Потом хлопнула дверь, раздался перестук каблуков, и ко мне на порог заявилась Ника, на ходу поправляя прическу.

— Ты не против, если я воспользуюсь ванной? — смерив меня взглядом, в котором мешались жалость и презрение, спросила она.

Ну правильно. Кем я сейчас выглядела? Лохушкой. Которую обманывали невесть сколько времени и которая обо всем узнала только потому, что вернулась домой пораньше.

— Против. Пошла вон.

Такого ответа от обычно мягкой меня Ника явно не ожидала, но быстро взяла себя в руки, фыркнула презрительно:

— Какая мелкая месть. Кстати, мы вместе уже восемь месяцев, — и устучала каблуками по коридору на выход.

Забавно, как я не заметила ее куртку в прихожей? Наверно, я действительно очень невнимательная. И лохушка, да.

Чай закончился, от отмеренного мною времени для Паши осталось полчаса. За это время он дважды прошел с сумками (моими сумками, кстати, купленными для поездки на юг) из спальни в прихожую.

Потом приперся на кухню — уже в своих брюках и рубашке, которую я купила ему на наш трехлетний юбилей. Рубашка была красивая, но Паше не шла, смотрелась так, будто он ее украл. Удивительно, как некоторые не умеют слышать свою интуицию — ведь кричала же она мне: не твой это парень, беги от него… Но у меня беруши, я тут самая умная.

Паша с грохотом придвинул табуретку к столу, сел и трагично на меня уставился.

— Я не хотел, чтобы так получилось…

Ну вот приплыли. Конечно, не хотел. Теперь пойди поищи еще такую дуру, которая и сказки про рабочий проект съест, и деньги тебе на машину заработает (сколько я помоталась по клиенткам ради этой машины!), и еще кормить-поить будет, пока ты других баб обхаживаешь.

Я все это проговорила внутри себя, потому что вслух получалось только дышать — тихо и размеренно. Голова болела все сильнее, нужно было выпить какие-то таблетки, но я никак не могла сообразить какие.

— Мы с тобой очень разные люди, и дело не в тебе, а во мне…

Ясен перец, в тебе, Паша! Это же не я притащила в нашу кровать постороннюю бабу, не я обманывала женщину, с которой живу уже три года.

Он, кажется, еще что-то говорил, но мозг думать отказывался, а потом прозвучало с нажимом “машина”, и пришлось очнуться.

— Что?

— Я заберу машину. Мы же все равно хотели ее на меня переписывать. Ты же и не ездишь совсем…

Паша пожал плечами, так что сразу становилось ясно — машину он забирает из большой жалости ко мне. Потому что ну куда мне такая обуза, да?

И вот сейчас меня порадовало то, что я целый месяц покупала когда-то гараж. И даже фразу составила грамотную из матюгов, хотя ругалась так редко, что у меня “фигня” считалась за нецензурщину. Коллеги на работе ржали, конечно, говорили, что нормальный парикмахер должен уметь виртуозно крыть матом. Но вот до этого момента как-то не приходилось.

Паша не ожидал, отшатнулся. У него на лице так откровенно боролись жадность и трусость, что я даже про свою головную боль забыла. И как я с ним столько времени прожила, не замечая того, насколько он мелкий и мелочный человек.

— Ну зачем она тебе? Под меня же брали. Ну и клуб, все дела. Перед ребятами неудобно. Я как только получу за проект аванс — сразу все отдам. Сколько там осталось выплачивать — полтора года? Я буду привозить…

Вот так — перед ребятами неудобно. А передо мной удобно.

— Паша, — собственный голос показался каким-то карканьем, и от него зазвенело в ушах. — Если ты дотронешься до ключей — я позвоню в полицию и заявлю об угоне. Мы женаты, но машина была куплена до свадьбы и оформлена на меня по всем документам. У тебя теперь есть на чем кататься — вишневая лачетти уже восемь месяцев как твоя. Ну мне такие сроки только что озвучили. Так что у тебя осталось двадцать минут.

Паша попытался спорить, что-то еще говорил, но в ушах звенело все сильнее, и я уже почти не слышала, что он там пытается доказать. А чтобы и не видеть — ушла в ванную, в спальню сейчас наведываться точно не хотелось. Пустила сильную струю холодной воды, умылась.

От холода с головой стало еще хуже. Первый раз в жизни она закружилась. Мне в этом плане очень повезло — с моей вестибуляркой, как шутили на медкомиссиях, можно в космос.

А тут раз, два, и кафель так сильно качнулся, что пришлось уцепиться за батарею, чтобы устоять на ногах. Где-то вдалеке Паша крикнул:

— Мы поговорим потом!

И хлопнула входная дверь.

Наконец-то. Закончилось.

Можно было выходить. Очень осторожно, по стеночке, чтобы не словить еще раз головокружение, я прошла вперед, на кухню. Все-таки стоило принять таблетку, хотя бы обычный аспирин.

