Она шагнула на шлакоблок, который он уложил перед дверью специально для неё — вообще-то она прекрасно управлялась со своим протезом, но с высокими ступеньками всё же не очень ладила, — и постучала в бревенчатую стену. И это тоже Питеру нравилось: она уважает его пространство.
Он быстро раскинул брезент, прикрыв незаконченный пол, и махнул ей рукой: можно.
— Как прошло?
Вола улыбнулась.
— Эта пигалица, Уильямс, чуть не доконала меня своими вопросами. Зато с марионетками у неё отлично получается: она их чувствует. Биа шлёт тебе привет. Говорит, заказала для тебя ту новую книгу о деревьях. Надо же, я-то была уверена, что на свете не осталось ни одной книжки о деревьях, которую бы ты не прочёл. А ещё знаешь что? Видела на доске объявлений: отдают щенков в хорошие руки. Помесь лабрадора и спаниеля. И я подумала…
У Питера перехватило дыхание. Он отвернулся.
— Нет. — Пакс, опять обожгло воспоминание. Он взялся за лопатку. — Мне надо работать.
— …я подумала, когда ты переберёшься сюда, может, компания тебе и не помешает.
— Нет! — Питер сам удивился резкости своего тона.
Вола не настаивала.
— Ладно, значит, пока рановато. Я понимаю.
Питер сомневался, что она понимает. Да он и сам себя не понимал. Знал только одно: стоит представить, что у него опять может появиться питомец, — сразу становится трудно дышать.
Вола примирительно улыбнулась.
Питер кивнул и шлёпнул лопатку глиняного теста между двумя брёвнами. Теперь ему хотелось только, чтобы она ушла. Потому что он должен наказать себя за это воспоминание — немедленно, пока оно не успело пустить корни. Он с силой вмазывал глину в щель.
Улыбка Волы погасла.
— Я вчера тебе говорила: не запечатывай щели наглухо, не надо.
Питер прикусил щёку и набросил на стену ещё лопатку смеси.
— Это от холода.
— Так ты перекроешь себе воздух и свет.
Остриём лопатки он запихивал замазку глубже в щель.
— Люди гибнут без света и воздуха, мальчик, — сказала Вола уже тише.
— Я знаю, — не оборачиваясь, ответил он. — От холода они тоже гибнут.
3
Пакс кружил по ферме.
На прошлой неделе было уже тепло, но сегодня ночью опять подморозило — воздух почти искрился. Полная луна тянула лиса к себе. Однако притяжение Иглы было сильнее.
Когда в сумерках она шла в своё логово под крыльцом, её живот покачивался. Пакс слышал, как она вертелась в глубине, пытаясь устроиться, потом рыла, потом опять вертелась. Когда она задышала часто-часто, будто от натуги, он хотел сунуться в нору, но она зарычала. Сюда нельзя. Будь близко.
Поэтому он ходил и ходил кругами — охранял сарай и круглую лужайку перед крыльцом, которая уже щетинилась свежей зеленью. За несколько часов к его территории не приближался ни один нарушитель. Только сейчас впервые долетели подозрительные звуки, но он их сразу узнал.
Это была странная неловкая припрыжка Мелкого — брата Иглы, который, потеряв прошлой весной заднюю ногу, научился передвигаться на трёх. Причём сделался отличным охотником — видимо, зрение и слух стали острее, возмещая утраченную быстроту. Вот и теперь он выкатился из кустов с жирной перепёлкой в зубах, которую уложил на песок перед сараем.
Из-под крыльца донеслось непонятное шорканье.
Уши Мелкого встали торчком, он тут же нырнул в нору — Пакс не успел его предупредить. Послышалось сердитое шипение, и в следующую секунду Мелкий, поскуливая, уже вылетел назад. Он отполз в сторону и залёг на безопасном расстоянии, между корнями старого дуба.
Пакс потрусил к дубу вслед за Мелким и опустился рядом. Мелкий обвил нос хвостом и закрыл глаза, но Пакс бдел, не отводил взгляда от тёмного отверстия под крыльцом. Он не собирался туда соваться, пока Игла сама не позовёт, — ему уже приходилось испытывать на своей шкуре остроту её зубов, — однако сегодня ночью им владело неодолимое желание её защищать.
Когда небо на востоке начало светлеть, приплыл запах крови.
Пакс взвился, подлетел к крыльцу.
В утреннем прохладном воздухе висело горячее влажное облачко. В облачке была кровь, но она была не от раны и не от смерти. Эта кровь была от жизни — пульсирующей, новой. Пакс не мог больше ждать.
И он ринулся внутрь.
Игла вылизывала три тёмных гладких тельца, которые извивались и жались друг к дружке. Когда глаза привыкли, Пакс начал различать тонкие ножки, тянувшиеся из мехового клубка. Крохотные розовые лапки сжимались и разжимались, крохотные розовые носики тыкались во все стороны, крохотные розовые ушки трепетали от звуков новой жизни.
