— Мама и папа никогда бы не сдались, — осторожно заметила она. — И они хотели бы, чтобы мы тоже не сдавались.

— Мамы и папы больше нет. И вообще, жизнь никогда не заставляла их есть с выщербленных тарелок. Они всегда жили в довольстве.

— Ты говоришь так, будто это преступление.

— Я знаю лишь одно — им никогда не приходилось иметь дело с тем, с чем сталкиваемся мы. Не притворяйся, что ты не думаешь о Каддихорнах каждый день, Кэтрин. Я вспоминаю о них всякий раз, когда замечаю, что ты начинаешь хромать.

Кэтрин невольно дотронулась до ноги, которую она сломала десять лет назад, во время их бегства. Благодарение небесам, тогда пострадала только она.

— Я уверен, что мама и папа пренебрегли бы своими принципами, окажись они в подобных обстоятельствах, — нахмурился Джаред. Гнев исказил его красивое лицо. — Смотри на вещи реально, Кэт. Такова теперь наша участь. Бороться с Каддихорнами — глупая затея. Кроме того, ты ведь уже пыталась и потерпела поражение, проиграешь и теперь.

— Я с тобой не согласна, — отрезала Кэтрин и прижала руки к груди, словно защищаясь от его обвинений. — Нам просто необходимо выждать.

— И как долго еще мы будем выжидать? — язвительно спросил Джаред, хотя в его серых глазах промелькнула боль. — Прошло десять лет. У нас нет денег. У нас нет союзников. Черт возьми, ты скрываешь правду даже от директора Данна, а ведь он мог бы нам помочь, он знаком со всеми родовитыми семьями Лондона!

Кэтрин отвела глаза.

— Данн не сможет помочь нам, пока ты не подрастешь. Сказать ему сейчас — значит подвергнуть его преследованиям Каддихорнов, которые будут стремиться возобновить опекунство, — попыталась объяснить она брату.

К тому же, когда речь заходит о справедливости, директор Данн становился столь упрямым и непредсказуемым, что Кэтрин просто не хотела вмешивать его в подобную ситуацию.

— Десять лет назад мы с тобой договорились: молчание — наш лучший союзник.

— Я не согласен. Это ты так решила! Сознайся, ты просто боишься, — бросил с издевкой Джаред.

— Боюсь чего? — почти взвизгнула Кэтрин, рывком поставив брата прямо перед собой.

— Боишься кому-то довериться.

Кэтрин открыла рот и тут же закрыла его.

— Я никогда не слышала большего абсурда! Я люблю директора Данна, словно родного отца, и восхищаюсь им, как никем другим. Я доверила ему жизнь, две жизни — свою и твою!

— Ну что ж, может, я выразился не совсем верно, — пожал плечами Джаред, — но ты боишься, что он захочет ввести тебя в высшее общество, а ты растеряешься… — Он заявил об этом так, словно все уже было свершившимся фактом.

— Это… Это…

— Будь честной, — Джаред был беспощаден, — посмотри на себя, Кэтрин. Ты — незамужняя девица с тощим кошельком и сомнительными перспективами. У тебя нет ни связей, ни нарядов, приличествующих положению, — его голос звучал язвительно. — Ты же станешь местной достопримечательностью.

Кэтрин внимательно смотрела на него. Девушке казалось, что ее сердце сейчас разорвется на куски от его жестоких слов. Возможно, он в чем-то и прав, но ведь ей всего лишь двадцать два года. Все еще может измениться, не правда ли? И пусть ее жизнь и будет такой, как описывают в романах, но она не простит себе, если Каддихорны загубят жизнь ее брата.

Сунув руки в карманы, Джаред резко подытожил:

— Смирись, Кэтрин. Возвращение моего титула — пустая затея. Хотя если надежда вернуть его помогает тебе переносить нашу беспросветную жизнь, тогда продолжай изо всех сил за нее цепляться. Но не притворяйся, будто делаешь это для меня. И не пытайся превратить меня в того, кем я никогда не буду.

— И когда ты успел стать таким жестоким? — прошептала Кэтрин, недоумевая, кто только похитил ее маленького братишку и подменил его этим чудовищем?

