Грех разрушает не только грешников, но и окружающих их. Поэтому произведение настаивает на греховности самого введения во грех, создания условий, при которых он становится возможным. Согласно «Домострою», тот, кто посылает посылки, не запечатав их, или кто не охраняет свое имение, разделяет ответственность с вором: «Товар посылай, смерив и исчислив, деньги — пересчитав, весовое — взвесив и, что еще лучше, запечатав. Так не будет греха на тебе» (главка 35, «Наставление, как посылать слуг с посылками»), В этом плане «Домострой» как бы прозревает известную мысль Ф. М. Достоевского «Каждый за всех и во всем виноват»: «Если же по небрежности или из-за лени сам согрешишь или согрешит… жена из-за твоей беспечности, или ребенок, или домочадец, то все вместе… будете наказаны Богом, сотворите себе муку вечную» (главка 21, «Совет о том, как всякому мужу и жене, ребенку и слуге быть благочестивым»).

Но как грех сказывается на всем окружающем человека, точно так же простирается по всему «дому» и добродетель: «Сотворив же благо, сделаете свои жизни угодными Богу, наследуете жизнь вечную в Царстве Небесном. Ты сам получишь наисладчайший венец, потому что имел попечение перед Богом не о себе одном, но порученных тебе ввел в жизнь вечную» (главка 21).

Мир, таким образом, оказывается «вертикалью», однако не власти, а ответственности. Бог отвечает за мир перед человеком, которому Он дал обетование, которого Он призвал «из небытия к бытию». Но и человек несет ответственность перед Богом за этот же самый мир, за свой дом, не просто данный, но сотворенный «человецев для».

Весь этот «большой дом» запечатлен «Домостроем» как бы в единый момент времени: в ожидании завершения и Страшного суда. Книга показывает мир устремленным к Страшному суду, а потому каждый сиюминутный поступок и выбор, влияя на окружающее, сохраняется, а сохраняясь, станет видным в момент финала мира. Вывод, предлагаемый «Домостроем», отнюдь не нов — человеку следует действовать с учетом того, что за каждое действие его могут спросить. Ад и рай, по «Домострою», не назначаются извне в благодарность или наказание, а выбираются и сотворяются самим человеком здесь и сейчас.

Таким образом, в «Домострое» сливаются время физическое и вечность (иконическое время), физический мир и мир Библии, личная судьба и общая ответственность. Произведение как бы пытается постоянно показать, что нет ничего изолированного, что в мире всё на всё влияет, что энтропия — это не реальность, а всего лишь кажущееся. В 10-й главке («Как звать священников и монахов, чтобы отслужить требы в доме своем») рассказывается о том, как вести себя во время пира, у себя дома и в чужом. Но бытовой уровень лишь вершина (причем самая малая) айсберга: пир, хозяин пира, трапеза, места за столом — это символы, которыми традиционно описывается евангельский мир и — еще глубже — мир после Второго пришествия. Присутствующий на пиру должен вести себя не просто «прилично», но помня, что сквозь этот пир прозревается «иной пир», пир Христа и праведников. Садящийся на последнее место и оказывающийся во главе — это одновременно и просто вежливый гость, и «блудный сын» («Сын же сказал ему: отче! я согрешил против Неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его, и обувь на ноги» [Лк. 15:21–22]), и раскаявшийся разбойник («И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» [Лк. 23:42–43]). Домостроительство истинно приобретает здесь черты литургии, буквально общего дела, а Христос оказывается в любом деле рядом с человеком. На службе, в хозяйстве, на рынке человек продолжает то же дело, что он совершает, находясь в церкви (ср. постоянные указания о молебнах, совершаемых дома). Где бы человек ни находился, он добровольно служит одному Господину, замысел Которого опять-таки добровольно воплощает.

Менее чем через полтора века после создания «Домостроя» (середина XVI века), ставшего своеобразным «знаком» старой Московии, будет создан другой, также знаковый текст новой Российской империи — «Юности честное зерцало» (1717 год). И этот текст также создаст определенную модель мира, бесспорно, отличную от той, что предложена в «Домострое».

