— Люблю эту передачу, — говорит Тейлор.

Мы молча сидим и смотрим в экран. Мы уже целую вечность не проводили время вдвоем. Я искоса кидаю на нее взгляд. Тушь у нее немножко растеклась, и прямо над скулой чернеет пятнышко. Мне хочется протянуть руку и вытереть его большим пальцем.

— Вот, так гораздо лучше, — комментирует Тейлор, когда стилист обрезает волосы невзрачной участнице. Потом она переводит взгляд на меня: — Кстати, твои волосы мне так тоже больше нравятся. Я ведь уже говорила?

Я улыбаюсь:

— Правда?

Но они же такие короткие. Как у парней из девяностых: спереди косма, как у Девона Савы, а снизу выбриты. Я раз шесть объяснила парикмахеру, как меня подстричь, и все равно он переспросил, уверена ли я.

— Мама расплакалась, когда я вернулась из парикмахерской.

Тейлор делает круглые глаза:

— Что, правда?!

Я киваю.

— Ну, истерик никаких не было, но она полчаса просидела в кладовке.

— Клаудиа! — Тейлор называет мою маму по имени. — Ну ты чего вообще!

Она подтягивает под себя одну ногу и поворачивается ко мне лицом. Ее кудрявые, волшебные волосы все еще держатся в пучке, как по волшебству.

— Ну, я думаю, тебе дико идет.

Мне впервые приходит в голову мысль, что Тейлор тоже напилась.

— Правда? — Я безбожно напрашиваюсь на комплимент. — Не слишком похоже на Стивена?

Тейлор смеется:

— Если представить, что Стивен стал девочкой. И похож на эльфа.

Она вытягивает из миски еще несколько зефирок — сердечко, луну и радугу, — потом кладет руку на подушку. Так близко к моей, что наши пальцы соприкасаются. И не убирает руку так долго, что я даже начинаю думать, что, может, это нарочно.

— Кстати, он рассказал мне про твой экзамен на права.

— Ага. — Я оседаю в глубь дивана, вжимая голову в плечи. — Да ничего страшного. В январе пересдам.

Тейлор кивает:

— Знаешь, я же королева параллельной парковки. Могу тебя научить.

— Правда? — Я смотрю на нее в упор, на ее щечки-яблочки и длинные острые ресницы.

Если я ее поцелую, язык у нее будет на вкус как самый сладкий сахар.

— Конечно, — отвечает она, вставая на ноги быстро и уверенно. Значит, не пьяная. — Пойдем.

— Что, прямо сейчас? — Я осматриваю свой наряд: огромная папина кофта и фланелевые пижамные штаны в брусничках. Каждый год мама дарит нам по паре таких штанов, чтобы мы надели их накануне Рождества.

Тейлор пожимает плечами:

— А почему бы и нет?

Почему бы и нет? Я сдаюсь и натягиваю ботинки, которые мирно дремали в прихожей на боку. Мы выходим на улицу и бредем, огибая дом. Пошел снег; пушистые снежинки застревают у Тейлор в волосах. На нашей улице припаркована всего одна машина: красный «вольво» перед домом Фаулеров. Тейлор заставляет меня припарковаться за ней раз пять-шесть и каждый раз дает четкие, лаконичные инструкции. Из нее бы вышел хороший учитель. Она терпеливая и не вцепляется в сиденье, как мама, когда ей приходилось ездить со мной.

— Видишь, у тебя получается, — одобрительно говорит она, игнорируя тот факт, что я минут семь пыталась подъехать к обочине. — Гораздо лучше, чем у меня тогда. Мне пришлось сдавать город четыре раза.

— Помню, — улыбаюсь я.

Тейлор затерроризировала всех за те несколько недель. Обижалась на любую шутку и убегала из нашего дома, оглушительно хлопая дверью в припадке праведного негодования и гормональной бури. Мама, несмотря на все свое нежелание воспитывать чужих детей, была вынуждена поговорить с Тейлор и попросить ее вести себя потише.

— Можно вопрос? — внезапно спрашивает Тейлор, откидываясь на сиденье. Я киваю, на секунду забыв, как дышать. — Почему мы больше не общаемся?

Почему мы… Я трясу головой. Тейлор серьезно смотрит на меня, склонив голову.

— Мы общаемся прямо сейчас, — говорю я.

— Нет, это понятно. — Она отмахивается от моих слов. — Но раньше мы проводили больше времени втроем, правда?

— Да, — медленно говорю я.

В голове ответ звучит у меня как одна из загадок, которые они со Стивеном так любят. У кого темные волосы и костлявые руки и кто так жалко влюбился в лучшую подругу и, возможно, будущую жену собственного брата?

— Да, — повторяю я. — Правда.

Мы перестали тусоваться вместе примерно в то же время, когда Тейлор наконец сдала на права. Когда они со Стивеном наконец смогли ходить на вечеринки с алкоголем, а я наконец поняла, что не хочу становиться Тейлор.

Она слегка морщит нос и продолжает:

— Так вот… — Тейлор театрально повышает голос. — На Новый год у Бодхи Пауэрс будет вечеринка. Если у Стивена пройдет похмелье, мы собираемся пойти. Давай с нами?

