6

— Ты уже привыкла к здешней жизни.

Большим пальцем он гладит ей щиколотку, взад и вперед, взад и вперед. Мехар щекотно и хочется отдернуть ногу, но нельзя. Она совсем его не видит. Он преступил порог и опустил колено на кровать в полной черноте. Когда он лег сверху, она отвернула лицо, как всякая порядочная жена. И все-таки он гладит ей щиколотку. Будто хочет что-то сказать. Или это ей следует заговорить? Нет. Нет. Ты поймешь, когда открывать рот.

— Мы ходили к священникам.

А. Дети.

— Жемчуг. Мне надо купить жемчужины. Положи их под кровать — и ты набухнешь. Расцветешь. Будет мальчик.

— Да, — произносит она, помедлив секунду.

Кажется, он то ли кивнул, то ли вздохнул. Прежде чем выйти, он обхватывает ее щиколотку рукой и сжимает.

Оставшись одна, Мехар поднимается со вздохом облегчения и снова собирает волосы в пучок. «Дети», — думает она и замирает в темноте, чтобы понять, каким ей видится будущее. С одной стороны, чем скорее родятся сыновья, тем прочнее положение в доме. Не все такие терпимые, как ее отец, не все мирятся с неспособностью жены рожать мальчиков и отказываются менять ее на другую, способную. С другой стороны, когда появится ребенок, прощайте, минуты покоя. Сейчас они с Харбанс хотя бы могут спрятаться во дворе и украдкой вздремнуть в тени, пока нет Май. А как это сделаешь, если к тебе присосался ребенок? Мехар поднимает руку к горлу, как бы защищаясь, и словно только сейчас осознаёт, какая роскошь — одиночество. Еще минута, две, и пора будет идти; она покрывает голову чунни [Платок или шаль.], чтобы моментально опустить вуаль, если понадобится. Открывает дверь и делает шаг — холодный мрамор остужает ноги, ее ноги. Внезапный прилив сил захлестывает ее: взлететь бы в ночное небо! Как трудно оставаться на земле, стоять в этой подкове двора, между тремя дверями, глядящими друг на друга! Вошел ли он в одну из них и в какую? Мехар спускается по двум ступенькам, ведущим из-под навеса веранды во внешний двор, где, она знает, надо пригнуться, потому что над головой шмыгают летучие мыши, и не свалиться в яму справа, идя по тропинке между сохнущим на веревке бельем и составленными у стены чарпоями. Вход в фарфоровую комнату мрамором не выложен. Мехар впивается ногтями в единственное место на двери, за которое ее можно подцепить и открыть бесшумно. Все это она проделывает без ошибки и запинки, потому что в чисто утилитарном отношении (она ложится рядом с Харбанс) ее супруг был прав: она уже привыкла к здешней жизни, к своему мирку, который оказался ровно тем, с грустью вспоминает она, о чем ее предупреждал Монти.

7

Лет за десять до этого — теперь как проверишь? — дни Мехар были заняты игрой в питту на раскаленных мощеных дорожках вокруг дома. Нужно было возвести башню из семи камней, пока соперники пытались выбить одного члена команды за другим твердым кожаным мячом. В пять лет Мехар обожала питту и играла очень ловко. Ее всегда выбирали первой после мальчиков, и сегодня она опять продержалась дольше всех в команде, успев перехватить три мяча противника, тоже больше, чем кто-либо, — с такими мыслями она примчалась домой, где тотчас остановилась при виде двух незнакомых гостей. Они не были похожи ни на кого из ее дядьев, теток или деревенских соседей. Мехар, которую тогда еще звали не Мехар, медленно и осторожно прошла по открытому проходу, сначала в тень, потом из тени. Ее всё еще не заметили. Вроде бы гости выглядели дружелюбно. Они сидели на затененной половине квадратного дворика, на столе перед ними стояли пустые чайные стаканы и тарелка яркого манго, продольные ломтики со щепотью какой-то зелени. А еще круглая стальная чаша для чая, накрытая бледно-желтой салфеткой.

— А вот и она, — сказал отец, улыбаясь до ушей: долго сидеть в компании взрослых ему всегда было в тягость. Звали его Арвинд, и, хотя в душе он был сущее дитя, сегодня он явно очень старался выглядеть солидно. Надел английские брюки вместо обычного дхоти и идеально опрятный тюрбан. Мехар стало не по себе.

— Подойди, — позвал отец, и Мехар покорно села рядом с ним на чарпой, удобно примостившись у него под мышкой. Она подняла глаза на жаркое синее небо и на миг задумалась о том, что находится по другую сторону солнца, но оно было такое белое, что глазам стало больно. Ее взгляд опустился обратно, на привычный дворик и четырех странно улыбавшихся взрослых.

— Очень милые черты, — сказала женщина, чья улыбка была сдержаннее, чем у мужа, а глаза — хитрее.

— Горчичное масло творит чудеса, если его раздобыть. Да где ж его теперь возьмешь, — сказала мать Мехар извиняющимся тоном.