Важно подчеркнуть: в текстуальном плане два памятника перекликаются, авторы «Юности честного зерцала», безусловно, знали «Домострой». Об этом свидетельствуют многочисленные стилистические и тематические переклички: сходными словами осуждается праздность, соблюдение моральных норм описывается как неубыточные и доходные действия, вводится обязанность жить по средствам, запрещается слушать суеверия, приносить слухи из чужих домов, вводятся правила поведения на пирах, обязанность беречь и следить за своим имуществом. Так, на совет «Домостроя»: «Слугам своим заповедуй никогда не переговариваться о посторонних людях, если где они были и что плохое видели, то об этом пусть дома не говорят, точно так же и о домашних делах пусть людям не рассказывают <…> Скорее отделавшись, пусть спешит домой и рассказывает господину, как выполнил дело. Но никаких посторонних вестей слуге приносить не следует, чтобы между господами не возникали ссоры и разногласия» — новое сочинение отвечает: «Если же ты будешь послан куда-либо, то возвратись поскорее, не оболги никого, не переноси вестей ни из двора, ни во двор». Возможно, авторы «Юности честного зерцала» думали, что идут в «фарватере» текста-предшественника, лишь несколько модернизируя его.

Между тем, модернизируя, «Юности честное зерцало» проявляет принципиально иное отношение к месту человека в мире. Неслучайно из «Домостроя» авторы «Юности честного зерцала» берут лишь отдельные максимы — по сути дела, «сводят» текст-источник к ним. Но то же самое происходит и с Библией, которая предстает сводом нравственных правил. Надо доказать, что слугами должен повелевать один господин, — пожалуйста, аллюзия к Библии: «Слуги и челядь обычно бывают подчинены не двум господам или госпожам, но только одному господину, чьи приказы усердно исполняют». Речь идет об уже упомянутом чуть выше эпизоде, в котором служба Богу противопоставляется службе идолам. Но «Юности честному зерцалу» неинтересно это продолжение — ему достаточно первой части, в которой говорится, что у слуги должен быть один господин. Такое отношение к Библии сказывается и в том, что самым объемным корпусом подтверждающих цитат оказываются народные пословицы. Именно они — сжатые максимы — наделяются здесь высшим авторитетом.

Не менее важным оказывается хронотоп, в котором локализуется произведение. Герою основной части «Юности честного зерцала» не нужен «большой мир»: ему вполне хватает пространства императорского двора и времени службы при дворе. Собственно говоря, нахождение при дворе автором «Юности честного зерцала» предлагается воспринимать как кульминацию жизненного пути. Именно к этому должен сызмальства готовиться дворянин: «Мысли да выражают благообразно, в приятных и учтивых словах, как будто разговаривают с каким-то иностранным высоким лицом. Поступают всегда так для того, чтобы дети постепенно привыкли к светским беседам». Именно поведение во время пребывания при дворе определяет будущую старость: «Должны молодые отроки всегда начальствующих своих как при дворе, так и вне двора в великом почтении и чести содержать, так, как сами себе хотят быть превознесенными после долгой службы. Ибо, какую честь они ныне начальникам оказывают, такая и им будет оказана со временем».

Сама близость ко двору становится свидетельством успешности человека. Произведение предлагает определенную иерархию, выстроенную именно на основе приближенности не к Богу, а к императору. Ценность службы, характерная для «Домостроя», заменяется ценностью карьеры — слушаться и учиться надо у того, кто более приближен: «Старайся увидеть, как поступают те, которым это самое дело обычно бывает приказано; примечай, хвалят их или хулят, хорошо ли они со всем справились или плохо; слушай и запоминай, в чем они ошиблись или что просмотрели».

Если человек рождается для двора, то как оценивать тех людей, которые с самого рождения, по причине неблагородного происхождения, не предназначены для такой службы. Авторы «Юности честного зерцала», по сути дела, и говорят об отсутствии соприкосновения между благородным и неблагородным сословиями: «Кто своих домашних в страхе содержит, тому челядь служит благочинно <…> Рабы по своему нраву бывают невежливы, упрямы, бесстыдны и горды. Их надо смирять, укорять и уничижать». Слуга дворянину не брат, он его работник. И только исходя из производимой работы, исходя из полезности, слугу можно и нужно оценивать: «Если они прилежны, то таких слуг люби». Таким образом, ответственность за слугу оказалась ограниченной финансовым уровнем: господин обязан оплачивать труд слуги, но никаких культурных и этических обязательств у высшего сословия перед низшим нет. Дворянин должен исполнять свои договорные обязанности, и при этом ему достаточно учитывать бескультурье челяди, никак его не стремясь исправить: «Со своими или с посторонними слугами помногу не общайся… Любя слуг, не во всем им верь, поскольку слуги грубы, невежливы, нерассудительны, они не знают меры…»