Потом я его забыла.

Теперь бо́льшую часть времени я провожу в спальном районе, в душной двушке, купленной вместе с Эриком, и пытаюсь найти соломинку, за которую можно хоть как-то ухватиться — будущее, некий план действий, способ прожить оставшуюся жизнь — иначе говоря, всякие мелочи. Двадцать лет назад я твердо верила в то, что меня никогда не подведет способность выбирать для себя из всех дорог правильную. А сейчас я стою в заросшей канаве, сбившись с пути, и уже даже не знаю, где проложены дороги. Мне кажется, будто вдалеке что-то происходит, я слышу шум, но вокруг столько преград, что ничего не разобрать. Кроме того, вполне возможно, что это шумит у меня в ушах.

Без всякого преувеличения, я терзаюсь муками и нахожусь в полной растерянности.

По дороге домой заскакиваю в кондитерскую. Заказав кофе и пирожное, усаживаюсь за столиком на террасе на углу улицы — как раз там, куда раннее летнее солнце робко бросает свои лучи. Выезжать в центр и заходить в разные кондитерские, притворяясь, будто мы живем в этом квартале, было одним из наших с Эриком воскресных развлечений. Он всегда заказывал что-нибудь из приторно сладкой выпечки с зеленым марципаном или дрожащим желе. Я обычно брала пропитанное пуншем или миндальное пирожное. Мы оба читали газету и обменивались прочитанными страницами. Оба пили кофе ведрами. Обоим нравилось зависать по воскресеньям без особой цели в чужом квартале.

Сегодня поездка на автобусе и метро в центр Стокгольма кажется мне путешествием во времени, возвращением в эпоху, когда я еще работала радиоведущей и никогда бы не смогла себе позволить сидеть в кофейне в разгар рабочего дня. Возвращением к самой себе, только молодой и не отягощенной тревогами. Может быть, поэтому я и стремлюсь попасть в эти края, езжу сюда к тому же стоматологу, к которому ходила раньше, и теперь еще к Йуару. На самом деле ни сеансы когнитивно-поведенческой терапии, ни пирожные в одной из самых дорогих кондитерских города мне не по карману. Но я предпочитаю смотреть на это как на пусть и маленькую, но волю к жизни: несмотря ни на что, я сижу тут и притворяюсь, будто этот краткий перерыв на кофе — часть моего заведенного ежедневного распорядка.

Тридцать две кроны за пирожное. Тридцать восемь за самый обычный кофе. Хорошо еще, что можно подливать бесплатно. И маленькие квадратные салфетки с выбитым кобальтовыми буквами названием кондитерской «Тёссе». Я прячу несколько таких салфеток в карман куртки вместе с пакетиком сахара. Мало ли, пригодятся.

Краем глаза замечаю, что на меня подозрительно смотрит аккуратно причесанный седовласый мужчина. Десять лет назад он, наверное, наклонился бы ко мне и, слегка смущаясь, спросил: «Извините, что отвлекаю вас, но не вы ли написали книгу о том, как сохранить отношения? Я видел вас по телевизору».

А я бы снисходительно ответила: «Да, все правильно. Надеюсь, книга доставила вам удовольствие. Спасибо, что читаете!»

И после этих слов, улыбаясь, продолжила бы греться на солнышке. А сейчас все по-другому. Меня больше никто не узнает. В студийных фотографиях, опубликованных на последних страницах обложек моих книг по практической психологии, мало общего с моим нынешним — бледным и угловатым — лицом. «Не засыпайте, не помирившись», «Любите будни» и «Лучшее из лаборатории любви» — это все мои книги. Бестселлеры. По крайней мере, по шведским меркам.

К сожалению, книгу «Разведись и будь счастлива», в написании которой я раскаиваюсь с учетом всего, что произошло после, больше обсуждали, чем покупали. В связи с моим собственным грязным разводом всегда можно было поиздеваться над каким-нибудь тривиальным советом.

Все эти книги я писала в своей прежней жизни, когда полагала, будто практически все можно вылечить доброй волей и упорством. Именно это люди и хотят слышать, как ничто другое. Что все устроится, стоит только достаточно сильно захотеть. Что нам все подвластно. Что мы можем стать кем пожелаем. Решать свою судьбу. Только все это — неправда, и мне это известно как никому другому.

Есть еще непредвиденное — ручей жизни, стремящийся к неведомому морю, о существовании которого мы и не догадываемся.

Налив себе еще кофе, я достаю из кармана письмо в редакцию, разглаживаю на столе и перечитываю. Задумываюсь — как она выглядит, эта женщина, написавшая письмо? Как ее зовут? Где находится? Проживает ли она в отдельном доме, или квартире, или, может быть, в доме престарелых? Интересно, их по-прежнему так называют? Я задаюсь вопросом: хочет ли она попытаться найти любовь своей юности и что скажет ему, если ей удастся с ним связаться? Что говорят после шестидесяти лет разлуки? «Мне тебя не хватало»? «Где ты был все эти годы»?

Автор письма потеряла мужа тогда же, когда и я. Ее муж умер, а мой меня просто бросил.

