— Ага, трясетесь? И правильно! — злорадно ухмыльнулась Уильямс. — Сейчас вас обкорнают как миленьких!

Мисс Ридли тотчас оборвала ее, но произнесенные слова уже возымели свое действие, и девушки пришли в еще сильнейшее смятение.

— Прошу вас, мисс! — жалобно вскричала одна. — Не обрезайте мне волосы! Ах, умоляю вас, мисс!

Мисс Ридли взяла ножницы, пару раз щелкнула лезвиями и взглянула на меня:

— Можно подумать, я им глаза собираюсь выколоть — правда, мисс Прайер? — Она указала ножницами сначала на одну из дрожащих девушек, поджигательницу, затем — на стул. — Ты, поди сюда и сядь. — А когда бедняжка всего лишь замешкалась в нерешительности, мисс Ридли продолжила страшным голосом, от которого даже у меня мурашки побежали по коже. — Поди сюда, говорю! Или позвать охранников из мужского отделения, чтоб держали тебя за руки и за ноги? Учти, они после ночной смены злые как черти, так что деликатничать не станут.

Девушка неохотно поднялась с лавки, подошла к стулу и села, вся трепеща. Мисс Ридли сдернула с нее капор и засновала пальцами в волосах, вытаскивая шпильки, распуская кудрявые пряди. Капор был передан приемщице, которая, тихо посвистывая и перекатывая языком во рту мятный леденец, сделала в журнале запись насчет головного убора, изъятого у арестантки по поступлении в Миллбанк. У девушки были жесткие рыжевато-коричневые волосы, местами темные от пота или укладочного масла. Когда они рассыпались по плечам, бедняжка снова разразилась слезами, а мисс Ридли вздохнула: «Дуреха! Обрежем-то всего по подбородок. Да и кто тебя здесь увидит, сама подумай?» — после чего, разумеется, девушка заплакала пуще прежнего.

Пока она сотрясалась в рыданиях, матрона расчесала гребнем длинные сальные кудри, собрала все в один пучок, ловко скрутила и захватила в кулак, а другой рукой взяла ножницы. Внезапно я остро ощутила собственные свои волосы, которые менее трех часов назад вот так же расчесывала и скручивала в жгут Эллис. Мне почудилось, будто каждая прядь вздыбилась и рвется из-под шпилек. Было ужасно сидеть и смотреть на скрежещущие лезвия ножниц, на бледную девушку, трясущуюся от плача. Это было ужасно — но все же я не могла отвести взгляд. Вместе с тремя испуганными арестантками я зачарованно — и с безотчетным стыдом — все смотрела, смотрела, пока наконец мисс Ридли не подняла кулак с длинным пучком отрезанных волос. Когда несколько прядей коснулись мокрого лица девушки, она непроизвольно дернулась — и я тоже.

Мисс Ридли спросила, желает ли она сохранить свои волосы. Видимо, отрезанные волосы, перевитые бечевкой, арестанткам можно оставить на хранение вместе с прочим личным имуществом, чтобы забрать с собой при выходе на свободу. Девушка взглянула на подрагивающий в воздухе конский хвост и помотала головой.

— Вот и славно. — Мисс Ридли шагнула к большой плетеной корзине и бросила туда волосы. — У нас в Миллбанке всегда найдется для них применение, — туманно пояснила мне она.

Затем острижению подверглись три остальные женщины. Уильямс перенесла процедуру с совершеннейшей невозмутимостью; уличная воровка обливалась горькими слезами, как первая девушка; а темноокая подпольная акушерка — обладательница роскошной густой гривы, черной как смоль или меласса, — сыпала грязной бранью, брыкалась и всячески уворачивала голову, так что на помощь пришлось призвать не только мисс Маннинг, но и приемщицу, дабы они крепко держали буянку за руки, пока мисс Ридли, вся запыхавшаяся и побагровевшая, орудует ножницами.

