— …Я вхожу в огромный павильон. И испытываю потрясение, какого никогда не испытывал в жизни — ни до, ни после. Ты представь: за стенами горящий Берлин. Идут ожесточенные бои. Все знают: конец войне, счет уже идет не то что на дни — может быть, на часы, все-таки на календаре 3 мая 1945 года. Почти год я нахожусь в Европе. Почти год не видел советской земли и вдруг, в сердце гитлеровской столицы, войдя в какое-то здание (я ведь не знал, что это киностудия), вижу… Красную площадь. Слева — собор Василия Блаженного, передо мною — метрах в ста, наверное, — Кремлевская стена. Справа — Мавзолей. Написано: «Ленин». Я едва не рехнулся… А над куполом Совета Министров — ты вообрази — вместо нашего флага — нацистский, с черной свастикой… Смотрю на Спасскую — а там вместо рубиновых звезд — немецкие орлы. С той же свастикой. «Ну, все, — думаю, — приехали. Пора в медсанбат…» Солдату шепчу: «Ущипни». А он сам стоит белый как стена. Вдруг вскинул автомат: как шарахнет!.. Оказалось — крашеный холст. Я до войны в Севастополе бывал, видел панораму Рубо «Оборона Севастополя». Ну вот, тут что-то похожее было: Кремль нарисован на холсте, собор и Мавзолей — из картона и фанеры. Брусчатка, правда, вроде настоящей. Декорация, одним словом…

Такой рассказ. Объяснить его, конечно, можно было. И объяснений сразу же нашлось несколько. Например: мало ли какие фильмы снимали немцы? Среди прочего могли снять и вот эдакий фантастический, о том, как взяли Москву и как над Кремлем появилась свастика.

Могло быть и по-другому: готовили документальный фильм, а декорацию сделали на случай неподходящих погодных условий. В общем, ничего удивительного в этой находке не было. Я пожалел лишь о том, что Давид Маркович не сфотографировал декорации. А вскоре, по его словам, очередной артобстрел превратил и павильон, и сооружение, и картину на холсте в кучу пепла.

Правда, в глубине души я чувствовал — что-то не так. Не годятся эти объяснения. Но других не было. И вскоре я забыл об этом рассказе — как и о документе из архива «Веермузеум», вызвавшем у меня сомнения.

Вспомнил я о бутафорской Красной площади в центре горящего Берлина спустя примерно год после возвращения в Москву. Я был в гостях у еще одного моего друга — киноведа Андрея Мальцева. И поведал ему — в порядке курьеза.

Ответ меня поразил.

— Я знаю об этом, — сказал Андрей, выслушав меня со спокойным интересом. — Мало того — я знаю то, о чем ты не знаешь… — И после эффектной паузы сообщил: — Этот фильм существует.

— Ну и ну, — только и смог произнести я. — Ты хочешь сказать, что немцы в сорок первом заранее сняли фильм о взятии Москвы? И что же — фильм демонстрировался в кинотеатрах?

— Не совсем так. Да, фильм сняли. Но, во-первых, не в сорок первом, а в сорок пятом. В конце апреля. В течение одной недели. Во-вторых, демонстрировался он лишь в одном кинотеатре. В служебном помещении рейхсканцелярии. Точнее — лично рейхсканцлеру и фюреру немецкого народа Адольфу Гитлеру.

Сказать, что услышанное меня ошеломило, — значит не сказать ничего. Я был шокирован и на короткое время онемел. Словно не замечая этого, друг мой Андрей Анатольевич Мальцев добавил:

— Фильм был снят самой Лени Рифеншталь. Надеюсь, тебе это имя что-то говорит.

Странный вопрос. Кто же не знает Лени Рифеншталь, самую знаменитую и почитаемую кинематографистку гитлеровской Германии. Следует отметить, что она действительно была чрезвычайно одаренным человеком. Ее документальная картина «Триумф воли», снятая в 1938 году, повергла в изумленное восхищение искушенных киношников всего мира. На Каннском фестивале картина получила Гран-при. Этот фильм, рассказывавший о партийном съезде нацистов в Нюрнберге, создавал почти физическое ощущение колоссальной мощи, взраставшей в Германии, на основе не виданного нигде и никогда ранее единения партийных вождей и немецкого народа. Фильм изобиловал множеством находок. Но главное — я узнал об этом не так давно — фильм снимался как игровой, художественный. С десятками дублей, строительством декораций и прочего, прочего, прочего… Гитлер лично выразил благодарность создательнице фильма и преподнес ей громадный букет роз. В своих воспоминаниях Лени Рифеншталь пишет, что, получив этот подарок, она потеряла сознание.

— Парад на Красной площади тоже, естественно, снимался как игровой, — продолжал Андрей. — Вернее было бы сказать — игровой фильм снимался как документальный. То есть все наоборот. Вот, взгляни, — он протянул мне фотографию. Я взглянул — и обомлел. На фотографии был изображен… парад гитлеровских войск в Москве, на Красной площади. На трибуне стоял сам Гитлер — в полном одиночестве. Лицо его был обращено к небесам.

