Наконец, когда уже невозможно стало и дальше притворяться, что их интересует еда, он встал из-за стола и, взяв ее руки в свои, поднял ее на ноги. При свете свечей глаза его не казались больше отстраненными и холодными, а горели ярким, пронзительным пламенем. Эти глаза не отпускали ее все то время, пока он раздевал ее. И вот она стоит перед ним с горящими щеками, но гордо вскинутой головой. Со стоном он склонился и поцеловал ее так, как если бы она была каким-то неземным созданием. Затем, взяв на руки, он отнес ее на постель и только потом сам стал разоблачаться.

Губы его ласкали ее, руки его гладили ее, он любил ее с такой душераздирающей нежностью и с такой яростью собственника, какой она и не подозревала в нем. И вот теперь она лежала, удовлетворенная и счастливая, в его объятиях и невольно задавалась мыслью: да вправду ли ей выпало такое немыслимое блаженство или она все только вообразила? Ведь он, в конце концов, был Вир, мужчина, прославившийся своими амурными подвигами. И он ни разу в порыве страсти не сказал, что любит ее, только что он ее желает.

Ну зато она любила его всем сердцем. Что ж, очень может быть, что ей придется удовольствоваться только этим. Уж точно, что большего ожидать она просто не имеет права. Ведь она, в конце концов, подцепила его, вынудила жениться на себе, напомнила она себе строго. И постаралась вникнуть в рассуждения Вира, которого занимали сейчас возможные последствия объявления в «Газетт».

– Теперь, когда Блейдсдейл почуял, что его загоняют в угол, он нанесет ответный удар, – говорил Вир, поглаживая ее рыжую гриву.

– Это меня не слишком удивит, – отозвалась Констанс, прижимаясь к его мускулистому поджарому телу. – Блейдсдейл совсем не обрадуется, когда узнает, что ты расстроил его планы, – а он так надеялся пополнить сундуки своего зятя за счет моего приданого. Теперь у него не осталось сомнений и в том, что ты также был причиной затруднений Лэндфорда. Ведь долговые расписки Лэндфорда у тебя.

– И откуда же, голубка моя, тебе это известно? – осведомился Вир, и рука его, гладившая волосы Констанс, замерла. Черт возьми, он сам устроил так, чтобы Лэндфорд узнал, кто скупил его долговые расписки, но больше ни одной живой душе это известно не было! Даже посредник не знал, кто на самом деле Вир. А теперь его непредсказуемая супруга заявляет как ни в чем не бывало, что ей известна эта тщательно охраняемая тайна! Прекрасная Констанс, оказывается, сущий кладезь информации. И непрошеной мелькнула мысль: что-то она выкинет дальше?

– А как ты думаешь? – отозвалась Констанс, примостившаяся у его плеча с видом довольного котенка. – Я случайно услышала, как Лэндфорд говорил про эти расписки графу. В тот самый день, когда я сбежала из Лэндфорд-Парка. Блейдсдейл был в сильном гневе, можешь мне поверить. Как раз когда он уже решил, что избавится наконец от проблем Синклера, является Лэндфорд со своими собственными проблемами. Полагаю, ты собираешься предъявить эти расписки к оплате. Еще бы Лэндфорду не тревожиться! Чего ты, кстати сказать, ждешь, Вир?

– Я жду, когда Блейдсдейл ощутит недостаток денег в собственном кармане, – ответил Вир, думая, что пора бы уж. Сейчас, когда Констанс лежала в его объятиях, он чувствовал, что терпение его на исходе и ему хочется, чтобы все скорее закончилось. – Так уж случилось, что граф только что понес серьезные убытки, играя на бирже. Собственно говоря, вот как раз сейчас он узнал, что цены на опиум резко упали из-за восстания холкаров в Индауре. И очень скоро он опомнится и примется соображать, кто же был виновником этой неожиданной неудачи, и взор его, разумеется, обратится на меня.

– Но почему? – спросила Констанс, садясь в постели и глядя на мужа с недоумением. – Неужели он решит, что это ты устроил восстание в Индауре? Далее твое влияние не простирается так далеко, Вир.

