Между Явью и Навью

Сборник под общей редакцией Александра Мазина

Пролог

Мстислав, великий князь киевский по праву меча и родства, прищурясь глядел на клубящуюся Тьму.

— Держится Кромка? — спросил он не поворачивая головы.

— Держится. До времени.

Его спутник, широкий в плечах, но худой, будто высушенный, воином не был. В обычном понимании. Но страшились его более, чем самого грозного богатыря.

Имя его было — Черномор. Черная Смерть. Смерть многих. Неотвратимая и страшная.

Назвали его так печенеги. И — прилипло. И стало гордостью.

Как говаривал Олег Вещий, сначала наставник, а потом друг Черномора: «Мы, стражи, добро для Руси. И нам должно быть страшней тех, кто зло. Иначе как победить?»

Он был мудр, Олег Вещий. И жил в те времена, когда Тот, Который Есть Любовь, еще не пришел на Русь.

Иногда Черномору думалось: лучше бы и не приходил. Чтобы никто не усомнился: есть только один путь — большей силы и большего страха.

— Митрополит Михаил сказал: «Христос спасет», — без особой уверенности проговорил великий князь.

Черномор промолчал. Но Мстислав его и без слов понял.

Не Христос помог Мстиславу, когда тот умирал от волшбы брата. Брата, которого он пощадил там, на поле близ Листвена.

Черномор спас. Обратил проклятие на проклявшего — и перешла мучительная смерть с одного брата на другого.

Но правы и христиане, когда говорят: зло порождает еще большее зло. Сгинул во тьме Ярослав Хромец. И, захлебываясь кровавой рвотой, умирая той смертью, что была уготована Мстиславу, успел-таки ненасытный братоубийца выхаркать последнюю волю: «Я вернусь!»

И вот он возвращается.

Спасет ли Тот, Кто сказал: «Каждому воздастся по вере его»?

Но крепка ли вера в Него на Руси?

Черномор знал ответ. Была б крепка — не истончилась бы Кромка меж Явью и Навью и не полезли бы мертвые в мир живых.

К счастью для мира, не одной лишь людской верой жива Русь, но — кровью верных.

К счастью для Руси, но не для них.

— Кровь отворяет врата, кровь их и закроет, — сказал Черномор Мстиславу три месяца назад, глядя на закатное небо с дозорной башни киевского детинца. — Кровь богатырей. Призови их, чтоб были они с нами, когда настанет срок.

— А когда он настанет? — спросил тогда Мстислав.

— По Боянову стиху, беда придет после Купалина дня, — ответил Черномор.

— Скоро совсем, — проговорил великий князь Мстислав Владимирович, прозванный Храбрым, и поежился, будто стало вдруг холодно под собольим плащом.

— Скоро, — согласился Черномор. — Еженощно вижу его во сне.

— Брата моего? — спросил Мстислав.

— Нагльфар. Корабль мертвецов. Брат твой — тоже на его палубе. Вместе со своими нурманами.

— Мы убили их однажды! — жестко произнес Мстислав. — Убьем еще раз, если понадобится!

— Так и будет, — не стал спорить Черномор. — А пока вели гриди своей капищ более не жечь и жрецов старобожьих не бить. И другим не давать. К худу это.

— Я их и не бил никогда, — покачал головой Мстислав. — То отец мой и брат мой…

Он вспомнил брата своего Ярослава, его строгое лицо, дивно спокойное, когда Ярослав сказал ему там, на поле близ Листвена:

«Моя жизнь — в твоей власти, брат. И я ее принимаю».

— Я не пролил крови брата, — сказал Мстислав. — Я его простил. И смерть братьев наших ему простил.

— А другие — нет. Отец твой стол взял братоубийством! — по-вороньи хрипло каркнул Черномор. — Навлек проклятие на землю нашу и род свой. Вину его христианский бог на себя принял. Но что в том зачатому в ненависти? Не мог стать преданным сыном тот, кто зачат силком в ночь великой крови. По обычаю Ярослав был в своем праве: мстить за деда, за дядьев, за мать…

— Христос говорит иное, — вздохнул Мстислав.

— Ты веришь? — спросил Черномор.

— Не мне о вере судить, — качнул головой Мстислав. — Мне о людях заботиться. Я — великий князь, но в час беды все ли за мной пойдут? Север помнит Ярослава. Их кровь на клинках моей дружины. Север против юга, христиане против язычников… Нам и умертвий не надо, чтобы кровь лить в усобицах.

— С христианами я договорился, — сурово произнес Черномор.

— Ты? — Мстислав удивился.

Кем только не полагали Черномора: ведуном, колдуном, жрецом вышних… Иные даже — стражем Калинова Моста. Но уж христианином его точно никто не считал.

— Митрополит Киевский Михаил в вере своей тверд. Но не слеп. Проникся. Наложил на богатырские знаки печать Веры.

— Христианской Веры? — уточнил Мстислав.

Черномор кивнул, но уточнил:

— Не обязательно быть христианином, чтобы принять знак. Главное — свобода от Тьмы. А мое плетение сотворит остальное: опознает истинного богатыря, веры родной и земли хранителя, достойного принять и силу, и бремя ее.

