— Старый Пит! — окликнул его Фергюс громко. — Этот господин хочет купить у тебя часы! Это, в конце концов, невежливо!

— Невежливо обнадеживать старика и заставлять тащиться через всю мастерскую, не собираясь ничего покупать. У этого франта нет и десятки. Он пришел не покупать, а закладывать, так что не тратьте на него вежливость, Фергюс.

— Позвольте… — задохнулся от возмущения посетитель, но плечи его поникли. Старик усмехнулся, поняв, что угадал.

— Эти часы стоят две сотни. Я сделал их сам. Вот этими руками. — Он поднял вверх свои узловатые клешни, в одной из которых был зажат блестевший серебром брегет. — Вы говорите, Фергюс, мои часы не особенно красивы? Зато они прочны. Смерть затупит свою косу об этот корпус.

Он размахнулся и, не успели ни часовщик, ни его клиент вскрикнуть, швырнул часы об пол. Брегет, прыгая по паркету, закатился под кресло, но неугомонный старик настиг его и придавил ботинком.

Мистер Фергюс смотрел на его ногу с выражением почти физического страдания: ведь мог дать старику пятнадцать долларов и выгадать верную сотню при продаже часов.

Старикашка убрал ботинок, с торжествующим смешком вынул из подставки забытую кем-то трость и ударил по брегету ее тяжелым набалдашником.

— Ну?! — Он хихикнул, нагибаясь за часами, но тотчас зашелся кашлем. — Це… Целё… Кхе… Целёкхекхе…

Прикрывая рот не особенно свежим платком, старик протянул брегет изумленному зрителю его маленького спектакля. Тот повертел часы в руке, не веря собственным глазам, открыл крышку, поднес вещицу к уху.

— Послушайте, мистер Пит, это… невероятно. Какая прочность!

— Пит? — рассмеялся старик, глянув на молодого человека с королевским достоинством. — Питер Эндрюс, к вашим услугам.

— Простите, мистер Эндрюс, — стушевался он. — Я Уайт. Генри Уайт. Мас…

— Мальчик из мастерской Уайта? — перебил его старик. — Тогда все становится на свои места. Значит, вы снова разбились, мой юный друг?

— Откуда?.. — пораженно прижал руку к груди Уайт.

— Ваш отец просадил целое состояние, пытаясь построить скоростной паромобиль, хотя в свое время был неплохим конструктором паробусов. Хорошая модель топки, котел на четыре лошади. Очень неплохо для всех этих работяг, что бредут с работы, едва переставляя ноги. Но Билли Уайт отчего-то помешался на скорости. Видимо, это наследственное. Вы в пальто, значит, пришли пешком, причем, судя по копоти на плече и локте, шли близко к проезжей части со стороны Девятой авеню — рассматривали чужие паромобили. Из чего делаю вывод, что свой паровой экипаж вы разбили. Причем совсем недавно. У вас из-под манжеты виден бинт на запястье, а это смешное кепи не может скрыть рассеченную кожу надо лбом.

— Питер Эндрюс? — Молодой человек протянул старику часы, бросив взгляд на край бинта на руке, рассмеялся звонким смехом человека, уверенного, что все в жизни складывается к лучшему, а невзгоды лишь направляют нас на правильный путь. — А может — мистер Шерлок Холмс? Перебрались в Штаты?

Молодой человек искренне веселился, поэтому не заметил, как напряглись плечи часовщика, приготовившегося к сцене.

— Вы дурак, Уайт! — рявкнул Эндрюс, отворачиваясь.

Колокольчик звякнул, впуская нового посетителя. Точнее, посетительницу. Пожилая дама в вишневом платье бережно держала затянутой в черную ажурную перчатку рукой под животик маленького мопсика, дрожащего всем телом так, что трепетало пышное страусовое перо на шляпке хозяйки.

— Доброго дня, мистер Фергюс! — проговорила она сочным глубоким контральто. — Как нынче ветрено. Вероятно, будет гроза. Я могу забрать свои часы?

— Холмс! — воскликнул старикашка, обнаружив нового зрителя. Он манерно повел рукой, словно обращаясь к полному залу. — Он припечатал меня Холмсом, леди! Кто такой этот ваш Холмс?! Персонаж! Выдумка! А я — я тот самый Питер Эндрюс! Лонг-Пит! Тот самый Лонг-Пит!

Молодой Уайт, краснея от стыда, собрался пуститься в извинения, но часовщик потянул его за рукав пальто и прошептал:

— Он твердит это всем и каждому добрых шесть лет, молодой человек. Сумасшедший старик с часами. Кто ведает, где он их достает. Крадет, наверное.

— На вашем месте я не произносила бы вслух имя этого ужасного человека, — сказала дама, гневно глядя на старика. — Имя Питера Эндрюса оскорбляет слух порядочного человека.

— И как вы заставите меня замолчать, песья матрона? — оскалился старик. — Питер Эндрюс — это я, и не стыжусь своего имени. Я тот самый Эндрюс!

— Если вы тот самый Эндрюс, мистер, — прошипела дама; собачка заскулила и сунула острый нос ей под мышку, — то я, мать капитана аэростата «Виргиния» Рудольфа Скотта-Фишера, проклинаю вас.