А у подножия Мавзолея стояли эсэсовцы.

— Фотомонтаж? — спросил я.

— Нет, конечно. Рабочий момент съемок, — ответил он. — Кстати говоря, сам фильм исчез. Но кое-какие рабочие материалы… — Он кивнул на фотографию: — Попали в руки советского командования. Где они сейчас — неизвестно. Скорее всего, были уничтожены. А у Лени уже не спросишь…

Я снова обратился к фотографии и присмотрелся внимательнее. На древке штандарта, с которым стоял навытяжку солдат у Мавзолея, я заметил табличку с надписью «Дас Райх».

И словно мгновенная вспышка озарила вдруг мою память. Я вспомнил о необъяснимом приказе фельдмаршала Кейтеля, датированном 28 апреля 1945 года.

В голове у меня начала складываться картина, невероятная в своей фантастичности.

— Андрюша… — сказал я. — Кажется, я могу добавить сюда еще один факт…

И рассказал ему о странных маневрах эсэсовского полка. Сначала он не поверил. Я ткнул пальцем в табличку с названием полка. Он присмотрелся. Удивленно хмыкнул.

— Похоже, ты прав. Похоже, именно солдат этого полка использовали в качестве статистов.

— Но зачем? — потрясенно спросил я. — Для чего? Кому могло прийти в голову заниматься подобными вещами в такое время?

Он не ответил. Я понимал, что у него есть объяснение этому абсурду. Но он почему-то не захотел произносить его вслух. Больше мы в тот вечер не говорили об этом невероятном событии.

Впоследствии я не раз и не два мысленно возвращался к нему. И несмотря на то что объяснения не находилось, я всякий раз испытывал чувство иррационального страха. Я не мог понять, что происходило в том далеком и с каждым днем уходившем все дальше 1945 году. Но я чувствовал, что происходило нечто мрачное, темное — и опасное.

При том я старался не говорить на эту тему ни с кем из какого-то суеверного чувства, объяснения которому тоже не находил.

Но недавно мне вдруг позвонил Андрей. По голосу его я понял, что он с трудом сдерживает эмоции.

— Ты слышал, что в архивах студии «ДЕФА» нашли какой-то фильм Лени Рифеншталь, ранее неизвестный? — спросил он. И я сразу понял, о чем он думает. Потому что подумал о том же. — Да-да, — сказал Андрей. — Похоже, тот самый. Приезжай. У меня есть гипотеза.

И я приехал. Меня поразила перемена, случившаяся за это время с моим товарищем. Он осунулся, постарел, глаза, обычно веселые, с озорными чертиками, казались потухшими. Мы едва обменялись приветствиями, и Мальцев сразу заговорил о том загадочном фильме.

— В прошлый раз ты сказал: никто, кроме Гитлера, не мог отдавать приказы Кейтелю. Вопрос: для чего? — сказал он, нервно постукивая по поверхности журнального столика, за которым мы сидели.

— Вопрос: для чего, — повторил я.

И тогда Мальцев невесело усмехнулся и вдруг указал на маленький плакатик, висевший над его книжным шкафом, прямо напротив меня. На плакатике значилось: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино. В.И. Ленин».

— Гитлер, похоже, тоже считал кино важнейшим, — сказал он уже без усмешки. — И не просто искусством. Важнейшим делом. Самым важным — в какой-то момент.

— Важнее победы? Важнее жизни? — Я все еще не верил.

— Почему же? Именно во имя спасения жизни, во имя победы и снимался, — ответил Мальцев серьезно. — Прошу обратить внимание на то, что ни в воспоминаниях самой Лени, ни в воспоминаниях других участников фантасмагории об этом факте не упоминается ни слова… — Он нахмурился. — Вспомни о некоторых других находках, не имеющих рационального объяснения. Например, о жуткой находке в подземных бункерах рейхсканцелярии — трупах тибетских монахов. Монахи были умерщвлены явно ритуальным образом. Их тела лежали так, словно должны были составить некие фигуры — звезды или что-то подобное. Вспомни о том тумане мистики, который окутывал высшие круги нацистов с самого начала появления этого движения. Вспомни мистическое тайное общество «Туле», куда входили такие люди, как, например, Хаусхоффер. Вспомни, наконец, что даже «Черный Орден» — как иногда называли СС — первоначально задумывался в качестве религиозно-мистической организации на манер средневековых рыцарских орденов. Высшие лица Рейха — в первую очередь, разумеется, сам Гитлер — искренне верили в оккультизм и магию. Кстати сказать, фюрер полагал, что все тот же «Триумф воли» магически воздействовал на аудиторию. И не в переносном смысле… Думаю, в конце войны у него появилось желание спасти режим, прибегнув к оккультным приемам.