Джаред направился прочь от нее, бросив через плечо:

— Наверное, тогда, когда ты стала похожа на приставучую ведьму.

Негодование директора Данна, стоявшего полеводами часовни, достигло апогея. Он пришел сюда для уединенных размышлений и вовсе не хотел подслушивать, но до него донеслись обрывки спора Кэтрин и Джареда. Не желая вмешиваться в родственную перебранку, он отступил в темноту, намереваясь обойти здание и вернуться в столовую. Однако он замер на месте, как только услышал про титул Джареда.

«Джаред Миллер — барон Коулридж! Кэтрин — дочь джентльмена, знатная леди».

Неясность происхождения Кэтрин и Джареда всегда наводила его на размышления. Но он взял за правило не расспрашивать никого из детей об их прошлом. Да и зачем, ведь дороги назад для них уже не существует. Но в случае с Кэтрин и Джаредом речь шла не просто о выборе жизненного пути, а о совершенном против них преступлении. О преступлении, которое осталось безнаказанным.

Он отчетливо помнил, как десять лет назад они постучали в дверь приюта. Кэтрин дрожала от страха и боли, у нее была сломана нога. Доктор Уиннер проявил чудеса врачевания, но, к сожалению, оказалось, что девочка слишком долго шла после перелома…

Кулаки Данна сжались. Можно представить, какой ужас она испытывала, если решилась совершить побег посреди суровой зимы и не остановилась даже тогда, когда сломала ногу… Джареду тогда было только четыре года… Вышвырнуть в жестокий мир беспомощных ребятишек… Детей, имевших семью… Состояние…

Каддихорн. Вот и еще одно имя добавилось в перечень негодяев, с которыми Данну приходилось иметь дело. К сожалению, нынче этот список стал слишком обширен. Но Данн был не из тех, кто опускал руки, когда дело касалось искоренения зла. Он сделает все, чтобы увидеть, как Справедливость будет увенчана золотым венцом славы.

Прежде всего было необходимо оградить от посягательств титул Джареда. Причем сделать это, не открывая того факта, что мальчик жив. Директор потер подбородок и кивнул. Если вспомнить кое о каких темных делах и шепнуть о них кому нужно, то прошение о передаче титула не будет удовлетворено. Данн почти не сомневался, что сможет разоблачить преступные деяния Каддихорнов.

Но как быть с детьми, которые, по всей вероятности, еще не готовы претендовать на достойное их место в обществе?

И хотя Джаред заявил, что вполне доволен своей судьбой, Данн понимал: причина подобной лжи — страх. Паренек просто боится оказаться лицом к лицу с Каддихорнами. Проведя большую часть своей жизни в приюте, он страшится необходимости войти в высшее общество. Ему легче сдаться, чем попытаться что-либо сделать и потерпеть крах. Тем более что, несмотря на все недостатки, Андерсен-холл представлял собой для них безопасное место. И мысль о необходимости оставить его почти без надежды на успех вынуждала Джареда сдаться без борьбы.

И в своей боязни относительно возвращения в общество, как понял Данн, мальчик вовсе не одинок. Кэтрин тоже пугают сплетни великосветских законодательниц мод. Ведь пребывание в приюте незамужней леди — девушки, почти вышедшей из возраста невесты, — может стать скандальной новостью. Однако, зная Кэтрин, можно не сомневаться: если этот страх будет единственной преградой, она, без сомнения, перешагнет через свои желания. Ведь девушка будет знать, что действует во благо Джареда. Долг перевесит чувство самосохранения, и она сделает для брата все возможное.

«Однако подобная жертвенность не приведет ни к чему хорошему», — решил Данн. Кэтрин пойдет ради брата на все, но взамен будет ждать от него того же самого. Постоянная опека и контроль со стороны сестры вызовут у Джареда протест, и он начнет пренебрегать ею. Безнадежный поединок продлится до тех пор, пока кто-нибудь не разорвет этот замкнутый круг противоречий. Эта ситуация была до боли знакома Данну по раздражающе трудным взаимоотношениям с его собственным сыном, Маркусом.

Данн вздохнул. Глядя в темноту, он думал об ошибках, которые допустил по отношению к сыну. Он понимал, что, скорее всего, у него уже не будет шанса их исправить.