Но только я пока с трудом могу заставить себя взглянуть в зеркало, а она начала строить фантазии о любви своей юности. Видящая сны. О том, что предмет ее девичьей любви все еще думает о ней и пытается найти спустя все эти годы. Попадись мне это письмо на глаза несколько лет назад, я бы не приняла его всерьез, сочтя бредом сумасшедшей. Не знаю, с чем это связано — с возрастом ли, с кризисом или внезапной сменой характера, но я уже не могу с прежней легкостью отмахиваться от других людей. Было так приятно с полной ясностью осознавать, кто из окружающих умен, а кто — нет. Быть убежденной в своей способности к здравым суждениям и держать все под контролем. Видя, как кто-то другой оступился, я даже могла испытывать какое-то злорадство. Лишиться такого развлечения — уже само по себе чертовски обидно. Сейчас я в лучшем случае смеюсь в компании других. Если я и смеюсь над кем-нибудь, то только от испуга, что лишь тонкая грань отделяет их напасти от моих собственных.

Я никогда особо не стремилась проявлять солидарность с попавшими в трудную ситуацию. Просто так сложилось.

Видящая сны хочет разглядеть мерцание в старой ряби на воде.

Видящая ищет способ обрести душевный покой. В этом она не одинока.

Я не могу отделаться от мысли, что, вопреки всему, в людях, готовых отдать свою жизнь в руки совершенно чужого человека, есть нечто трогательное, лишь бы речь не шла о пустяках.

* * *

Я много лет проработала репортером в популярной радиопрограмме, куда люди звонили, чтобы поговорить о любви и отношениях. Получалось настолько хорошо, что мне дали возможность запустить собственную программу — «Лаборатория любви» — с участием экспертов. Еженедельно мы старались помочь одинокому человеку найти подходящую пару, шутили на тему промахов первого свидания и давали советы о том, как выстраивать отношения. Когда одно издательство обратилось ко мне с предложением издать книгу, это казалось естественным шагом вперед. За первой книгой последовала вторая. Обе имели большой успех. Я считала, что так будет и впредь. Полные залы на моих выступлениях. Постоянные напоминания об участии то в одних, то в других проектах. Мой муж Том и я служили доказательством тому, что любовь можно сохранить с молодости. Мы встретились, когда нам было немного за двадцать, и, будучи упорной парой, построили прочный союз. В своих книгах я часто использовала мужа в качестве примера и черпала из нашей совместной жизни комичные и поучительные истории. Такие, чтобы речь (желательно) шла о небольшом разногласии, которое успешно разрешалось. Мы страстно соглашались с тем, что прекрасно дополняем друг друга. Для меня характерна спонтанность, для него — вдумчивость. Он планировал на длительную перспективу, я — на короткую. Цвет его личности — синий [Автор имеет в виду цветовые типы личности, предложенные швейцарским психологом Максом Люшером (1923–2017). Синий тип характеризуется потребностью в глубокой привязанности, красный — в лидерстве и достижениях. — Здесь и далее примечания переводчика.]. Мой — красный. И обоим было скучно.

Теперь я веду всего одну колонку в ежемесячном журнале, да и то редактор высказал опасение, что мои нынешние тексты отбивают желание жить и могут подтолкнуть читателей к мыслям о самоубийстве. Печали обладают коммерческой привлекательностью лишь до тех пор, пока происходят в жизни успешных людей. Пока читатель пребывает в твердой уверенности, что они преходящи. Отборное, беспросветное уныние продается плохо.

В этом году, чтобы поправить свое финансовое положение, я прошла интернет-курс по составлению кроссвордов и теперь создаю хитроумные словесные головоломки для разных периодических изданий, стараясь включать в них такие слова, как сомнение, отчаяние и раскаяние. Чтобы заставить читателей задуматься над ними, пусть даже и против воли.

Допив третью чашку кофе, нехотя плетусь в сторону метро. Ничего хорошего меня дома не ждет, но рано или поздно нужно возвращаться.

В вагоне метро я открываю брошюру Йуара о звоне в ушах.

...

Звон в ушах на латыни называется «тинитус» — от слова tinire, обозначающего «звенеть», «привлекать внимание». Его можно описать как писк или шипение, скрежет, свист или именно звон. На протяжении столетий для лечения звона в ушах прописывали лисий жир, бычью желчь, растительную тлю, кедровое и розовое масло, мед, уксус и белое вино.

От белого вина я бы не отказалась.

Смотрю через грязное окно вагона метро. Поезд как раз проезжает станцию, где теперь живет Эрик со своей новой любовью. Вагон дребезжит. Я не разговаривала со своим бывшим возлюбленным уже много месяцев. Наверное, где-то надо мной они сидят сейчас за кухонным столом, или, может быть, она лежит на японском матрасе-футоне, на котором раньше лежала я, а Эрик, приложив ухо к ее животу, прислушивается к звукам, издаваемым ребенком. Я, в любом случае, нахожусь ниже него. Глубоко в скале, в каменном туннеле.