– Что до восстания, то я действительно ни при чем, тут ты права, – согласился Вир, чувствовавший, как желание пробуждается в нем при одном взгляде на Констанс во всем блеске ее наготы. – Однако мое влияние распространяется на одного конкретного биржевого брокера.

– Брокер... – Констанс примолкла, чтобы обдумать это. Она так углубилась в свои мысли, что совершенно не замечала, какое влияние оказывает на Вира. А результат этого влияния должен был стать очевидным буквально через несколько секунд. – То есть ты уговорил брокера Блейдсдейла дать клиенту заведомо ложную информацию? Вир, ведь этого брокера могут изгнать с биржи навсегда за такую штуку!

– Не только могут, но обязательно так и поступят, – ответил Вир, которому сейчас было совсем не до злосчастного брокера. – Однако я действовал не так прямолинейно. Когда мы возвращались на «Ласточке» из Франции, то нам повезло встретить в море судно Ост-Индской торговой компании, возвращающееся в Бристоль. Капитан этого судна рассказал нам о только что разразившемся восстании в Индауре. Таким образом я получил эту важную информацию на несколько дней раньше, чем лондонские газеты, ну и не преминул воспользоваться ею в своих целях.

– Ну еще бы, – протянула Констанс с заговорщической улыбкой. – И ты убедил брокера Блейдсдейла...

– Некого мистера Франклина Тиздейла, – с серьезным видом сообщил Вир и стал ждать, что скажет сейчас его супруга по поводу биржевых операций.

– Мистера Тиздейла, – повторила Констанс и даже головой кивнула. – Так ты его уговорил сделать что, Вир? Что такого есть в этом Индауре интересного для прочего мира?

– Мак, моя дивная красавица. Целые поля мака.

– Опиум, – догадалась Констанс, отметившая, однако, и комплимент Вира, отчего горячая волна крови пробежала по ее телу с ног до головы. – Вир, ты убедил мистера Тиздейла посоветовать Блейдсдейлу вложить деньги в торговлю опиумом.

– Это было сравнительно нетрудно, – заметил Вир, думая в который раз, что, доживи он хоть до ста лет, все же никогда Констанс, его жена, ему не наскучит. – Достаточно оказалось связаться через посредника с мистером Тиздейлом и приказать ему приобрести для анонимного покупателя изрядный пакет акций предприятий именно такого профиля.

– И, разумеется, мистер Тиздейл не замедлил сообщить об этом самому значительному из своих клиентов.

– Более того, мистер Тиздейл постарался выяснить, кто же этот анонимный покупатель. Как оказалось, набоб из Ост-Индии, сколотивший себе состояние на биржевых спекуляциях.

Констанс нахмурилась, но скоро лоб ее разгладился.

– Набоба придумал ты, – объявила она и даже подпрыгнула на постели от восторга. – Какой же ты умный, Вир. Но кто же сыграл роль этого набоба? Не Калеб, за набоба он не сойдет, слишком молод.

– Если я скажу тебе, ты ни за что не поверишь, – ответил Вир, который совершенно потерял интерес и к Тиздейлу, и к торговле опиумом, однако понимал, что бесполезно отвлекать Констанс от этой темы, пока она во всем не разберется.

– Это должен быть кто-то не первой молодости, лет сорока – пятидесяти, – принялась рассуждать Констанс и в задумчивости приложила указательный пальчик к губам, жест, показавшийся Виру в высшей степени эротичным. – Джентльмен или, по крайней мере, некто, способный убедительно изобразить манеры и речь культурного человека. – Она умолкла, и глаза ее расширились. – О Господи! – воскликнула она. – Неужели ты использовал Коллинза! Но нет, не может быть. В Коллинзе всякий с первого взгляда признает дворецкого! Не мог он сойти за джентльмена. Или мог?

– Вообще-то у Коллинза много скрытых талантов, – заметил Вир, понимая, что, увы, недолго сможет удовлетворять ее любопытство. Он стремительно приближался к личному кризису. – Но набоба действительно изображал не Коллинз. Я уговорил Гришема, моего камердинера, сыграть эту роль.