Его надежды рассыпались в прах сегодня утром, когда он получил зашифрованное послание от Уэллингтона, которое извещало о возникших затруднениях и о том, что возвращение Маркуса под вопросом. Тон письма был пессимистичным.

Сомнения терзали Данна, словно стервятник свою жертву. После ужасного прощания с сыном он, конечно же, не ожидал, что Маркус примчится домой с распростертыми объятиями. Долгие годы непонимания не перечеркнуть одним движением руки. Однако Данн надеялся… Надеялся, что у него еще будет возможность… Ведь тогда бы он повел себя совершенно иначе.

Одна часть его существа желала, чтобы некая угроза, требовавшая вмешательства Маркуса, не исчезала, и Уэллингтон все-таки прислал его в Андерсен-холл; но, с другой стороны, он искренне молился о благополучном разрешении всех проблем.

Внезапно Данн почувствовал себя очень старым.

— Кажется, в последнее время мои молитвы стали весьма противоречивы, — пробормотал он. — Да и будет ли услышана хотя бы одна из них?

Глава 4

— Проклятье, — пробормотала Кэтрин себе под нос и чихнула от повисшей в комнате пыли. Она пыталась не злиться из-за того, что в такой чудесный день вынуждена торчать в помещении, занимаясь не чем иным, как уборкой кладовки. Впрочем, она сама была виновата. Ей хотелось провести с Джаредом как можно больше времени в последние четыре дня перед его отъездом, поэтому она не успела попросить кого-то другого проделать эту рутинную работу. И теперь ей приходилось делать это самой.

Кэтрин изумило внезапное решение директора Данна отправить Джареда вместе с его учителем в какое-то семейство в Рэйгейт, и она пыталась понять, не явилась ли история с кувшином причиной этой поездки. Кэтрин не сообщала фамилий участников этого инцидента, однако уже на следующий день директор решил отослать Джареда из приюта. Впрочем, он поспешил заверить Кэтрин, что Хартсы — благородное семейство, и они прекрасно повлияют на ее брата.

Подобное завление и натолкнуло Кэтрин на мысль о том, что директор Данн все-таки узнал о спиртном и решил таким образом разрешить неприятную ситуацию, одновременно преподав урок Джареду. Кэтрин радовали перспективы, внезапно открывшиеся перед братом, но она не могла не скучать по нему. Брат насмехался над ней и дулся на нее, но все равно ей было трудно с ним расставаться — ведь они были неразлучны все последние десять лет.

И вот теперь Джаред уже был в Рэйгейте, служащие приюта отправились вместе с детьми на прогулку, а она осталась разбирать пыльные сундуки, и это — в лучший день года!

Вздыхая, Кэтрин перебирала содержимое очередного сундука. Она всегда подозревала, что директор Данн был очень сентиментален, хотя он упорно это скрывал и всегда являл собой оплот принципиальности. В обществе его знали как человека, лишенного слабостей. «Разумная тактика, — подумала Кэтрин, — если учесть, сколько людей — в особенности светских львов — считают сентиментальность прибежищем слабоволия, непоследовательности и романтизма».

Неожиданно она нащупала какой-то длинный предмет, завернутый в ткань. Послышалось приглушенное позвякивание. В обвязанной бечевками пеленке была спрятана детская погремушка. По маленькой кладовке разнесся мелодичный звон. Кэтрин улыбнулась. На рукоятке игрушки виднелись зазубрины и вмятины. «Следы зубов Маркуса», — предположила она.

Она осторожно положила погремушку обратно в ящик и прикрыла тканью. Даже если Маркус когда-нибудь и вернется в Андерсен-холл, эти вещи ему больше не понадобятся. Он всегда был чужд сентиментальности, они с отцом были непохожи, словно огонь и лед.

Там, где директор Данн был тверд словно скала, Маркус больше напоминал свободный ветер, Кэтрин всегда завидовала легкомысленному своеволию Маркуса. Она мечтала иметь хоть немного его беспечности. И только ссорясь с отцом, Маркус утрачивал свою беззаботность. О, как они ругались! От их бурных сцен и взаимных упреков даже стены содрогались. Маркус всегда тяжело переживал эти ссоры и мог дуться целыми днями. В такие минуты его красивые мрачные глаза и задумчивый вид притягивали особ женского пола, будто плывущий корабль — чаек. Девушки им просто заболевали. Однако Кэтрин никогда не была в их числе, она предпочитала следить за Маркусом издали. Благодарение небесам, он так и не одарил ни одну из поклонниц своим драгоценным вниманием. Включая ее саму.

