Спасибкаю и вплываю в портал, удивляясь, какой тусклой лампе пришло в голову приставить ко мне этого чувака; Тетя Шови называет таких дурней «добавкой к требованиям». Трубопроводы в туннеле запечатаны, ни в них, ни между ними не спрячешься. Я знаю, что Рыбеха адски богата и вынуждена нанимать людей, чтобы те тратили ее деньги, но, думаю, ей стоит чаще нанимать умников, понимающих разницу между тратой и растратой.

А вот и наша дуреха — в центре больничной кровати, почти такой же огромной, как отправивший Рыбеху сюда кольцевой берг. В ее распоряжении целая палата — все стены развернуты так, чтобы пациентка оказалась в большой отдельной комнате. В дальнем конце — несколько медсестер: расселись и посасывают кофе из пузырьков. Заслышав, что я иду, они спешно отлепляются от стульев и тянутся к рабочим вещам, но я всеми восемью конечностями даю сигнал «расслабьтесь» — светский визит, я никто, не надо суетиться, — и они возвращаются на свои места.

Восседающая посреди подушечного гнезда Рыбеха выглядит неплохо, разве что чуть недоваренно. На ее голове — новый нарост в три сантиметра толщиной, и эта штука явно зудит, потому что Рыбеха постоянно ее чешет. Невзирая на инкубатор вокруг ноги, она настаивает на полном объятии, четыре на четыре, потом хлопает по простыне рядом с собой.

— Аркея, будь как дома!

— А это по правилам, когда посетитель садится на кровать? — спрашиваю я, цепляясь парой рук за ближайший привязной столб. На столбе красуется раскладное сиденье для двуногих гостей. В этой палате есть все.

— Ага. Правило простое: все в порядке, если я так говорю. Сама посмотри, эта кровать больше, чем многие мои апартаменты. Здесь может устроить пикник вся команда. И очень жаль, что их тут нет. — Она чуть сникает. — Как там все-подряд, пашут без продыху?

Опускаюсь на кровать.

— Всегда нужно или лабу строить, или хард обслуживать, или урожай инфы собрать, — говорю осторожно, — если ты это имела в виду.

По ее гримасе понимаю, что не это.

— Ты одна пришла меня проведать, — говорит она.

— Может, остальных не было в Списке.

— Что за список? — спрашивает. Я рассказываю. У нее падает челюсть, тут же по обе стороны кровати объявляются сестры, нервные как черти, и осведомляются, все ли с Рыбехой в порядке. — Отойдите, могу я побыть с кем-то наедине, ну же?

Они подчиняются, хоть и с неохотой, и глазеют на меня так, будто не шибко уверены, что, пока я сижу на этой кровати, Рыбеха в безопасности.

— Не ори на них, — говорю я чуть погодя. — Если с тобой что стрясется, это будет их вина. Они просто заботятся о тебе, как умеют.

Распрямляю две руки, одной обвожу комнату, другой указываю на инкубатор, в котором квадзилион наноректиков правит Рыбехину ногу от самого костного мозга, и нога, уверяю вас по личному опыту, зудит. Страшно зудит. Безусловно, в том числе поэтому Рыбеха как в космос опущена — что сделаешь, когда чешется чертов костный мозг? — и мои слова ей не помогают.

— Я могла бы догадаться, — вскипает она, почесывая голову. — Это все те, на кого я работаю.

Чушь какая-то. У ЮпОп на такие хоромы средств нет.

— Думаю, дорогуша, ты ошибаешься, — говорю я. — Только предположи мы, что у ЮпОпа водится столь ценный металл, суши мигом взяли бы эту Бастилию, и головы покати…

— Не, я о грязючниках. Мой облик лицензирован для рекламы и шоу-биза, — говорит она. — Я думала, если улечу сюда-к-нам, спрос на меня снизится: с глаз долой — из сердца вон, понимаешь? Но, очевидно, концепт «королева красоты в космосе» еще блещет новизной.

— Значит, ты по-прежнему богата, — говорю я. — Это разве плохо?

Она кривит лицо, как от боли.

— Ты бы согласилась на бессрочный контракт просто ради богатства? Даже ради такого богатства?

— Нельзя обогатиться на бессрочном контракте, — говорю я мягко, — и профсоюзы не столь тупы, чтобы их разрешать.

Она задумывается на пару секунд.

— Ладно, скажи вот что: бывало у тебя такое, когда ты думала, что чем-то владеешь, а потом выяснила, что ты сама — его собственность?

— Ох…. — До меня доходит. — Они могут заставить тебя вернуться?

— Они пытаются, — говорит Рыбеха. — Вчера ночью пришло постановление суда, требующее, чтобы я вляпалась в Грязюку как можно быстрее. Доктора внесли коррективы: они разрешат мне отчалить, когда я буду здорова, но до бесконечности этот момент не оттянуть. Ты знаешь хороших законников? Здесь-у-нас? — добавляет она.

— Ну да. Само собой, все они суши.

Рыбеха светлеет:

— Самое оно.

