ЧУЧУХ
Перестук колес убаюкивает в ночи. Где-то там, внизу, притаился Великий Чучух, мне кажется, он никогда не дремлет. И мне тоже нельзя засыпать, ни в коем случае. Но глаза предательски слипаются, я неистово тру их влажными ладонями — помогает ненадолго. За окном изредка вспыхивают огоньки пролетающих мимо деревень. Одинокие фонарные столбы, едва освещающие главные улицы поселков, кажутся мне пришельцами из иных измерений. У меня всегда была богатая фантазия, на что неоднократно жаловались в школе учителя. Необузданная бешеная фантазия. Чучух не на шутку разошелся, мне думается, что это именно он разгоняет наш поезд, следующий маршрутом Москва-Адлер. Я подозреваю, чего он добивается — на очередном повороте локомотив не удержится и сойдет с рельс и, быть может, протаранит какой-нибудь ангар или склад, столкнется с идущим навстречу поездом, а то и вовсе рухнет в пропасть. И тогда Чучух позволит себе, наконец, устроить пир.
Мне ни в коем случае нельзя засыпать…
— Знаешь, мне иногда снится странный парнишка. Точнее, как снится, я — это он в моем сне. Странно все это, я будто засыпаю в одном месте, а просыпаюсь в другом. И я все время чего-то боюсь и куда-то еду. И точно знаю, что надо что-то сделать, изменить, но не понимаю, что.
Егор, мой напарник, ворошит остывающие угли и озабоченно глядит на меня.
— Всем снятся сны, — пытается он меня успокоить.
— Всем, — соглашаюсь я. — Но это и на сон толком не похоже.
— И давно?
— Аккурат, после встречи с тем менталом и началось, — подтверждаю я его невысказанные догадки.
Мой друг — единственный, с кем я иногда хоть чем-то делюсь. В нашем мире никого своими переживаниями не проймешь. У каждого за горбом ворох проблем, со своей бы ношей справиться.
— Ладно, не заморачивайся так, — подытоживает он и пытается увести разговор в сторону:
— Как думаешь, Саня, до Давыдовки далеко еще?
Я гляжу поверх высокой травы на юг, домов еще не видно.
— К вечеру доберемся, думаю.
Небольшая рощица справа, словно в подтверждение моих слов, отвечает заливистым причудливым пением птиц. Хлопают крылья, мелодия льется по ветру, то затихая, то вновь усиливаясь. Постъядерная рапсодия, мать ее. А может, это такой своеобразный реквием по усопшим.
— Ишь, раскричались, — недовольно бормочет Егор. — Накликают беду нам на голову.
Гомон птиц прекращается также внезапно, Как и начался.
— Пора.
Егор кивает, пара минут уходит на то, чтобы присыпать угли землей и забросать сверху пучками свежей травы. Опытный следопыт все равно догадается, что здесь недавно проходили люди, но лишние меры предосторожности еще никогда не мешали. Я закидываю котелок в рюкзак, взваливаю ношу на плечи, прилаживаю лямки поудобнее. И мы двигаемся дальше, осторожно ступая по мягкой земле, очень внимательно оглядывая окрестности.
Я все-таки заснул. Вскидываю голову и невидящим взглядом смотрю в окно. Там — все та же ночь, луна сглаживает резкие очертания насыпей и колючих акаций, растворяет действительность, нагоняет тоску. Я заснул и потерял драгоценное время! Сколько прошло? Три минуты? Двадцать? Час? Гляжу на часы — около десяти минут. Каждая минута — весом в золотой слиток, весом в человеческую жизнь. Нельзя спать! Чучух неистовствует, поезд движется еще быстрее. Локомотив ревет, пышет жаром, съедает километр за километром, несется в пространстве и времени. А в его нутре застыли в ожидании ни о чем не подозревающие пассажиры: кто-то спит, кто-то коротает время за книжкой или электронным девайсом, кто-то смотрит в окно и считает столбы с отметками. Внешне все спокойно. Если я поделюсь своими страхами с кем-нибудь, меня однозначно сочтут сумасшедшим. Мои подозрения выглядят нелепо и напоминают бред больного шизофренией. Но я еще не проиграл, я поборюсь, чего бы мне это ни стоило! Чучух, ты меня слышишь, а? Я не сдамся! В ответ он еще пуще ревет и хрипит, ускоряется, так, что деревья за окном моего купе сливаются в одну сплошную черно-зеленую полосу.
Искатели. Так кличут тех, кто любит ходить по краю пропасти, кто берется за самые отчаянные задания, кто не любит отсиживаться в укрепленном бункере или бомбаре, кого тянет наверх как мух на дерьмо. Потому что иначе и не назовешь то, что сейчас творится в мире. Мы с Егором из таких, вот и сейчас, кто нас дернул переть в такую даль? Но развалины старого завода давно не давали нам покоя, вдруг есть чем поживиться среди осыпающихся стен, просевших перекрытий и потрескавшихся лестниц? Ничего, только ветер плюнул нам в лицо пылью, осыпал бетонной крошкой и выгнал ни с чем. Зато пару драгоценных фильтров потеряли, забитых и пришедших в негодность, а они сейчас на вес патронов и антибиотиков. Искатели — народ привычный, такое случается часто, а в своих вылазках приходится заходить все дальше и дальше — ближайшие-то окрестности уже давно все расчистили. Есть среди нас одиночки, есть и такие, кто ходят группами — хабара можно побольше за раз утащить. До недавнего времени и я в группе был, пока на ментала не нарвались. Егор тогда спину застудил, с нами не пошел, к счастью. А то неизвестно, уцелел бы тогда еще или нет. А напарники мои все погибли.
