Кровь Императора

...

The Horus Heresy®

Это легендарное время.

Могучие герои сражаются за право властвовать над Галактикой. Огромные армии Императора Человечества завоевывают звезды в ходе Великого крестового похода. Его лучшим воинам предстоит сокрушить и стереть со страниц истории мириады чуждых рас.

Человечество манит рассвет новой эры господства в космосе. Блестящие цитадели из мрамора и золота восхваляют многочисленные победы Императора, возвращающего под свой контроль систему за системой. На миллионах миров возводятся памятники во славу великих свершений Его самых могучих чемпионов.

Первые и наиболее выдающиеся среди них — примархп, сверхчеловеческие создания, что ведут за собой на войну легионы Космического Десанта. Они величественны и непреклонны, они — вершина генетических экспериментов Императора, а сами космодесантники — сильнейшие воины, каких только видела Галактика, способные в одиночку одолеть в бою сотню и даже больше обычных людей.

Много сказаний сложено об этих легендарных созданиях. От залов Императорского Дворца на Терре до дальних рубежей сегментума Ультима — повсюду их деяния определяют само будущее Галактики. Но могут ли такие души всегда оставаться непорочными и не ведающими сомнений? Или соблазны великого могущества окажутся слишком сильны даже для самых преданных сыновей Императора?

Семена ереси уже посеяны, и до начала величайшей войны в истории человечества остаются считаные годы…

LUPUS DAEMONIS

Грэм Макнилл

Первое воспоминание Нергюи об убийствах было связано с его приемным отцом.

Прижавшись ухом к груди опекуна, он слышал, как неистово бьется сердце мужчины, пока тот уносил малыша от резни, творящейся позади них.

Тогда Нергюи не знал, кто отнимает жизни.

Внизу, в полнотъме, это почти не имело значения.

Душегубства обыденны, убийства — норма бытия.

Убивай или будешь убит. Убей их, пока они не убили тебя.

И неважно, кто «они» такие. Они — это кто угодно за пределами островков света от мигающих газовых люменов.

Они — любой, кого ты не знаешь.

Они — все, кто не носят рожь-метку твоего клана, твоей банды, твоей семьи.

Но порой опасны даже те, у кого она есть.

Внизу, в полнотьме, мрак кишел жизнью, и она стоила дешево. Братья резали братьев, родители бросали детей, жены убивали мужей.

Тогда младенец еще не понимал, как устроен мир в неосвещенных лабиринтах трущоб и неимоверно грязных туннелях, которые изъязвляли кору планеты, словно ходы червей в плесневелом хлебе. Все, что он знал, — то, как колотится сердце человека, лишь секунды назад ставшего приемным отцом малыша.

Мужчина выглядел так, словно сам немало удивлялся, как все повернулось.

Нергюи помнил гортанные выкрики, разгоряченные, будто от вулканического жара в глубинных шахтах.

Он не разбирал смысла слов, но сознавал, что за ними скрывается боязнь.

Страх заставил Костодеров с зазубренными ножами прийти в пещеру его клана.

И малыш, едва вышедший из пеленок, понял, что ненависть неотделима от страха.

Приемный отец пошатнулся и упал, изо рта у него хлынули кровь и черная желчь.

Осколки ранившей его пули только что пронзили легкие, и те быстро наполнялись жидкостью. Положив ребенка на землю, он вытащил ржавый тычковый кинжал. На закопченных стенах метались тени. Мелькали разделочные ножи, их недавно заточенные лезвия сверкали на свету.

Взревев от ярости, отец выпрямился и начал драться.

Потому что внизу, в полнотьме, дерутся и умирают.

Ты дерешься, пока не опустошишь магазин, пока не затупишь и не сломаешь клинок, пока не раздробишь кулаки.

Ты падаешь только после того, как твое сердце перестанет биться или тебе проломят череп камнем.

Ты бьешься, пока тебе не перережут глотку и не положат на глаза зеркальные монетки.

Малыш помнил, как кряхтели борющиеся люди, как оглушительно громыхало примитивное оружие.

Яркие вспышки и привкус скверного пороха. Вонь распоротой плоти, смердящей страхом.

Резкий, будоражащий аромат крови вокруг.

Отец дрался как следует, но в итоге умер.

Пуля, отскочив рикошетом, пробила ему колено, а в бок ему врубился моторизованный топор. Зубья на клинке растерзали легкие, залитые алой влагой. Мужчина рухнул рядом с приемным сыном, обливаясь кровью из ран в искалеченном теле.

Умирая, он с непониманием смотрел в блестящие сине-зеленые глаза малыша.

Это первое воспоминание Нергюи об убийствах не стало последним.

Планета Хтония зиждилась на них.