– Так это был Гришем, – протянула Констанс разочарованно. С другой стороны, нельзя было не признать, что Гришем даже лучше подходил на эту роль. Он выглядел на свои сорок пять лет, и у него была очень внушительная седина и манера держаться всегда прямо, не говоря уже о склонности к авантюрам. Именно это последнее качество и помогало ему, вероятно, терпеть неожиданные выходки хозяина и даже не ронять при этом своего достоинства. Кроме того, Гришем, приставленный к Виру еще тогда, когда юноше впервые понадобились услуги камердинера, был безмерно предан хозяину и, возможно, питал к нему даже нежные чувства. – Полагаю, Гришем справился с ролью блестяще, – признала Констанс и снова улеглась Виру на грудь. – А все же воображать Коллинза в роли набоба интереснее.

– Мне, право, было очень жаль разочаровывать тебя, любимая. Впрочем, если мне понадобится исполнить спектакль с набобом повторно, я обязательно сначала приглашу на главную роль Коллинза.

– Ну вот еще! – воскликнула Констанс и наморщила носик. – Ничего подобного ты не посмеешь сделать. Ты сам отлично знаешь, что Коллинз ни за что бы не согласился. Да все это не важно. Главное, что Тиздейл, уверившийся, что Гришем действительно индийский набоб, пошел к Блейдедейлу с этими сведениями. А Блейдсдейл, основываясь на них, вложил кругленькую сумму в мак.

– В опиум, любимая, в опиум, – поправил Вир и принялся поглаживать ее по спине. – В сущности, он намеревался быстренько провернуть спекулятивную сделку и исходил из того, что цена вот-вот резко возрастет. Играя так, он при иных обстоятельствах действительно вполне мог удвоить, а то и утроить свои вложения, так как спекулянту, играющему на бирже, выплачивают разницу между фиксированной ценой и ценой, которую он заплатил, когда заключалась сделка.

– Но нам известно, что восстание в Индауре привело к резкому падению цен, – вставила Констанс, следившая за ходом мысли Вира.

– Именно, – похвалил ее Вир, изумившийся быстроте, с которой она пришла к этому выводу. – Блейдсдейл был вынужден заплатить разницу, которая оказалась не маленькой. Полагаю, это надолго отбило у него охоту рисковать деньгами.

– Ты имеешь в виду, что теперь он вовсе перестанет помогать деньгами Синклеру и Лэндфорду. – И сразу же Констанс нахмурилась. – Но ведь выходит, что и ты потерял деньги! То есть если ты вложил средства в то же дело, значит, ты потерпел такой же убыток?

– Не тревожься, моя милая Констанс, мое состояние не пострадало. Я заплатил запрашиваемую цену полностью и не собираюсь продавать, пока рынок не восстановится. Полагаю, холкарский мятеж будет подавлен в самом скором времени, и тогда мои акции удвоятся в цене. Надеюсь, то, что я рассчитываю заработать на этом неплохую сумму, тебя не слишком огорчает?

– Я пущу эти деньги на то, чтобы по-новому обставить Вир-Хаус, мой дражайший повелитель, – ответила Констанс, лукаво улыбаясь. Впрочем, она тут же опомнилась: – Мне бы очень хотелось, чтобы дом этот снова наполнился смехом и весельем – ради Пинки и твоей матери, Вир! Но использовать для этого деньги, полученные от торговли опиумом... Все-таки это нехорошо.

– Люди, страдающие от болей, которые только опиум и может облегчить, вряд ли согласятся с тобой, – заметил Вир без обычной насмешливости. Ей-богу, он исправляется просто на глазах! – Но если это так тебя беспокоит, дитя, можно пустить выручку на другие цели. На благотворительность, например.

– На благотворительность, – повторила Констанс, глядя на него глазами, которые мерцали в свете свечей. – Думаю, это прекрасная идея. А дом может и подождать.

Вир при виде ее ослепительной улыбки еще раз возблагодарил судьбу за то, что она послала ему эту рыжеволосую женщину. Она и не подозревала, как хороша была сейчас. Дух захватывало! И она пробудила его сердце, а он ведь уже перестал верить, что такое возможно. С Констанс так легко было представить, что вот придет конец темному и горькому отмщению, и он возродится к жизни, какую вел прежде, без одиночества и тяжелых мыслей, без тайной работы ради цели, которая все время маячит впереди.