Засела эта зараза в обычном жилом доме на перекрестке, удачное место выбрала — мимо не пройдешь. А мы тогда решили вылазку в супермаркет сделать, в магазинах еще кое-где оставалась всякая мелочь. Те же батарейки для фонарика, например, или для хозяйства что-нибудь. Шли мы впятером по улице, жались к стенам дома, и вдруг Тоха, идущий первым, развернулся к нам и говорит: «Мертвые лучше держат язык за зубами». А затем приставил свой TT к виску и нажал на спусковой крючок. За ним остальные трое последовали, один воткнул себе в живот нож, остальные застрелились. И вот стою я среди погибших товарищей, на затылке волосы шевелятся, сказать, шокирован, — ничего не сказать. Что это за массовое самоубийство?! Ни логики тебе, ни видимых причин. И тут чувствую, как вползает в мысли что-то чужеродное, иное, осторожно ощупывает мой разум, пробует меня на вкус. Страшно тогда мне стало, бежал я так, что пятки сверкали, побросал оружие, будто не искатель я, а новобранец какой-то, стажер.
О том случае я рассказал лишь Егору, начальства у нас нет, мы вольные сталкеры, потому и докладывать никому ничего не пришлось. Только устные похоронные весточки разнес родным и близким погибших, у кого они были.
И вот совпадение ли, нет — не знаю. Но будто подселил ко мне в голову ментал чужие воспоминания. Оттого и вижу сны странные с неделю, а то и больше. Да такие яркие, настоящие, все детали четкие. Всамделишные. Словно проживаю еще одну жизнь, а не просто сплю.
Мы топаем дальше, стертые ноги время от времени спотыкаются о комья земли, запутываются в высокой траве, требуют отдыха. Но я гоню эти мысли прочь. Гиблая Равнина, так мы зовем это место. Столько народу сгинуло здесь — как юнцы, так и опытные искатели. Да и в прошлом местечко дурную славу имело. Какая-то трагедия произошла лет двадцать назад, мне один старейшина что-то рассказывал. Но я слушал вполуха, потому и не запомнил. Рощица с ее крикливыми птицами уже осталась позади, сухой ветер дует нам в спину, подгоняет, торопит. Пересекаем насыпь, деформированные насквозь ржавые рельсы стонут и гудят, шпалы уже давно превратились в труху.
А вот и стрелочный перевод. Здесь железка раздваивается, одна дорога плавно сворачивает на запад, теряется в высокой сочной траве. Я смотрю на стрелку и вдруг, неожиданно даже для самого себя, останавливаюсь. Егор, идущий позади, налетает на меня и смачно ругается.
— Бл…. Сань?!
Ветер прибивает к моим пыльным сношенным сапогам листок рваной бумаги, я бросаю взгляд вниз и поднимаю огрызок, подношу ближе к глазам. Это обрывок первой полосы чудом сохранившейся газеты, буквы и фотографии практически выцвели, но еще можно различить заголовок: «Крушение под Воронежем». И ниже: «В Воронежской области, недалеко от железнодорожной станции Бодеево сошел с рельсов пассажирский поезд, следовавший маршрутом Москва-Адлер. Причиной крушения… По предварительным данным пассажирский поезд свернул на неверный путь из-за ошибочного направления стрелочного механизма на путях… Произошло столкновение… с грузовым составом на запасном пути… опрокидыванию состава… погибли… есть раненые… Основная версия… Проводится проверка, и возбуждено уголовное дело по статье…»
Я поворачиваюсь к Егору:
— Скажи, а ты веришь в знаки?
— На солнышке перегрелся?!
Как рассказать о том, что я и сам не понимаю?!
Чучух обезумел. Я слышу, как он содрогается от смеха, давится, изрыгает булькающие звуки. Он торжествует! Ему опять удалось меня усыпить, на долгих двадцать семь минут. Поезд рассекает мрак, режет тьму, словно остро заточенный нож. Мы буравим неизвестность, что там за саваном впереди? Безысходность? Страх? Страху Чучух будет очень рад, он питается им и становится сильнее. С каждым пройденным метром растет и его уверенность, он практически полностью подчинил себе поезд. Перестук похож на отсчет времени, которое сорвалось с места, сменило размеренное движение на бешеные скачки и неистово несется вперед, приближая нас к чему-то неотвратному. Мне вдруг кажется, что я тоже становлюсь безумным, как и Чучух. А что, если я и Чучух — одно целое?