Я пару секунд размышляю о том, как это будет выглядеть со стороны.

— Может быть, — говорю я наконец.

Тейлор кивает, будто я уже согласилась.

— Хорошо, — говорит она, а потом протягивает руку и хлопает по рулю: — Ну, еще разок?

У Стивена на следующее утро и правда дикое похмелье. Я с каким-то злорадным наслаждением открываю окна в его комнате. Ледяной воздух со свистом проносится по комнате; яркое утреннее солнце отражается в сугробах за окном. Стивен со стоном натягивает на лицо подушку и вслепую кидает второй подушкой в меня.

— Вас изволит тошнить? — Меня охватывает жалость, когда брат резко перегибается через угол кровати. — Могу принести тазик.

Он отмахивается от меня, другой рукой приглаживая взъерошенные волосы:

— Сходи вниз, принеси пожрать.

— Они так или иначе узнают, что ты напился, — говорю я и все равно исполняю просьбу.

На ходу я подбираю с пола свитер Стивена. Серый с красным жаккардовым узором на рукавах.

— И хватит воровать мои шмотки! — кричит Стивен, но я уже натягиваю свитер через голову.

Внизу я нахожу банан и английский маффин. Когда я пихаю маффин в тостер, сквозь дверь скользит мама с утренней газетой в руке. Она просыпается очень рано; думаю, уже успела позаниматься на беговой дорожке или разобрать почту. Само ее существование кажется мне сейчас упреком.

— Привет, — говорит мама, хватая меня за колючую макушку и наклоняя, чтобы поцеловать меня в лоб. — Это ты вечером оставила миску с хлопьями?

А Стивен вообще напился.

— Прости.

— На столе осталось пятно, — добавляет мама и говорит: — А это что, свитер Стивена?

— Прости, — шиплю я, вырываясь из ее рук.

Звякает тостер. Прости, прости, прости. Я шлепаю маффин на тарелку и намазываю половинки арахисовым маслом и дорогущим вареньем, которое всегда покупает папа. Когда родители в прошлом году расходились, варенье исчезло из нашего холодильника на целых семь месяцев, и это при том, что папа с мамой по очереди жили в доме. Будто папа решил, что теперь не вправе оставлять здесь собственное варенье. Внезапно это тоже начинает меня бесить. Внезапно меня бесит все на свете.

Мама поджимает губы.

— Следи за тоном, — мягко говорит она и оставляет меня беситься в одиночестве.

Поднявшись наверх, я со звоном ставлю тарелку Стивену на стол.

— Если тебя стошнит и родители спросят, в чем дело, я скажу правду, — предупреждаю я, пиная его по облаченной в носок ноге.

Стивен приподнимает с лица подушку. Вид у него самый безразличный.

— И что они сделают? Запрут меня дома?

Он прав: ничего родители ему не сделают. Через восемь месяцев брат уезжает в Колумбийский университет. Мама тихо паникует по этому поводу, словно чувствует себя виноватой за то время, пока они с папой расходились. Еще, мне кажется, ее пугает перспектива, что я на время останусь единственным ребенком в доме. И вот я злюсь уже и на Стивена тоже. На Стивена, и его самодовольство, и на то, как рано он выбрал университет, и как легко ему живется. Как легко пронесся он по тонкому льду подросткового возраста, когда простые смертные проваливаются под воду и тонут.

— Ты вообще-то не единственный ребенок, знаешь ли, — злобно и совсем невпопад говорю я. — Может, ты и любимчик, но у наших родителей есть еще и я.

Стивен смотрит на меня так, будто я свихнулась:

— И ничего я не любимчик. — Он садится в кровати и с самым жалким видом обхватывает голову руками. — Ты ведь знаешь, что мама ждет не дождется, когда вы снова подружитесь? Постоянно об этом говорит.

Я резко поворачиваюсь:

— Это тебе она говорит? — Мысль о том, что они говорят обо мне в мое отсутствие, злит меня еще сильнее. Ровена с ее невыносимым тоном и ее ситуацией. — И что же она говорит?

Стивен пожимает плечами. Такой спокойный, что хочется ему врезать.

— Да ничего. Только то, что я сказал. Что скучает по тебе и хочет, чтобы вы опять дружили.

Я яростно передергиваю плечами:

— Вообще-то это она родитель, а не я. Пусть и пытается подружиться.

Стивен раскрывает рот, но вместо ответа тянется к стакану с водой. Видимо, нечего сказать.

После полудня Стивен наконец выходит из комнаты. Он плетется вниз по ступенькам, даже не переодевшись из вчерашней одежды. Ну ты и лох, думаю я. Родители, что характерно, не обращают на его вид ни малейшего внимания. Мы проводим день в кругу семьи: доедаем остатки с праздничного стола и собираем огромный пазл с Одиноким Кипарисом, главной достопримечательностью дороги на Пеббл-Бич. Я сижу за кухонным столом и наношу последние штрихи на платье и шлейф королевы из «Однажды на Матраце», когда мама склоняется посмотреть, что я рисую. Я чувствую себя как под пристальным светом софитов. Девочке-лесбиянке все еще нравятся наряды, спешите видеть в вечерних новостях.