Уже семь лет Маркус находился на военной службе и, по словам миссис Нейгел, он поклялся вообще никогда не возвращаться в Андерсен-холл. Но суть не в этом. После всего того, что пережила Кэтрин, ей казалось, что она никогда не выйдет замуж и вообще ни в чем не преуспеет. Она состарится и умрет, дряхлая старая дева…

Разозлившись на мрачные мысли, Кэтрин оттолкнула сундук, и он ударился обо что-то позади. В воздух поднялось облако пыли. Кэтрин чихнула так громко, что в ушах зазвенело. Прикрывая рот и нос белым передником, Кэтрин нагнулась и немножко подвинула сундук. Случайно она заметила какой-то деревянный предмет, втиснутый в паз между стеной и сводчатым потолком. Приподняв свечу, чтобы лучше видеть, она разглядела за разной рухлядью ящик, втиснутый в самую глубь проема.

Кэтрин охватило любопытство, и она поднесла свечу поближе, надеясь, что рядом не окажется ничего легко воспламеняющегося. Поставив свечку на сундук, она подергала ящик, стараясь его высвободить. Потом, встав на четвереньки, она нагнулась, пытаясь выдвинуть ящик на себя. Однако он не поддавался. Кэтрин застыла, наклонившись и соображая, как лучше поступить.

— Вот зрелище, которое способно исторгнуть слезы, — прозвучал позади нее низкий голос.

Кэтрин распрямилась так быстро, что стукнулась головой о пыльную балку.

Потирая ушибленную макушку, она обернулась и сердито бросила:

— Черт тебя побери, Прес!

— Мне тоже приятно видеть тебя, Кэтрин, — тут же откликнулся вечный ее мучитель.

Прескотт Девейн, как и обычно, был облачен в сюртук прекрасного покроя, который подчеркивал его крепкую фигуру. Прескотт абсолютно не похож на сына рабочего. Узкие, упругие бедра и широкие плечи принадлежали скорее спортсмену-коннику, а не человеку, занятому физическим трудом. Видимо, Прескотт пошел в мать. Прежде чем впасть в нужду и умереть от легочного заболевания, она, по всей вероятности, была леди с положением в обществе. Прескотт никогда не рассказывал о своей жизни до приюта, поэтому узнать о нем что-то наверняка не представлялось возможным.

— Я гостил в загородном доме друга, — медленно проговорил он. — И почему-то не заметил, как пролетело время.

— Для тебя все меняется со скоростью ветра, — парировала Кэтрин, впрочем, вполне доброжелательно.

— Здесь чертовски пыльно, — Прескотт брезгливо оглядел чердак. — Ничего удивительного, что твоя кожа — почти пепельная. Ну и почему ты торчишь в доме в такой чудесный день?

Услышав комплимент по поводу цвета своего лица, Кэтрин ощетинилась:

— Директор попросил навести в кладовке порядок.

— Но, ради всего святого, ведь на дворе весна, — перебил Прескотт, вынимая из кармана нежно-желтого сюртука носовой платок и обмахиваясь им, будто денди. В пыльном воздухе совсем некстати разлился запах крепкого одеколона. — Сидеть сегодня дома — сущее безумие.

— Директор Данн сказал, что все это необходимо безотлагательно вычистить.

— Узнаю нашу Кэт: вздернутая верхняя губка и все такое! Тебе претит вмешательство посторонних. Но подумала ли ты о своем хрупком здоровье? Ты, Кэт, словно редкостный цветок, нуждаешься в солнце и свежем воздухе…

— Прибереги эту чушь для своих приятельниц, Прес, — покачала головой Кэтрин.