К разрисованным стенам пещеры Глубокрыс прилегали железные конструкции вроде строительных лесов, похожие на сеть огромного металлического паука. Их соединяли перекрученные цепи, напоминавшие жилы, растянутые на сушильной раме. Вдоль подмостков висели полосы едкого дыма, оставшиеся после стрельбы и взрывов самодельных бомб из отрезков труб.

Каменистый пол стал скользким от пота, дерьма и чего-то мокрого в тех местах, где людям выпускали кишки.

Воздух дрожал от гиканья и улюлюканья юных бойцов из Головорезов, только что прошедших крещение кровью. Члены клана Нергюи тащили безжизненные тела Глубокрыс к вулканической расселине в центре каверны, напоминавшей преисподнюю.

Никто не знал, насколько далеко до дна разлома. Поговаривали, что стены его недр испещрены жилами драгоценных металлов, самоцветами и пластами осадочных отложений, богатых химвеществами. И что, когда Хтония уносилась по своей орбите от голубого солнца и ее расплавленное сердце остывало, любой клан мог добыть в той пропасти целое состояние. Нергюи понятия не имел, правда ли это, но Головорезам хватило даже слухов, чтобы перебить Глубокрысов и присвоить их территорию.

Со смесью зависти и гордости он наблюдал, как молодые люди — уже не дети — вырезают на груди сраженных ими врагов свои прозвания.

Убой-имена, заслуженные убийством.

Юноши и девушки, только что возвысившиеся до воинов, размазывали кровь мертвецов по своим глазам и ртам. Опьяненные бойней и жаждой битвы, они свирепо завывали, будто дикие звери.

Трупы, от которых уже не было никакого проку, бесцеремонно скинули в магматическую трещину. Бойцы отступили от волн удушающего жара, а Хагеддон за волосы, стянутые в пучок, приволок в центр пещеры вождя Глубокрыс.

Израненный, изувеченный, полумертвый, тот еще дергался в хватке владыки Головорезов.

По меркам Хтонии ему не повезло.

В полнотьме тебя учили драться так жестко, чтобы им пришлось убить тебя.

Племена и кланы планеты неласково обходились с пленниками, подвергая их таким кошмарным пыткам, что даже самые волевые люди превращались в обгаженных бредящих безумцев.

С громадного тела Хагеддона из плоти и металла стекала кровь: его собственная и дюжины людей, которых он прикончил. Его волосы, тоже собранные в пучок, растрепались в бою, и длинные черные пряди свисали на изрезанное шрамами лицо, будто темная вуаль. Из всех черт владыки Нергюи различал только клыки-имплантаты, мерцающие серебром, и блеклый шарик механического глаза.

— Головорезы! вскричал Хагеддон. — За кровь отплачено кровью!

Бойцы медленно выстроились вокруг него и, согнувшись в поясе, застучали по полу пещеры клинками и огрубелыми ладонями. Из их глоток донеслось низкое рычание, полугласное и гортанное, но полное мрачного смысла. Так звучала их охотничья песнь под неторопливый ритм ударов металла и плоти о камень.

Нергюи почувствовал, что она затрагивает нечто в недрах его иссеченного тела, пробуждая щемящее чувство утраты — воспоминание о чем-то давно забытом или отблеск будущего, пока еще неведомого ему.

Парень жаждал примкнуть к соплеменникам, завыть вместе с ними в круге стаи.

Но он еще не пролил кровь в битве, а на любого, кто вошел бы в кольцо своры, не заслужив убой-имени, набросились бы юнцы. Нарушителя порезали бы на куски, даже не удостоив зеркальных монеток на глаза.

Хагеддон воздел свой ритуальный нож — длинный клинок, оставленный одним из сборщиков мертвых.

Лезвие оружия никогда не теряло остроту, и, сколько бы крови оно ни выпустило, его не касалась красная ржа.

— Аэбатан! — прокричал владыка.

Приложив клинок к горлу вождя Глубокрыс, он принялся пилить кожу, мышцы, жилы и кости, пока не отрезал голову. Тело свалилось в расселину.

Затем Хагеддон поднял голову врага так, чтобы алый дождь из обрубка омыл его лицо, после чего швырнул ее вслед за трупом.

В красноватом свете, льющемся из магматического разлома, владыка казался чудовищем.

Жизнь на Хтонии стоила дешево. Нергюи знал это с первых своих дней.

Само существование человека там значило меньше, чем его клинок, пригоршня патронов в кармане или размер ботинок со стальными набойками. А жизнь Нергюи ценилась ниже большинства других.

Ему говорили это столько, сколько он себя помнил.

Недомерок, посмешище всего клана, покрытый шрамами урод, не умер от ран, которые погубили бы любого иного ребенка.

Его тело отказывалось расти и развиваться так, как у других детей.

Кое-кто считал паренька ходячим проклятием — перевертышем, которого злые духи подложили в сердце Хтонии, чтобы помучить народ.