— Ну вот и все, чертовка ты этакая! — наконец выдохнула мисс Ридли. — Ох же и волосища у тебя, в кулак едва ухватишь!

Она подняла руку с зажатым в ней толстенным пучком длинных черных волос, и приемщица пощупала пальцами пряди.

— Хороши, ой хороши! — восхитилась она. — Прям настоящий «испанский волос», как говорится. Мисс Маннинг, надо бы бечевкой перетянуть. Отменный шиньон выйдет, просто отменный! — Затем она повернулась к разъяренной девушке. — Ты глазищами-то не сверкай. Еще спасибо скажешь, когда через шесть лет получишь свои волосы обратно.

Мисс Маннинг принесла бечевку, волосы перевязали, и черноглазка вернулась на свое прежнее место на лавке. На шее у нее краснела царапина от ножниц.

С каждой минутой во мне нарастало чувство неловкости; арестантки украдкой, опасливо поглядывали на меня, словно пытаясь понять, какую страшную роль мне предстоит сыграть в дальнейшей их жизни здесь, в заточении. Немногим раньше, пытаясь управиться с буйной цыганочкой, мисс Ридли пропыхтела: «Стыд и срам вытворять такое! Перед добровольной-то посетительницей! Она ведь нипочем не навестит тебя теперь, когда увидела твой скверный нрав».

Покончив с делом, мисс Ридли отошла и вытерла руки о полотенце, а я тихо спросила у нее, что последует дальше. Обычным своим тоном она ответила, что сейчас женщины разденутся донага, дабы хорошенько вымыться в помывочной, а потом будут препровождены к тюремному врачу.

— Он проверит, нет ли у них чего с собой, — сказала надзирательница и пояснила, мол, иные женщины пытаются пронести в укромных своих местах самые разные предметы — ну там плитки табака или даже ножики.

После врачебного осмотра арестанткам выдают казенную одежду, затем перед ними произносит приветственно-наставительную речь мистер Шиллитоу или мисс Хэксби, а уже в камерах посещает тюремный капеллан мистер Дэбни.

— После чего, мэм, они целые сутки сидят одни, никаких визитеров. Это помогает им хорошенько осмыслить свои преступления.

Надзирательница повесила полотенце на стенной крючок и посмотрела мимо меня на несчастных арестанток на лавке.

— Так, теперь снимайте платья, — велела она. — Да поживее давайте!

Женщины, точно безропотные овцы, покорные своим стригалям, тотчас встали и принялись возиться с застежками одежды. Мисс Маннинг принесла четыре деревянных лотка и поставила перед ними. С минуту я наблюдала за сценой: юная поджигательница неловко стягивает корсаж, являя взорам грязную нижнюю сорочку; цыганочка поднимает руки, показывая темные подмышки, а потом стыдливо и беспомощно отворачивается, расстегивая крючки корсета.

Мисс Ридли наклонилась ко мне и спросила:

— Пойдете в помывочную, мэм, посмотреть, как они моются?

Ее дыхание обдало мою щеку, я моргнула и отвела глаза в сторону.

Нет, ответила я, в помывочную не пойду, а пожалуй, проследую сейчас в жилое отделение. Надзирательница выпрямилась, губы у нее чуть дернулись, а в блеклых безресничных глазах промелькнуло что-то вроде мрачного удовлетворения или насмешки.

Однако сказала она лишь:

— Как вам угодно, мэм.

Не глядя больше на арестанток, я вышла прочь. Мисс Ридли окликнула надзирательницу, проходившую мимо по коридору, и велела ей проводить меня в собственно тюрьму. По пути я увидела через одну приоткрытую дверь помещение, служившее, вероятно, приемной врача: унылую комнату с высокой деревянной кушеткой наподобие медицинской и столом с разложенными на нем инструментами. Находившийся там мужчина — сам врач, полагаю, — не обратил на нас внимания: он стоял чуть внаклонку над настольной лампой и подстригал ногти.

