Снаружи под бледно-голубым небом вплоть до неясного мерцающего горизонта расстилаются луга. Они выглядят безобидно, свободные от всего, даже от теней. «Будьте бдительны! — предупреждает Ростов осторожного туриста. — Ни один ландшафт здесь не безобиден. Если у вас начинают путаться мысли, немедленно отвернитесь от окна».

Но ведь и его собственные мысли в итоге запутались. Он превратился в живое недоразумение, скрывающееся в сумерках. Его родные пытались изъять книгу из обращения, но, конечно же, только повысили ее популярность. Бедный Валентин Павлович, что с вами сталось потом? Утонули в Неве, если верить слухам? Умерли в ночлежке? Или валяетесь пьяный в сточной канаве, все еще путешествуя мыслями по Запустенью?

— Прошу прощения, мадам…

Кто-то прикасается к плечу. Мария вздрагивает, поднимает голову и растерянно смотрит на стоящего перед ней молодого китайца с чересчур длинными, вылезающими из-под фуражки волосами.

— Никто не ответил на мой стук, — сказал он. — И мне показалось, что вы потерялись.

Нет, не он, а она — девушка. Она отступает назад, потирая нос, и Мария гадает, не происходит ли все это во сне, где значения слов ускользают от тебя.

— Потерялась?

— Мы так говорим, когда человек… когда человек выглядит так, будто у него путаются мысли. Мы обязаны возвращать таких людей в реальность.

Тон у девушки резковат, но, возможно, дело в старомодном, гораздо старше ее самой, русском языке с отрывистым, трудноопределимым выговором. Мария собирается с мыслями и догадывается, кто это — знаменитая девочка, о которой она читала, дитя, рожденное в поезде. Только теперь уже не дитя, хотя ей едва ли больше шестнадцати. Чжан Вэйвэй.

— Я просто задремала, — говорит Мария, хотя и не может вспомнить, что ей снилось и о чем она думала.

Мысли вялые, неповоротливые. Она смотрит на настенные часы и не может поверить, что прошло два часа.

Девушка перехватывает ее взгляд.

— Так это и происходит, — говорит она. — Ты как будто спишь, но на самом деле бодрствуешь. Вот почему нам приходится внимательно наблюдать за пассажирами. Каждый верит, что уж с ним-то ничего такого не случится. Вам не следует долго оставаться одной. Лучше держаться поближе к людям.

Марии неприятен ее оценивающий взгляд.

— Я читала путеводители, — говорит она и с досадой понимает, что ее слова звучат как оправдание.

Девушка пожимает плечами:

— Их авторы не могут подготовить вас к тому, как это бывает на самом деле. Даже Ростов не может, хотя в большинстве случаев он очень полезен. Остальные же просто шарлатаны. Шарлатаны… — Она с удовольствием вертит это слово на языке. — И если вы читали их книги, это еще опасней, чем если бы не читали.

Марии не удается сдержать смешок. Девушка по-прежнему смотрит на нее, и в этом взгляде есть еще что-то, кроме беспокойства. Как будто она уловила в лице собеседницы знакомые черты, но не может понять, откуда взялось это ощущение.

— Спасибо за заботу, — говорит Мария, пытаясь изобразить невозмутимость. — Теперь я буду внимательней.

Хотя прежняя Мария, конечно, давно уже потеряна. Продуманно и старательно обращена в ничто. Возможно, этой новой Марии будет легче потеряться, пока она еще сырая, пока не затвердела окончательно. Пока не приобрела тесную связь с настоящим.

— Есть одна уловка, — неуверенно продолжает девушка. — Если вам угодно узнать ее. Она лучше всего того, о чем рассказывают в путеводителях.

— Да, пожалуйста, — отвечает Мария. — Буду очень благодарна вам.

— Нужно всегда носить с собой что-нибудь яркое и твердое, — рассказывает Вэйвэй. — Способное отражать свет, как осколок стекла.

Если девушка и замечает напряжение Марии, то не подает вида. Она достает из кармана шарик и подносит к окну. Голубой вихрь, заключенный внутри стеклянной сферы, ловит солнечный луч.

— Яркость очень важна. Говорят, еще можно взять что-нибудь острое и уколоться, но я думаю, вам требуется что-нибудь для глаз.

Она крутит шарик, и свет пляшет внутри его, и это так знакомо, что у Марии щемит грудь.

— Он вернет вас назад, — объясняет девушка. — Но я не знаю, как это получается.

«Стекло — это затвердевшая алхимия, — говаривал отец, когда на него находило поэтическое настроение. — Это песок, жар и терпение. Стекло может поймать свет и расщепить его».

— Вот только не все согласны со мной. — Вэйвэй хмурится. — Говорят, что железо лучше, но как по мне, это предрассудки.

Она смотрит на Марию так, словно вызывает на спор.

— Люди не понимают силы стекла, — отвечает Мария.

Вэйвэй протягивает ей шарик:

— Возьмите. У меня есть еще.