Игла мурлыкала. Наши. Хорошо.
Пакс лёг и обвился вокруг своей семьи. Три крохотных сердечка бились о его сердце. Хорошо. Наши.
4
— Я решил.
— Чего ты там решил? — буркнул дед, недовольно отрываясь от телевизора.
— Я забираю пепел.
Дед стрельнул глазами в сторону полки за железной печью. На полке стояла картонная коробка.
И четыре фотокарточки в рамках, они были на этой полке всегда, сколько Питер себя помнил. На первой — деду восемнадцать, он в военной форме, при полной экипировке, гордо стоит на крыльце дома, рядом прабабушка с прадедушкой, которых Питер никогда не видел. Вторая — свадебная: дед женится на бабушке, её Питер видел когда-то, но не запомнил. На третьей счастливые молодые родители склонились над младенцем, это отец Питера. И на последней — сам Питер: малыш с оттопыренными ушами и в костюмчике, по бокам мама и папа, дед чуть в стороне. Питеру всегда казалось, что эти четыре карточки стоят тут специально для того, чтобы он пытался вообразить невообразимое: в жизни его деда когда-то была семья.
Дед прищурился — видимо, взвешивал, у кого больше прав на коробку с прахом. Кому должно отойти то, что осталось от человека? Отцу погибшего? Или сыну? Питер распрямил плечи.
Дед развернулся к нему, откинулся в своём потёртом кресле, скрестив ноги в ботинках. Отключил звук — теперь ведущий телешоу нелепо размахивал руками в тишине.
— Ну и? Что ты собрался с ним делать?
— Высыпать на мамину могилу. Они должны быть рядом.
Питер смотрел деду прямо в глаза. Обычно он этого избегал — потому что невольно сжимался, видя в дедовых глазах своё отражение.
Но сейчас он выдержал и даже постарался добавить взгляду твёрдости — ради мамы. В последнее время он чувствовал себя странно виноватым перед ней: как будто она чего-то хочет от него, а он никак не поймёт, чего именно. Да, наверное, этого она и хочет: чтобы он привёз ей этот пепел.
Дед скривил губы, словно собираясь спорить. Потом покосился на подлокотник своего кресла, ногтем большого пальца отскрёб от обивки какую-то присохшую корочку. И Питер понял, что победил.
— Ладно, стало быть, так, — произнёс дед. — Когда едешь?
— Как только школа закончится. В этом году всех распускают пораньше, чтобы школьники, кто хочет, могли тоже записаться в Воины…
— Угу, слыхал я про этих уборщиков-чистильщиков. Воины Воды! Курам на смех. Будет всякий сброд шнырять по окрестностям, строить из себя солдат.
Питер так не думал. Они с Волой оба считали, что ровно это сейчас и нужно: направить всё, что есть у армии — систему подготовки, технику, людей, — на ликвидацию последствий войны. И школьников привлечь — тоже хорошая идея: пусть Юные Воины помогают взрослым очищать воду. Но он закусил губу. Сейчас главное — забрать эту коробку.
Тяжко вздохнув, дед поднялся и подошёл к полке. Но вместо того, чтобы взять коробку с прахом, он вытащил из-под неё коричневый конверт.
— Вот, пришло. Тянули-тянули резину, разродились наконец.
Питер разглядел на конверте армейскую эмблему.
— А. Так они установили… — он запнулся, сглотнул, — обстоятельства?
— Установили, установили… Хочешь знать?
Питер уже собирался кивнуть, но что-то в дедовом лице его остановило. Отец не пал смертью храбрых в бою, это они уж поняли. Иначе не было бы этих шести долгих месяцев загадочного молчания. Попал под миномётный обстрел противника, находясь в сотне миль от своей базы, — вот всё, что им тогда сообщили. Но из-за того, что окончательного заключения до сих пор не было, казалось даже, что всё это не совсем по-настоящему. И хорошо, думал Питер, пусть бы так и оставалось.
— Нет. Не хочу.
— Да? А не помешало бы. Зарубил бы себе на носу, что отец твой погиб по глупости. — Дед подошёл и со злостью сунул конверт прямо Питеру в лицо. — На, смотри. Авось хоть тебя это чему-нибудь научит.
Питер оттолкнул конверт.
— Мой отец погиб на войне. Всё.
Он уже сказал это всем в школе. Он уже даже привык это говорить. На войне люди гибли всегда. А подробности никому не нужны.
— Дело твоё, не хочешь — не читай. Но я тебе скажу кое-что, а ты мотай на ус: не заводи себе всяких там дружков-корешков!
— Я и не собираюсь.
— И не иди ни у кого на поводу, понял?
— Понял. — Питер шагнул к полке и взял коробку. Она была тяжелее, чем он думал, но всё равно лёгкая. Слишком лёгкая, чтобы вместить всё, что осталось от взрослого человека. Он сунул коробку под мышку и, прижимая её к себе, направился к двери.
— Мне пора обратно к Воле. Скоро стемнеет.