Перед глазами качнулось снова, но до холодильника, где лежали лекарства (крайне скромная аптечка), я добралась, вытрясла коробочку с обезболивающим, потом развернулась к кухонному столу, чтобы взять кружку. И услышала:

— Мряу!

Оно, это “мряу”, было настолько особенным, что блистер с таблетками у меня из руки выпал. Так мяучил Карасик, когда был сильно недоволен. Это было последнее кошачье предупреждение, за которым следовали санкции вплоть до страшной обиды и полного игнора на сутки. Это “мряу” он применял очередь редко, только когда жизнь становилась невыносимой.

Только вот Карасик сегодня утром убежал на кошачью радугу и уж точно не стал бы оттуда спускаться, чтобы выразить свое пфе.

Я поняла, что дело совсем худо. Если с головокружениями я еще справлялась, то галлюцинации были совсем новеньким. Нужно было что-то делать. Звонить подружкам? Так Нина уехала на дачу, а Таська на смене трубку не возьмет — им нельзя. Звать обратно Пашу? Сразу нет. Соседей? Еще была тетя Тамара — единственная живая родственница, но беспокоить ее страшно не хотелось.

Я вспомнила, что свой телефон оставила в прихожей, на полке. Нужно было решать задачи по мере поступления и сначала добраться до мобильника, а потом уже выбирать, кому звонить — Нинке или прямиком в скорую.

Путь до прихожей оказался каким-то безумием. Стенки то и дело отшатывались куда-то вбок и в сторону, пол плясал, а слева зрение точно завесили черной тряпкой, стоило на нее посмотреть попристальней — и она исчезала, а как только я начинала смотреть вперед — снова появлялась.

Телефон по-прежнему лежал на полке — рядом с ключами и так и не опробованной дурацкой кружкой с белкой. Но когда я попыталась взять мобильник, увидела, что экран у него разбит в куски — так бывает, если долбануть чем-то тяжелым и острым. Видимо, блондинка мелочиться не стала — и отомстила с шиком. Я стряхнула с полки осколки, повертела теперь уже бесполезный кусок пластика в руках. Надо идти до соседей. Вдруг они дома.

— Мряу.

Карасик сидел посреди коридора, подвернув злобно подрагивающий хвост под лапки, и смотрел с осуждением. Я его понимала. Остаться одному в чужом холодном помещении — это ж никаких нервов не хватит. Наверно, очнулся, а меня рядом нет и…

— Мряу!

Я моргнула, черная занавеска сбоку качнулась, упала на лицо и сильно ударила под дых. Стало нечем дышать, а потом и незачем.

4. Его мертвое величество

От того, что провал в памяти заполнился до краев, словно в ванне кран открыли, легче не стало.

И покойник никуда не делся, и каменный пол все так же холодил коленки. Да и гранатовые бусины, которые я перебирала в руках, наверняка были не из пластика. А если присмотреться, то и руки были чужие — моложе, тоньше. И ногти подстрижены коротко, под корень и никакого лака, а я ведь неделю назад сделала себе маникюр.

Опять захотелось заорать, но похоже, что в моей ситуации это могло закончиться очень плохо. Один раз я сегодня уже умерла, и хватит с меня. Давай-ка, Лерочка, ты будешь тихой паинькой.

Сейчас, когда голова не болела, а перед глазами не плавал черный туман, получилось сообразить, что, скорее всего, у меня случился сердечный приступ. И судя по тому, что я здесь, а не там — скорая ко мне не успела.

Не зря мне померещился Карасик. Предупреждал, наверно.

От воспоминаний о коте внутри опять все сжалось, а в глазах встали слезы. Пришлось пару раз глубоко вдохнуть, чтобы взять себя в руки.

В собственную смерть верилось слабо. Вроде сейчас я живая. Вижу, дышу, коленки замерзли на камнях — никаких внешних последствий. Ну, стань я призраком — наверно, переживала бы. А так руки-ноги есть, голова думает, уши слышат.

Тут скорее боязно за то, куда я попала и в кого. Двигаться с места я не решалась, только еще раз потрогала плащ и поглубже надвинула капюшон. Беспокоить меня не спешили — все так же переминались позади, на растояннии, покашливали да фыркали, словно кони.

А я тайком под плащом пыталась разглядеть саму себя. А что еще оставалось?

В неверном свете удалось рассмотреть и нащупать немного — но тело точно было не мое. Ноги худее, бедра уже и грудь меньше. Очень тонкие запястья и слабые пальцы, словно я тяжелее ложки ничего в руках не держала.

На указательном пальце правой — тяжелый перстень с красным камнем. На среднем — кольцо с вязью из букв. У букв начертание вроде незнакомое, но читается — “Л” и “К”.

Волосы убраны в прическу с плотным плетением и каким-то тяжелым венцом — тиарой или диадемой, прядку не вытянуть, не посмотреть, какого они цвета. На шее украшение, похоже, что колье — массивное, словно жернов, под самое горло. С ограненными холодными камнями и мощными кольцами из металла.