С милой и великодушной Констанс так легко было представить такое будущее, которое он когда-то в юности считал принадлежащим ему по праву, а потом – навеки отнятым у него.

Как бы повеселился герцог, знай он, какие мысли мелькают сейчас в голове у его внука. Впрочем, Албемарл вообще имел свойство проникать в суть вещей. А сам Вир просто становится сентиментальным, надо думать, под влиянием новоиспеченной маркизы.

И тут он без дальнейших размышлений схватил жену в объятия, перекатился на бок и, опершись локтем о подушку, склонился над ней.

Констанс, почувствовавшая всю силу его тела, замерла и посмотрела ему в глаза.

– Ты можешь обставлять Вир-Хаус заново или не обставлять и вообще делать что угодно, дитя, – прошептал он, целуя ее в шею. – Чтобы дом снова ожил, нужно только одно – ты сама.

Констанс, лишившаяся дара речи при этом неожиданном заявлении Вира, вдруг почувствовала сладостную боль в груди. Ведь он признал, что она необходима ему? И потом, как жарко горят у него глаза. И как его руки ласкают ее, вновь пробуждая в ней опьяняющую страстность. Уж в одном можно было не сомневаться – он желал ее, яростно, сильно.

Она потянулась навстречу ему. И уже после того, как он овладел ею и довел их обоих до экстаза и они, довольные, устроились в объятиях друг друга, ей пришло в голову, что никогда еще ни одно человеческое существо не было ей так близко, как Вир сейчас.

Дни, последовавшие за этой первой ночью в доме Вира, оказались для Констанс заполненными хлопотами: надо было приготовить и себя, и дом к началу сезона. Если она не сидела с декораторами, малярами и обойщиками, то была занята с модистками – ведь она должна была завести новый гардероб, соответствующий ее новому положению. Также необходимо было нанять прислугу: все предыдущие годы, когда с деньгами у Вира было худо, дом обслуживало всего несколько человек.

Третий этаж целиком, так же как и помещения для прислуги, требовал серьезного ремонта. Новые обои, ковры, занавеси, даже новое постельное белье необходимо было приобрести для комнат, которые пустовали после смерти родителей Вира. К счастью, кухни были переоборудованы как раз перед тем злосчастным рейсом «Ласточки». Анри Батист, французский повар, недавно нанятый Виром, был вполне доволен своими новыми владениями, а когда он получил в подчинение двух горничных, помощника и двух судомоек, обрадовался еще больше.

Появление мистера Джона Уилкерса, занявшего должность дворецкого, стало поворотным пунктом в жизни дома, который пребывал в состоянии хаоса почти две недели. Волшебным образом порядок был восстановлен. Рабочие теперь шли за указаниями к Уилкерсу. Наем прислуги и распределение обязанностей новый дворецкий также взял в свои опытные руки. У Констанс внезапно оказалось очень много свободного времени, и сразу же возник вопрос: где пропадает Вир целыми днями, а иногда и до глубокой ночи?

Ей даже пришло в голову: гораздо лучше, когда задумываться особенно некогда. Только с появлением Уилкерса, умевшего творить чудеса, она заметила, что у Вира снова появились тайны. Черт!

А она-то думала, что после той первой их ночи в доме со всем этим покончено. Кроме того, перемена, происшедшая в их отношениях, была столь трудноопределима, что Констанс даже не могла найти, в чем, собственно, упрекнуть Вира. Когда он был с ней, он был внимателен, как прежде, и, казалось, с искренним интересом выслушивал ее болтовню о доме, о слугах и о мелких хозяйственных кризисах. Сначала она только радовалась, что он готов слушать ее и даже смеется ее рассказам о домашних перипетиях. Но теперь начала подозревать, что он просто радовался тому, что у нее есть занятие, которое не оставляет ей времени толком расспросить о его делах.

Да и как было расспросить? Он стал таким уклончивым и уходил от ответов на вопросы о том, как он провел день, или кого видел, или куда ходил, с ловкостью опытного фехтовальщика – ведь он и был опытным фехтовальщиком! Нехорошо было с его стороны так поступать с ней.