— Бедолага беден и одинок, — продолжал торопливо шептать на ухо Уайту часовщик, в то время как старик, скаля щербатый рот и приплясывая с криком: «В гробу! В гробу я видал вас всех и ваши рафинированные проклятья. Пар и пыль!», дергал даму за ленты на шляпке, а мопса — за тощий хвостик. — Вот и пытается привлечь к себе внимание. Будь он тот самый Питер Эндрюс, едва ли довел бы себя до такого плачевного состояния. Скорее всего фамилия его и правда Эндрюс, а имя… может, действительно Питер. Но тот самый… Вот что, Генри. — Фергюс придвинулся ближе к молодому человеку и прошептал: — Я дам старику десятку за его часы и еще доллар вам, если вы его уведете. В полдень один очень важный клиент зайдет за своими часами, которые я взялся починить, и мне не хотелось бы, чтобы столь уважаемый в Нью-Йорке человек стал участником очередного спектакля Старого Пита.

Фергюс доверительно заглянул в глаза молодому человеку и, по-отечески взяв за руку, вложил в бледную ладонь юноши потертый серебряный доллар.

— Вот что, Пит, — заговорил он подчеркнуто громко, вполголоса извинившись перед леди. — Только из уважения к тебе я дам за брегет десять долларов. И добавлю еще пятерку, если не увижу тебя в моей мастерской до пятницы. Знаю, что дольше ты не утерпишь.

Старик скривился, прикидывая в уме выгоду. Поколебавшись не более десяти секунд, он подошел к столу, положил на зеленое сукно свои часы, другой рукой ссыпал доллары в карман потертого пальто.

— До встречи, мистер Фергюс! Когда черти будут жарить тебя в аду, я замолвлю словечко. — Он степенно поклонился оскорбленной даме, приподняв пыльный цилиндр. — Мадам! Мистер Уайт!

Старик вышел, заставив колокольчик над дверью залиться нервной серебристой трелью.

— Так что вы хотели заложить? — поинтересовался Фергюс у молодого механика, но тот, отрешенно махнув рукой, выскочил за дверь вслед за стариком. Окликнул его. Часовщик пожал плечами, всем корпусом поворачиваясь к даме, и расплылся в широкой улыбке.

— Ваши часы готовы, мадам Скотт-Фишер. Простите за этот спектакль. Бедный старик. Он совершенно безумен. Иногда я подкармливаю его, покупаю всякую всячину, что он приносит…

Мадам скупо перекрестилась, смахнув пальчиком в перчатке слезу, и открыла кошелек.

* * *

— Мистер Эндрюс!

Генри Уайт бежал по улице, недоумевая, как старик сумел так далеко уйти. Он нагнал старого чудака в сквере. Тот шел, что-то бормоча себе под нос, и в задумчивости развил такую скорость, что не снилась многим молодым. Его потертые ботинки так и мелькали над булыжниками мостовой.

— Пар и пепел! — хрипел он. — Пар и пепел!

— Мистер Эндрюс! Подождите!

Он остановился, поднял на Генри красные усталые глаза.

— Молодой Уайт! Надеюсь, вы не хотите меня ограбить? Вот. — Он вынул из своего кармана горсть монет и быстрым движением затолкал в карман пальто Генри.

— Что вы! — попробовал возмутиться тот, но старик остановил его жестом.

— Нет. Мне все равно не хватит. Этот гидравлик, Гримсон, просит шестнадцать. Да, юноша, да. Я, «тот самый Эндрюс», не могу починить проклятый пресс! А ведь сам его сконструировал. Я совсем старый, юноша. Какая гадость эта старость. Если бы кто сказал мне, что она такая мерзкая, я удавился бы еще лет десять назад. А теперь уж поздно, придется доживать.

Старик сердито потер слезящиеся глаза.

— Пепел и пар! — повторил он. — Я столько лет превращал этот мир в пепел и пар, чтобы заставить его кружиться. Я так и сказал этому хлыщу Тедди Рузвельту — брось в топку все, чего не жаль, и то, о чем жалеешь, вскипяти этот мир, и он влетит на пару в чертов новый век. Но кто я был! Просто чертов британец, который посмел советовать президенту Америки.

Эндрюс прижал ладонь к груди, словно готовясь запеть гимн, но закашлялся, согнувшись пополам, а потом рассмеялся каркающим диким смехом и продолжил:

— Когда немцы подняли в воздух своего «Графа Цеппелина» на паровом жиффаровском двигателе, усовершенствованном до пятнадцати лошадиных сил, наши прибежали. Закричали: нам надо! Сделай! Я дал им «Эр сто», а за ним его братца — «Эр сто один». Никто не помнит, что именно я предложил первые варианты конструкции. Англичане редко помнят работяг. Тогда я был никем. Знаешь ли ты, каков он был, мой первый дирижабль? Когда «сто первый» попал в грозу весной тридцать первого, я плакал, мистер Уайт. Я плакал и жалел, что меня нет на борту. Англичане сдались, а я… я перебрался сюда. На эту проклятую благословенную землю, где все решают деньги. И пришел к Тедди Рузвельту и сказал ему про пепел и пар! И знаешь, что он ответил? Он сказал: «Это дорого, мистер!» Их «Экрон» в тридцать третьем попал в шторм — и я оплакал его, как мой «Эр сто первый». А потом эти идиоты ухлопали на учениях «Мекон»! Я предлагал такую конструкцию, которая сделала бы вашу жадную страну царицей небес! Но эти боровы в конгрессе сказали… Да, юноша. Они сказали: «Это дорого, мистер!»