— И сколько их, знаков этих?

— Тридцать три. Более не требуется. А от тебя требуется: раздать их верным людям и отправить тех путями Бояновыми.

Мстислав поглядел на спутника, потом — на Тьму, и снова — на Черномора.

— Путями Бояновыми?

— Пророчество, — напомнил тот.

И вдруг заговорил нараспев, будто гусляр:

— Первым из призванных будет он, владыка клинков из закатного края, слуга престола каменного. И страшной станет служба его, и будет она точно замковый камень, выпавший из гнезда.

Проговорил, вздохнул, потер лоб:

— То первый будет, княже. А у второй даже имя названо: Залог. Еще сказано: глаза ее — как солнце в разрыве туч. Влага ее — дар непрошеный, знак ее — птах без имени, ибо неждан приход ее и нет ее в кругу призванных.

— Залог, значит? А у первого даже имя неизвестно. — Великий князь поглядел на чародея. Снизу вверх поглядел, хотя сам роста был немаленького. — И как их сыскать по таким стихам?

— Этих двух искать не надо. Сами найдутся. А где искать третьего — я знаю. Да ты и сам догадаешься. — И опять нараспев: — Сильный духом, верный роду двух рек, двух путей и двух солнц, встанет один против всех, но не падет на него тень крыльев сокола.

— Ты прав, — согласился Мстислав. — Знаю я, о ком речь. И где его искать — знаю. Но захочет ли он сам… отыскаться?

— Найдется, — уверил Черномор. — Ты, главное, воев подбери правильных. Вон Сувору поручи. Он — дотошный. Пусть проследит, чтоб слова правильные наизусть вызубрили. И чтоб с каждым отрядом непременно двое слуг божьих: старой веры и новой. Мы уж с владыкой Михаилом постараемся таких выбрать, чтоб силу имели и меж собой не передрались.

— Три десятка и еще три. Столько по Бояновому стиху. А скольких примут стоячие камни?

— Много званых, да мало избранных… — пробормотал Мстислав, глядя на черные с прожелтью клубы, накрывшие степь, и вновь поежился. — Думаешь, Сувор? Он для войны хорош. А тут ведь не только воины. Жрецы нужны, монахи. Да так подобрать, чтоб в дороге не передрались.

— Это война и есть. Сувор справится! — отрезал Черномор. — Пришло время богатырей. Их время.

— Их или наше? — спросил Мстислав, не сводя глаз с Тьмы.

— Их, — тихо, почти шепотом, произнес Черномор. — Наше на исходе. — И добавил уже совсем беззвучно: — Здесь — на исходе.

Александр Мазин

Душегуб

Сильный духом, верный роду двух рек, двух путей и двух солнц, встанет один против всех, но не падет на него тень крыльев сокола.

Бояново пророчество. Стих седьмой [Здесь и далее автор эпиграфов Александр Мазин.]

На крыльцо вышли трое. Немолодой уже, толстоусый гридень, с золотой гривной великого князя киевского на груди, черный, как ворона, длинный и тощий монах и плечистый, с распущенной по плечам гривой жрец-волох [Волох — служитель бога Волоха (Волоса, Велеса). — Здесь и далее примечания авторов.], с посоха которого щерилась по-доброму собачья голова с ушами-крыльями.

Толпа загомонила. Соседство монаха и жреца людям было удивительно.

— Люд плесковский! Слушай! — закричал глашатай воеводы, дородный, важный, издали похожий на боярина. — Великокняжье повеление! Слушай!

Толпа утихла. Всем было интересно: что киевские скажут? На дай боги, новый налог какой назначили…

Не налог. Хуже.

— Я — голос великого князя киевского Мстислава Владимировича! — грозным басом прогудел гридень. — Он говорит: «Сбывается пророчество Бояново! Истончилась грань между Навью и Явью [Явь — мир живых, Навь — мир мертвых.], землей и Преисподней! Порушены границы меж мирами людей и тварей! Злая сила идет на крепость земли Русской! Страшная сила!»

Воин умолк. Эхо его голоса несколько мгновений металось по площади, а потом утонуло в рокоте толпы.

Князь плесковский [Плесков — старинное название города Пскова.] Турбой, в крещении Константин, невысокий, смугловатый, лицом и статью более схожий с матерью, чем с отцом-варягом, убитым свеями покойного Ярослава, выждал некоторое время, потом махнул рукой — и, перекрывая шум, поплыл над головами звон вечевого била.

Взвились и закаркали воро́ны, вечные алчные спутники человеческих толп.

— Тише! — взвился крик глашатая.

— Русь сильна! — рявкнул воин Мстислава. — Великий князь, дружина его, люди его уже встали на пути вражьем! Однако не устоять им, ежели не поднимутся рядом с ними лучшие, богатыри русские, вои славные да люди мудрые, тайны ведающие! Так сказано Бояном Вещим! Так тому и быть!

— Потому мы здесь, люди плесковские! — подхватил речь воина монах. — Избрать угодных и указать им истинный путь!