В детстве Прес был настоящим чудовищем и постоянно донимал ее своими выходками. В нем всегда была какая-то жестокость (правда, без подлости), которая всегда выделяла его из большинства мальчиков. Но было в нем и несколько черт, которые очень нравились Кэтрин. Замыслив что-нибудь, он готов был свернуть горы, дабы исполнить задуманное. Пару лет назад Прес решил стать денди и начать вести великосветскую жизнь, и преуспел в этом направлении. Он завоевал любовь бессчетного числа дам и отнюдь не возражал, когда они заваливали его подарками и покровительствовали ему. Он стал кавалером замужних дам. И как ни странно, даже гордился этим.

Сморщив нос, Прескотт потер его платком.

— Но ты же не можешь утверждать, что не следует бывать на свежем воздухе. Твои толстенные книги не стоят таких жертв.

Кэтрин сердито посмотрела на него:

— Если бы я не тратила время на болтовню с тобой, то как раз смогла бы закончить работу и выйти на улицу еще до наступления вечера.

— Сделай перерыв, Кэт, — попросил он. — Посиди минутку на крыльце.

— В отличие от некоторых, я всегда довожу начатое до конца, — отрезала она, намекая на неоконченное обучение Прескотта у кузнеца, мастера Гримма. Прескотт, настойчиво шедший к намеченной цели, мог стоик же твердо решить бездельничать. И, приняв такое решение, он оставался непоколебим.

Прес оперся на свою эбеновую трость, и глаза его потемнели.

— А знаешь, ты могла бы развлечься на соревнованиях по метанию дротиков, которые частенько проводят в кабачках.

— О! — скорчила рожицу Кэтрин.

— Понимаю, — кивнул он. — Хотя, поверь мне, я не далее как вчера неплохо там погулял с…

— Замолчи! — Кэтрин подняла руку. — Я не желаю ничего знать.

— Но разве ты не хочешь послушать о моих подвигах?!

Кэтрин пробралась в угол и обхватила ящик.

— Перестань болтать и помоги мне выдвинуть этот ящик.

— Не могу.

— Почему?

— На мне новые панталоны. Я не могу их запачкать, даже ради тебя, дорогая.

— Не корчи из себя денди-белоручку, Прес. Ты же знаешь, я не терплю кривляк.

Помедлив, Прескотт пожал плечами. Даже в тусклом свете чердака Кэтрин смогла заметить, как переменился его облик: словно представление окончено и занавес опустили. Плечи обмякли, лицо потемнело, беззаботно-презрительное выражение исчезло, а подбородок обрел знакомую твердую линию. Его осанка теперь напоминала боксерскую стойку. Это был тот самый Прескотт, рядом с которым она выросла. Перед ней стоял парень, готовый скорее к уличной драке, нежели к свиданию с прекрасной барышней.

Его настоящее лицо казалось Кэтрин куда более привлекательным, хотя она понимала, что другие могут быть иного мнения. Ее неизменно поражало то, как легко он может меняться. Когда-то он был на редкость непривлекательным подростком, а сейчас слыл настоящим красавцем. Морковно-красные волосы потемнели и стали темно-каштановыми с легким рыжеватым отливом. Пухлая веснушчатая физиономия удлиннилась, а кожа приобрела золотистый опенок. Некогда толстые губы теперь излучали чувственность, смягчая выражение лица. Никто, включая Кэтрин, не смог бы предугадать, что Прескотт вырастет столь привлекательным мужчиной.

Прескотт покачал головой:

— Послушай, Кэт…

— Было бы хорошо, если бы ты перестал так меня называть.

— Ну конечно же. Я заметил, что ты становишься похожей на миссис Нейгел.

Прижав руку к сердцу, она воскликнула:

— О, Прес, ты не мог сказать мне ничего приятнее!

— Я не считаю это комплиментом.

— Знаю, но для меня это звучит как комплимент. Если вспомнить, как много она делает. Миссис Нейгел — просто святая.

— Трудно любить святую.

— А сомнительную особу — легче?

Лицо Преса исказилось, и на какое-то мгновение Кэтрин показалось, что она задела его сильнее, чем намеревалась. Подшучивать над другом — одно, а обидеть — совсем другое.

Внезапно Прес рассмеялся. Казалось, стены маленькой комнаты сотрясаются от его низкого, раскатистого хохота.

— О, как же я по тебе соскучился, Кэт. Даже свежий воздух не действует на меня столь освежающе, как ты.