Мария колеблется, но наконец берет. Она уверена, что шарик сделан ее отцом, хотя и не видела таких с детства, когда играла с ними на полу. Отец с помощью особой технологии создавал иллюзию непрерывных переливов цвета.

— Спасибо, — говорит она.

Возможно, это просто сила внушения, но, как только Мария сжимает шарик в кулаке, сознание проясняется.

Девушка смущенно топчется на месте:

— Меня послали узнать, не нужно ли вам чего-нибудь, поскольку вы путешествуете одна, без служанки.

Мария прикусывает губу изнутри, чтобы сохранить выражение лица. Она знала, что для женщины весьма необычно путешествовать без сопровождения, но не ожидала, что об этом будут судачить так откровенно. Мария думает о проницательных взглядах графини, о сплетничающих стюардах. Может, попутчики жалеют ее? Или за их вниманием кроется нечто большее? Подозрение? Сомнение?

— Как любезно, — осторожно отвечает она. — Это, случайно, не два джентльмена из компании проявили такую заботливость?

— Это то, что мы делаем всегда, если гости путешествуют в одиночестве. — Девушка снова шаркает ногой, снова потирает нос. — Вам что-нибудь нужно, мадам?

Мария немного успокаивается. С некоторым смущением она понимает, что не может представить в роли прилежной служанки эту девушку в мятой униформе, с выбивающимися из-под фуражки волосами.

— Благодарю вас, но… — Мария уже решила отказаться, и тут у нее возникает мысль, что девушка, «дитя поезда», наверняка подмечает все, что в этом поезде происходит. Она может пригодиться. — Сейчас мне ничего не нужно. Но если позднее я обращусь к вам за помощью?

— Как пожелаете, мадам.

— А можно спросить? — внезапно вырывается у Марии.

Вэйвэй оборачивается, и, похоже, что-то в голосе Марии заставляет ее насторожиться.

— Вы были в предыдущем рейсе? — как можно мягче спрашивает Мария. — Понимаете, о нем столько всего рассказывают, что трудно сдержать любопытство… Это правда, что вы ничего не помните?

Хоть она и сопровождает последнюю фразу легкой улыбкой, уже нет сомнений, что Вэйвэй встревожена.

— Пожалуйста, с подобными вопросами обращайтесь к представителям компании, они будут рады поговорить с вами, — заученно отвечает девушка.

— Да, конечно же. Я понимаю.

Возле двери девушка останавливается в нерешительности.

— Извините, — говорит она уже обычным тоном. — Я просто… не могу вспомнить.

Вэйвэй уходит, и Мария со вздохом упирает локти в стол. Впредь она будет осмотрительней. Нужно быть хитрой, бдительной и вести себя так, как мать постоянно запрещала. «Не зыркай глазами, а то вывалятся… Настоящая леди не станет подслушивать у двери… Настоящая леди не задает много вопросов». Но Мария только тем и занималась, что наблюдала и слушала.

Она достает дневник. Еще подростком она заполняла страницы поступками окружающих людей, взглядами, которыми эти люди обменивались, неосторожными словами кого-то из родных, искрами бабушкиной мудрости. Вскоре она начала понимать, что слова и поступки — не одно и то же. В последние годы Мария писала о городе, в котором жила, о ритме его повседневного бытия, о его контрастах и странностях. Пока мать думала, что дочь сидит в своей комнате или гостит у подруги в квартале для иностранцев, Мария расхаживала по улицам, которые «Путеводитель» Ростова не счел достойными упоминания. Теперь эта склонность к наблюдениям сослужит ей пользу.

Мария открывает дневник на том месте, где между страницами вложен лист писчей бумаги. На нем нет ничего, кроме ее адреса в Пекине и фразы «Здравствуйте, Артемис», написанной отцовской рукой. Мария в тысячный раз разглаживает лист. Артемис — так по-гречески произносится имя богини охоты Артемиды, и так же неизвестный автор подписывает свою колонку в журнале Общества Запустенья. В журнале печатаются разнообразные материалы, касающиеся Запустенья, его истории, географии, флоры и фауны, но эта колонка — главная причина, по которой Мария, как и многие другие, с нетерпением ждет очередного выпуска. Здесь можно прочитать сплетни о знаменитых пассажирах, описания причудливой местности, скандальные слухи о самой компании. Говорят, ее руководство вон из кожи лезет, пытаясь выяснить, кто скрывается под псевдонимом Артемис. Ведь его (или ее) критические статьи влияют на котировки акций, а кроме того, колонку обсуждают в обеих палатах английского парламента.

О чем же отец хотел рассказать загадочному Артемису?

Мария проводит пальцами по рукописной строчке. Это все, что осталось у нее на память об отце. Она нашла этот листок, завалившийся под стол и не замеченный людьми из компании, когда те забирали остатки отцовского архива. Знакомая волна стыда и гнева накатила на нее. Она обыскала весь дом, но ничего больше не обнаружила: ни докладов, которые он писал по ночам, ни салфеток, которые исписывал всякий раз, когда идея рождалась у него прямо за обеденным столом, и не обращал внимания на недовольство матери. Мария подвела отца, не смогла спасти его наследие.