Не улучшало ситуацию и то, что после публикации объявления об их браке визитеры стали заходить едва ли не каждый день. Хотя тетя Софи и говорила ей, что в ее положении вполне допустимо просто снять дверной молоток, а Уилкерсу приказать, чтоб он говорил посетителям, что хозяйки нет дома и не будет, пока дом не будет приведен в пристойный вид, Констанс, которая трепетно относилась к своему новому положению, решила, что поступить по совету тетки будет не слишком красиво. И она теперь принимала визитеров, а, следовательно, вынуждена была выслушивать неискренние поздравления и бесконечные сплетни.

Очень скоро Констанс поняла, что, в то время как некоторые считают ее хитрой девицей, окрутившей герцогского наследника, большинство полагают, что она оказалась глупой жертвой своей страсти. Вир, женившийся на ней, чтобы насолить Блейдсдейлу, ясное дело, скоро соскучится в брачной постели и станет искать утешения в других местах. Черного кобеля не отмоешь добела – вот что думали в свете.

Право, следовало ей прислушаться к совету тети Софи. Раз открыв двери своего дома насмешникам с моноклями и сплетницам в чепцах, она уже не могла теперь закрыть их. Поступить так значило бы признать, что она верит этим дурацким слухам. Кроме того, ни за что она не проявит малодушия перед лицом кучки болтливых дур! Это не в ее характере.

Однако, хотя она упорно делала вид, что насмешки не задевают ее, мысль, что в домыслах светских кумушек есть доля правды, не давала ей покоя. Мысль эта точила ее как червь, и она наконец начала всерьез задаваться вопросом, не завел ли Вир себе любовницу. Да, их брак заключен был как фиктивный, и Вир имел полное право развлекаться где хочет, да и сама она говорила, что если ему вздумается и дальше иметь содержанок, то она воспримет это совершенно спокойно, – но от таких рассуждений становилось только хуже. Увы, дело было в том, что она позволила себе поверить, что он способен полюбить ее – когда-нибудь. Хуже того, она почти убедила себя, что он действительно относится к ней куда нежнее, чем она смела надеяться.

Но с другой стороны, было же бесконечное чудо его объятий!

Каждую ночь, не пропустив ни одной, он приходил к ней, иногда – чтобы любить ее с почти жадной настойчивостью, иногда – с медлительной нежностью, от которой у нее все внутри начинало дрожать. Как же она любила его! А иногда он приходил просто для того, чтобы обнимать ее.

Именно в такие моменты, как это ни странно, она чувствовала, что по-настоящему близка ему. Они лежали вдвоем в темноте, которую рассеивал только красноватый свет углей в камине, и, само собой, разговаривали. Именно так она впервые услышала историю рыжеволосой авантюристки Женевьевы Хейден, которая похитила обручальное кольцо Албемарлов, а вместе с ним сердце Эдмунда Рошеля, герцога Албемарла. Не менее увлекательным, впрочем, оказался и рассказ о видении, которое посетило Эльфриду Рошель, когда она вглядывалась в магический кристалл, в результате чего она и пустилась завоевывать расположение астрологически предопределенного ей супруга, ни о чем не подозревавшего графа Шилдса.

Да, семью, в которую вошла Констанс, трудно было назвать обыкновенной. Но это была семья Вира, и, хотя он описывал своих родственников с неизменной иронией, все же Констанс поняла, как много они значат для ее мужа. Особенно герцог. Герцог сыграл важную роль в жизни всех членов семьи, но в особенности Вира.

Констанс вообще начала подозревать, что именно Албемарл, хотя и сам скорбел по погибшему сыну, удержал юного Вира от незамедлительного отмщения людям, которых юноша считал врагами своего отца, а следовательно, и собственными врагами. И, несомненно, именно Албемарл воспитал во внуке чувство гордости за свою семью и внушил ему представления о том, что такое быть мужчиной и джентльменом, связанным законами чести. Интересно, подумалось ей, как-то герцог отреагирует на сообщение о женитьбе Вира? И на ком? На падчерице Блейдсдейла!