. Она утратит свой правовой статус и остатки самоуважения. Наверное, вернется в Луизиану, где ее родня, вне всякого сомнения, скажет ей, что она была полной дурой, вообразив, что ее примут как равную в именитой больнице. Кто знает, что случится после этого? Тине стало нехорошо, когда она представила себе, что ждет эту девушку, которая первой в своей семье окончила колледж.

— Я понимаю, что все мои слова не будут иметь никакого значения, — сказала Тина. Она молча встала и пошла к выходу.

— Тина, вернитесь, — позвал Хутен. Но она не обернулась.

Пак наслаждался всеобщим вниманием даже на разборах утром в понедельник. Его не смущала необходимость объясниться по поводу внезапно возникшего у Рут Хостетлер неудержимого сексуального влечения. Он был сыт по горло своей безвестностью сначала в Корее, а потом в Штатах и теперь радовался каждому случаю оказаться на виду. Очень тяжело находиться внизу и смотреть вверх, сознавая, что ты самый умный из всех присутствующих, а Сун Пак не сомневался в том, что в большинстве случаев именно он оказывался самым умным.

Он оглядел врачей, собравшихся в аудитории. Вот сидят рядом его коллеги, штатные нейрохирурги больницы Тина Риджуэй и Тай Вильсон. Тина Риджуэй, несомненно, умна. У Тая волшебные руки, но он не интеллектуал. Ни один из них не может сравниться с Паком в умении работать с фактами, в знаниях, в исследовательском таланте. Настоящим соперником можно назвать только Хардинга Хутена, но он скоро уйдет на пенсию по возрасту, к тому же в хватке и целеустремленности ему далеко до Пака.

— Мы все знаем историю Финеаса Гейджа, приключившуюся с ним в тысяча восемьсот сорок восьмом году, — начал Пак. — Он работал взрывником в бригаде строителей железной дороги в Вермонте. Во время взрыва из шурфа вылетел тринадцатифунтовый стальной стержень и пробил Финеасу головной мозг. Стержень ударил Гейджа чуть ниже левой скулы, пробил лобную долю и вышел вот здесь.

Он показал место чуть выше бровей над спинкой носа.

— И его вертолетом доставили в Челси? — громко поинтересовался Джордж Виллануэва. По залу прокатился негромкий смех.

— У меня в семь начинается обход. Мы не могли бы переместиться сразу в двадцать первый век? — раздраженно сказал кто-то из задних рядов.

— Похоже, тот парень попал между просаком и наковальней, — добавил еще кто-то. Пак поморщился.

Этим американцам только бы шутить, подумал он. Жизнь — серьезная штука, она подчиняется обязательствам, законам чести и семьи, но американцы думают, что живут в мире своих телевизионных комедий, где каждые пятнадцать секунд за экраном раздается фальшивый смех. Должно быть, у них еще в детстве как-то по-другому заводится центр удовольствий. Когда он, Пак, был ребенком, то, возвращаясь домой из школы, либо делал уроки, либо играл на скрипке, либо помогал родителям в маленьком магазинчике.

Это американское легкомыслие страшно его бесило. Но были у них и другие невыносимые черты. Американцы всегда спешат. Они быстро едят, быстро водят машину, они суматошно перескакивают от одной вещи к другой. Они лихорадочно переключают телевизионные каналы, читают только заголовки или выжимки статей, а потом переходят к другим темам. Но разве не должен человек хорошенько усвоить и понять одну вещь, прежде чем перейти к следующей? Этим утром он хотел предложить коллегам дар, рельефный оттиск идей о природе поражений головного мозга, но коллеги отказались и требуют, чтобы он скорее перешел к делу. Никто не захотел взглянуть на проблему с высоты птичьего полета и разобраться во всей ее необъятной сложности. Врачебная профессия невозможна без знания истории медицины. Пак не на шутку разволновался и в результате, как всегда, заговорил по-английски с еще более сильным акцентом, путаясь в словах и грамматике.

— Мы все знаем, Финеас выжил, но стал другим человеком. Личность его стала злой и угрюмой. Он стал много ругаться. Уменьшилась способность к суждению. Врач предложил ему тысячу долларов за коллекцию камней, которую собрать Гейдж, но он отказался.

— Доктор Пак, — бесстрастным тоном произнес Хутен, — давайте прибережем этот экскурс в историю для другого раза. Вы не возражаете, если мы перейдем к случаю Рут Хостетлер?