* * *

Здесь-у-нас не всякий наутилус помпилиус — законник (эта форма популярна также среди библиотекарей, исследователей и всяко-прочих, чьи извилины рутинно перегружены информацией), однако всякий законник в Юп-системе — наутилус помпилиус. Речь не о юридическом ограничении, как с двуногими и медициной, просто так уж повелось — и возникла такая вот традиция. Если верить Голубе, партнеру в фирме, с которой имеет дело наш профсоюз, для суши это эквивалент напудренных париков и черных мантий, которые мы видывали и здесь-у-нас, когда двоеходики из иных регионов Грязюки прилетали со своими адвокатами.

Голуба говорит, что, как бы ни тщились двуногие законники выказать себя профессионалами, все они ломаются и начинают чудить при встрече со своими суши-коллегами. Когда профсоюз в последний раз вел переговоры с ЮпОпом, штаб-квартира прислала из Грязюки полную жестянку юрисконсультов. На самом-то деле с Марса, но они не были марсианскими гражданами и отправились потом прямо на Номер Три. Голуба с ними не общалась, однако держала нас в курсе по максимуму, не нарушая никаких предписаний.

Голуба — спец по цивилистике и правам суши, она защищает наши, граждан Юп-системы, интересы. Включая не только суши и суши-на-переходной-стадии, но и людей перед операцией — пред-опов. Любой двоеходик, подавший заверенное ходатайство о хирургической перемене формы, по закону становится суши.

У пред-опов забот полон рот: злые родичи, богатые злые родичи с постановлениями какого-нибудь грязючного верховного суда, растерянные/встревоженные дети, родители и бывшие супруги с разбитым сердцем, иски и контрактные споры. Голуба занимается и этими, и всяко-прочими проблемами: верификация идентичности, передача денег и собственности, биометрические перенастройки, а также организация посредничества, психологические консультации (для всех, включая злых родичей), даже религиозное водительство. Большинство двуногих жутко удивились бы, узнав, сколь многие из нас подаются в суши, чтобы найти Бога, ну или что-то еще. В основном мы, включая меня, попадаем в последнюю категорию, но и тех, кто алчет организованной религии, среди нас немало. Я думаю, невозможно так радикально перемениться, не открыв в себе какую-то духовность.

Рыбеха официально пока не пред-оп, но я знала, что никто лучше Голубы не поведает дурехе, с чем та столкнется, если на это дело решится. Голуба отлично представляет себе, что именно двоеходики хотят услышать, и говорит то, что им надо знать, так, чтобы они дослушали до конца. Я думала, это психология, но Голуба говорит, что скорее уж лингвистика.

Как сказала бы Шире-Глюк: меня не спрашивайте, я тут всего лишь шныряю во мраке.

* * *

Назавтра я заявляюсь под руки с Голубой, и Спископроверяльщица глазеет на нас так, будто в жизни ничего похожего не видела. Записывает наши имена, но как-то не радуется, что меня огорчает. Проверка Списка — работа, проявления эмоций не требующая.

— Вы адвокат? — вопрошает она Голубу. Глаза у них на одном уровне; щупальца Голубы убраны, чтобы никто не возбух.

— Если надо, просканьте меня еще раз, — отвечает Голуба добросердечно. — Я подожду. Мама всегда говорила: семь раз отмерь, один раз отрежь.

Секунду-другую Спископроверяльщица не понимает, что ей вообще делать, потом сканит нас обеих наново.

— Да, вот ваши имена. Просто… ну, она сказала «адвокат», и я думала… мне казалось, что вы… э-э-э…

Она мекает и бекает так долго, что ее всю перекашивает, и тут Голуба, смилостивившись, говорит:

— Двуногая.

Голуба по-прежнему добросердечна, но щупальца ее змеятся в открытую.

— Вы не местная, не так ли? — спрашивает она приторно-сладко, и я чуть не лопаюсь от смеха.

— Нет, — отвечает Спископроверяльщица тонким голоском, — я дальше Марса в жизни не летала.

— Если двуногий на другом конце портала настолько же провинциален, лучше предупредите его сразу.

Мы идем через портал, и Голуба добавляет:

— Поздно!

Нас ждет все тот же парень с палками, но, когда Голуба его видит, она издает свой безумный судорожный клич и врезается парню в лицо, да так, что щупальца пляшут на его коже.

— Сукин ты сын! — говорит она, абсолютно счастливая.

И палколюб ей отвечает:

— Привет, мамочка.

— Оу. Ке-ей, — говорю я, обращаясь к кому-нибудь во Вселенной, кто может меня услыхать. — Я вот думаю про церебральную клизму. Самое время — нет?

— Расслабься, — говорит Голуба. — «Привет, мамочка» — это ответ на обращение «сукин сын».

— Или «привет, папочка», — говорит палколюб, — в зависимости от.

— Да вы все для меня на одно лицо, — отвечает Голуба. — Вселенная похожа на чемодан, Аркеечка. Нас с Флорианом когда-то вместе брали в заложники — давно, я была еще двоеходицей.