Симран и в обычные дни все время как будто оправдывалась, и это стало еще заметнее оттого, что ей не удавалось зачать еще одного ребенка. Она сложила руки на коленях, нервно перебирая пальцами с крашеными — зачем? — ногтями. Появление дочери словно усилило ее волнение. Мехар заметила, что она совсем не смотрела в сторону второй женщины, которая по неведомой причине совершенно неприкрыто оценивала девочку.

— Мне кажется, она симпатичная, — отважилась вставить Симран. — И лоб у нее, бог даст, наверняка станет пониже. Будьте уверены, я почти каждое утро на него надавливаю.

Договаривая, она улыбнулась, потом улыбка исчезла с ее губ, но снова вернулась.

— Ай, да все у нее в порядке со лбом, — сказал Арвинд и повернулся к мужчине: — То они умывают лицо сливками, то зажимают нос прищепкой, то разминают лоб, как тесто. Вам повезло, что у вас одни сыновья. Большая экономия на молоке.

Мужчина засмеялся громким, выпуклым, жирным смехом, отчего жена его поморщилась.

— Что сэкономили на молоке, тратим на муку. Лепешки улетают только так, верно?

Жена, а была это, конечно же, Май, не ответила. Она слегка повернулась коленями в сторону Симран, давая понять, что хватит болтовни, пора перейти к делу.

— Она такая, как надо, — сказала Май, не стесняясь грубости, которую так легко расточают женщины, родившие нескольких сыновей. — В любом случае договор уже заключен. Идем дальше?

Мать Мехар неохотно кивнула. На глаза ей навернулись слезы, и Мехар заметила заботливый и утешительный жест отца. Мама что, уезжает? И папа ничего не сделает?

Мелькая длинными пальцами и длинными ладонями, женщина проворно развязала мешок и вытащила тяжелый на вид алый чунни, весь в вышитых блестками ромбах, с золотыми кисточками по кайме. Мехар потянулась вперед и дотронулась до кисточек, которые оказались неприятно колючими. Мужчина громогласно расхохотался. Глаза его сильно покраснели.

— Ей нравится… Между прочим, это для тебя.

Мехар хотела возразить, что он неправ и ей совсем не нужна эта противная штука, но почувствовала, что происходит что-то очень важное и лучше подождать в сторонке, когда оно пройдет. Она вернулась на место, но отец взял ее под мышки и поставил в центр. Мехар попыталась сесть обратно, но резкое «нет!» остановило ее. Женщина расправила алый чунни у Мехар за спиной, а потом накрыла ей голову и плечи. Затем она протянула к мужу руку, и тот положил ей на ладонь хрустящую банкноту — две с половиной рупии. Этой банкнотой она дотронулась до лба Мехар, после чего передала деньги Симран. Та ушла в комнату, достала из сундука со своим приданым стеклянную банку с солью и вручила ее в обмен.

— Не стоило, — произнесла женщина, забрав тем не менее соль. — Она сейчас такая дорогая.

— Которого сына вы для нее выбрали? — спросил Арвинд.

— Куда нам спешить? — заговорила женщина, не успел ее муж открыть рот. — Детали можно обсудить потом. А теперь…

И она опустила край тяжелой парчи, закрывая Мехар глаза, и рот, и все вплоть до живота, и внезапно, ощутив в груди душный страх, Мехар поняла, что это ее они хотят завернуть и забрать с собой.

— Ее новое имя — Мехар Каур. Да принесет она благодать.

Вечером, когда жуткие гости ушли, а главное, ушли без нее, Мехар взялась привести в порядок отцовскую рубашку. Уже несколько недель, как Симран начала составлять для дочери программу домашних обязанностей, обучая тому, что пригодится в новой жизни прежде всего. Плести корзины, перебирать чечевицу, ловить мышей и, вот как сейчас, гладить. Мехар плюнула в печку — и угли театрально зашипели. Потом с большой осторожностью нагнулась, длинной ложкой вытащила из огня три кусочка, бросила в плоский медный сосуд и, схватив его за толстый край, побежала в комнату, где на муслиновом покрывале уже лежала рубашка. Высунув от усердия язык, Мехар принялась водить горячим днищем по жесткому полотну, въезжая в складки и выезжая, и это повторяющееся движение заставило ее вспомнить о гостях, о суровой женщине с узким лицом и гладко зачесанными назад волосами. Неприятные люди. Больше их не пригласят, сказала она себе, но все равно ради интереса потрогала лоб. Что с ним не так?

Вывел ее из этого состояния силуэт Монти на красном оконном стекле. Он был двоюродным братом Мехар и жил у них уже несколько месяцев, с тех пор как мать (сестра Симран, родившая двух сыновей) послала его помогать на ферме, пока Симран не родит собственного мальчика. Восьмилетний Монти до сих пор обижался на это, и Мехар постаралась не обращать внимания, когда он вошел в комнату и стал шарить под чарпоем и за курильницами, неровно выстроенными в ряд на полке. У Монти были коротко остриженные волосы, рубашка с отрезанными рукавами, и двигался он быстро и резко, как будто его все время передергивало оттого, что приходится здесь жить.

Конец ознакомительного фрагмента