Пак вздохнул, сильно расстроившись из-за того, что все его старания пропали даром, и принялся излагать факты о странной женщине в ситцевом платье. Он рассказал коллегам, как на голове женщины с помощью ввернутых в кости черепа винтов был укреплен стереотаксический навигатор, как он сделал разрез длиной четырнадцать миллиметров в нужном месте, как высверлил в этом месте отверстие, обнажив мозг, а затем ввел в разрез тонкий электрод, длину и конфигурацию которого рассчитал накануне. После установки электрода на ткань мозга был подан слабый электрический разряд. В результате стимуляции глубинных отделов мозга тремор был ликвидирован, но возник побочный эффект — у этой глубоко религиозной женщины пробудились плотские вожделения, ранее ей несвойственные.

— Этот побочный эффект, этот сексуальный драйв, был направлен только на мужа или на других тоже — например, на вас? — грубо смеясь, спросил Виллануэва.

— Джордж хочет узнать номер ее телефона, — хохотнул кто-то в задних рядах.

— Джентльмены, — повысил голос Хутен, — здесь не комната смеха. Здесь мы учимся на своих ошибках, чтобы стать хорошими хирургами в хорошей больнице.

— Рут Хостетлер — это современный Финеас Гейдж, — сказал Пак. — Мы многое знаем о мозге, но есть вещи, до сих пор нам неизвестные.

— В следующий раз вы проведете процедуру по-другому? — спросил Хутен.

— Так как этиология побочного эффекта неизвестна, то я отвечу — нет. Я все сделаю так же, — ответил Пак и, немного подумав, добавил: — Перед нами две альтернативы. Отказаться от стимуляции глубинных структур и лечить больных медикаментозно. Или все же проводить стимуляцию, отдавая себе отчет в том, что мы не знаем всех возможных побочных эффектов. Я выбираю второй путь.

— Очень хорошо, доктор Пак, — подытожил Хутен. — Очень поучительная история, — добавил он, обращаясь к аудитории.

Тай повернулся к Тине, когда они вместе с другими врачами выходили из зала:

— Ты не читала результаты забавного исследования о двухстах тридцати семи причинах, по которым люди занимаются сексом?

— Я его пропустила, — смеясь, ответила Тина.

— Были названы очевидные причины — например, «я был пьян» или «для удовольствия», «для продолжения рода», «для того, чтобы быть ближе к Богу». Еще причины: «для улучшения самочувствия», «в отместку». Я бы добавил двести тридцать восьмую причину: «глубинная стимуляция мозга».

— Если публика об этом узнает, то по популярности эта процедура переплюнет операцию по увеличению груди.

— Нисколько не сомневаюсь.

Они вышли из комнаты 311. Тина повернула направо, Тай — налево.

— Ты не со мной? — Мне надо еще кое-что сделать, — ответил Тай.

Каждый раз, когда врач знакомится с медицинской документацией, он оставляет невидимые электронные отпечатки пальцев. Компьютерные программы в больнице были написаны так, чтобы любопытные доктора пореже интересовались уровнем алкоголя в крови крайнего на поле из команды «Мичиганских росомах», доставленного в Челси после ДТП, или результатами теста на наркотики у звезды рэпа. Администрация относилась к таким шалостям очень серьезно. Врачей, не имевших отношения к лечению какого-то больного, предупреждали, чтобы они не проявляли излишнего любопытства. Одного старшего резидента из ортопедического отделения уволили за то, что он решил выяснить, чем баловалась одна звезда рэпа — марихуаной или кокаином. Как оказалось, и тем и другим.

Тай нашел подходящий компьютер в тихой заводи педиатрического отделения — едва ли начальство проявит серьезное недовольство тем, что он поинтересуется историей болезни Квинна Макдэниела. В конце концов, мальчик был его пациентом. Разве не достоин похвалы такой интерес к больному, погибшему из-за роковой ошибки нейрохирурга? К тому же программистам не придет в голову, что Тая интересовали не рухнувшие показатели насыщения гемоглобина кислородом и не количество пинт перелитой эритроцитарной массы. Он выписал кусок информации объемом едва ли в один бит — домашний адрес и номер телефона Эллисон Макдэниел.

Он не сделал ничего противозаконного, но почему-то лихорадочно оглядывался по сторонам. Так когда-то в детстве он вел себя в универмаге, засовывая в штаны джинсы «Джеймс Уорси». После смерти брата он был так обозлен на мир, что начал воровать в магазинах, воровать нагло, надеясь, что кто-то его остановит. Однажды он взял с полки баскетбольный мяч, надул его лежавшим рядом насосом, написал на мяче свое имя, а потом, стуча мячом по полу, вышел из магазина. Его никто не остановил. Даже в детстве у него была твердая рука и железные нервы.