Сопровождавшую меня женщину звали мисс Брюер. Она молодая — слишком уж молодая для матроны, подумалось мне. Однако выяснилось, что мисс Брюер — не матрона в обычном смысле слова, а секретарь капеллана. Она носит пелерину другого цвета, чем надзирательницы в блоках, манеры у нее благовоспитаннее и речь мягче. Помимо прочих своих обязанностей, она заведует почтой заключенных. В Миллбанке арестанткам разрешается отправить и получить одно письмо в два месяца, но камер здесь так много, что почту приходится разносить практически каждый день. Она сказала, что работа у нее приятная — самая приятная во всей тюрьме. Никогда не надоедает видеть, как озаряются лица женщин, когда останавливаешься перед камерой и вручаешь письмо.

Я и сама увидела это, поскольку мисс Брюер как раз направлялась разносить почту, и я пошла с ней. Женщины, которых она подзывала, вскрикивали от радости, хватали просунутые через решетку письма и порой порывисто прижимали к груди или к губам. Лишь одна побледнела от страха при нашем приближении.

— Для вас ничего нет, Бэнкс, не пугайтесь, — поспешно сказала мисс Брюер и негромко пояснила мне, что у этой арестантки сестра совсем плоха и она со дня на день ждет печального известия.

Вот единственная неприятная часть работы, вздохнула мисс Брюер. Для нее будет крайне огорчительно принести такое письмо — «ведь я, разумеется, узнаю его содержание раньше, чем Бэнкс». Все письма, получаемые и отправляемые арестантками, проходят через контору капеллана, где обязательно проверяются мистером Дэбни или самой мисс Брюер.

— О, так, значит, вам известно про этих женщин решительно все! — воскликнула я. — Все их секреты, все планы…

Она покраснела, как если бы никогда прежде не смотрела на дело под таким углом.

— Всю корреспонденцию надлежит прочитывать, — ответила она. — Таковы правила. Но пишут, знаете ли, в основном о вещах самых что ни на есть обычных.

Мы поднялись по башенной лестнице на третий этаж, миновав дисциплинарные блоки, и здесь я вдруг задалась кое-каким вопросом. Пачка писем становилась все тоньше. Одно из них было для пожилой арестантки Эллен Пауэр. Взглянув на него, а потом на меня, она подмигнула:

— От внученьки моей. Не забывает старуху.

Мы уже приближались к повороту коридора, когда я наконец придвинулась вплотную к мисс Брюер и спросила, а нет ли письма для Селины Доус. Она удивленно хлопнула глазами. Для Доус? Нет, ничего! Как странно, что я спросила: ведь это чуть ли не единственная заключенная, которая никогда не получает писем.

— Никогда? — переспросила я.

— Никогда, — подтвердила мисс Брюер.

Получала ли Доус письма в самом начале своего срока, она не знает, поскольку тогда еще не служила здесь. Но в течение последнего года эта узница точно не получила и не отправила ни единого письма.

— Неужели же у нее нет ни друзей никаких, ни родственников, которые помнили бы о ней? — спросила я.

Мисс Брюер пожала плечами:

— Если таковые и были когда-нибудь, она порвала всякие отношения с ними либо же они сами полностью отреклись от нее. — Улыбка ее стала натянутой. — Иные из здешних женщин, видите ли, хранят свои секреты при себе…

Последнюю фразу она произнесла весьма сухим тоном, после чего быстро двинулась дальше. Когда я ее нагнала, она читала вслух письмо арестантке, которая, очевидно, не знала грамоты. Однако слова мисс Брюер повергли меня в размышления. Я прошла мимо нее и завернула в следующий коридор. Ступала я тихо, а потому Доус заметила меня не сразу: несколько секунд я смотрела на нее сквозь прутья решетки.

Конец ознакомительного фрагмента