Выходя из комнаты, он едва не столкнулся с Моникой Тран, которая везла в каталке по коридору пожилую вьетнамку. Моника была операционной сестрой и работала с Таем, когда он оперировал Квинна. Она видела, как из мальчика вместе с кровью вытекала жизнь. Тай посмотрел на Монику, как на привидение.

— Кажется, вы не рады меня видеть, доктор Вильсон? — пошутила Моника.

— Простите, — извинился Тай, — я просто задумался о своем. — Он изобразил на лице приветливую улыбку.

— Я понимаю.

Тай едва узнал девушку в обычной одежде, а не в хирургической форме и тапочках, которые она носила в операционной.

— Да, доктор Вильсон, это моя бабушка.

Вильсон поначалу решил, что Моника везет пациентку, и не обратил на нее внимания, но теперь заметил, что у пожилой вьетнамки такие же изящные высокие скулы, как у Моники. Старушка была маленькая и сухонькая, ее было почти не видно в кресле, в котором едва бы уместился обычный взрослый человек.

— Очень приятно познакомиться, — слегка улыбнулся Тай. Старушка едва заметно кивнула.

— Она почти не говорит по-английски. Я привезла ее, чтобы проконсультировать насчет протезирования тазобедренного сустава. Она не хотела, но согласилась, потому что в последнее время не может спать от боли. Она — человек старой закалки. Считает, что боль — это проявление слабости. Вы не видели футболки с надписью: «Боль — это способ, каким тело выказывает свою слабость»? Это про нее.

— Нет, я не видел таких футболок, — ответил Тай. В Монике Тран произошла какая-то перемена, и дело было не только в том, что, молчаливая в операционной, теперь она трещала как сорока.

— Ой, доктор Вильсон, нам пора. Жду не дождусь услышать, что она скажет, когда ей введут версед. Наверное, начнет рассказывать, как хорошо жилось на родине в старое время. — Она засмеялась.

Тай наклонился и с чувством пожал руку старой женщине.

— Кто будет оперировать? — спросил он.

— Мы хотим обратиться к доктору Дэвиду Мартину. Я слышала, что он очень хорошо делает протезирование, — неуверенно сказала Моника.

— Ну конечно. Знаете, я обычно этого не делаю, но все же советую обратиться к доктору Тому Спинелли. Ему я бы без колебаний доверил собственное бедро.

Моника поблагодарила Тая, махнула рукой на прощание и покатила каталку дальше. Старушка кивнула Таю. В последнее время Моника, после того как решила оставить ребенка, много думала о своей семье. Надо только убедить семью, а главное, отца, в том, что не так уж плохо родить ребенка от американца, настоящего южанина. Который, между прочим, уже делает неплохие успехи во вьетнамском. Это произведет впечатление на родителей.

Моника не говорила об этом Таю, но она на самом деле была названа в честь бабушки. Бабушку звали Бинь, что означает по-вьетнамски «мир», но сестры католической школы Сен-Поль в Сайгоне дали ей французское имя Моника. В начальной и средней школе к Тран Бинь обращались как к Монике, и она привыкла к этому второму «я» и полюбила его. Оно напоминало о беззаботном счастливом детстве, которое оборвалось, когда в жизнь, словно плесень, просочилась война.

Бабушка Моники покинула Вьетнам в тридцать пять лет, беременная четвертым ребенком — тетей Моники Ань. После этого бегства семья начала бедствовать. Пришлось забыть о беззаботной счастливой жизни на тенистой улице близ военно-воздушной базы Тан Сон Нят. Отец бабушки был довольно крупным бизнесменом со связями, а муж — Тран Ван Вуонг — работал в его фирме.

Бинь практически никогда не рассказывала о своей прежней жизни. К тому моменту, когда католическая община начала помогать семье, она провела шесть ужасных месяцев в палаточном лагере в Таиланде. Через несколько дней после приезда в Соединенные Штаты Бинь пошла работать на тарный завод, чтобы помочь семье свести концы с концами. За детьми присматривали старая вьетнамка, жившая по соседству, и будущая мать Моники, которой было тогда двенадцать лет. Через некоторое время мать вышла замуж за такого же беженца. Жизнь их была замкнута внутри вьетнамской общины. Моника вздохнула и завезла бабушку в предоперационную. Она скажет ей о ребенке, когда поставят капельницу. Бабушка — единственный человек, который сразу ее поймет.