О том, что эта информация может стать для него последней, пилот как-то не задумался. Как и не задумался он, почему поступил по-другому: вынул свой талисман, прошептал «аверс — за ним, реверс — в противоход». Выпало, что в противоход. Лес разразился торжествующим рёвом и гуканьем и сразу же смолк — то ли приветствуя выбор, то ли издеваясь над ним.

3

Вода. Мир схлопнулся в точку, сузился до одного короткого слова. Вода. Пить. Жажда. Пилот сидел, опершись спиной о податливый ствол кактусопальмы, и звенела опостылевшая тишина, а с мертвенно-ртутного неба всё так же низвергались потоки жара, выпаривая из тела остатки жизни. И некуда спрятаться, всё залито призрачным маревом, и даже стволы растений не отбрасывают спасительной тени.

Ещё полчаса, от силы час — и он уже не встанет. Так и останется здесь скорчившейся мумией на потеху странным существам и неведомым лесным… голосам? Звукам? Да не всё ли равно! Встань и иди! — так сказано было, и мёртвый встал и пошёл, если, конечно, верить древним сказкам.

А он ведь ещё даже не умер… ещё не умер.

У этого кратера противоположный гребень высок — вскарабкавшись, можно оглядеть дальний горизонт. Но — на пределе сил. А совсем недалеко, левее — разлом, или овраг, или как его… распадок. Туда дойти проще, но что это даст? Ещё один ручей со студнем вместо воды?

Пилот в который уже раз запустил пальцы в нагрудный карман. Сверкнул в лучах Ипсилона отчеканенный затёртый профиль: лысоватый человек с бородкой. «Вождь мирового пролетариата», надо же. Чего только не засунул ему в голову почивший в бозе искин «Витязя»: литература, музыка или вот — история. Только его, пилота, собственная история стремительно катится к закату, и вся мудрость Софии бессильна.

Монета взлетела, кувыркаясь: аверс — восхождение, реверс — распадок. Реверс. Он согнул ноги и медленно, чтобы не потерять сознание, выпрямился. У искусственного разума, возможно, были свои резоны. Возможно, он хотел, чтобы на необитаемой планете человеку было не так скучно и одиноко, оттого и загнал в его мозги культурный багаж последних тысячелетий. Кто поймёт резоны искусственного разума? Или вычислил, что это спасает от одичания. Одного не вычислил — воды.

Воды! Он сам виноват — там, на борту «Гордого», много воды. А ещё реактивы, энергия, он мог бы добыть воду химическим путём, здесь же есть кислород, он добыл бы целое озеро воды, он бы плескался в воде, как какая-нибудь полуразумная амфибия или безмозглая амёба. И пусть, что пала сюда звезда Полынь и треть вод стали горьки, он отыскал бы недостающие две…

Звук снова возник из ниоткуда и со всех сторон сразу: он был словно уханье механического филина, вздумавшего выводить соловьиные трели, живой и неживой одновременно; ствол кактусопальмы, о которую продолжал опираться пилот, завибрировал, заплясал в безумном резонансном танго… Какой в этом смысл?

Звук оборвался так же внезапно, и пилот двинулся в путь. Преобразование Фурье. Причём — обратное преобразование Фурье. Да, вот именно, именно обратное… Свёртки функций. Мерность пространства… Какова мерность пространства, Риман его побери? Я брежу, понял пилот, это просто бред, надо взять себя в руки, не надо думать, ни о чём не надо думать, надо просто идти, шаг за шагом. Калипсо, Калипсо, коварная нимфа, я должен обвести тебя вокруг пальца!

В море находится остров Огигия; там обитает
Хитроковарная дочь кознодея Атланта Калипсо,
Светлокудрявая нимфа, богиня богинь. И не водят
Общества с нею ни вечные боги, ни смертные люди…

Древний поэт, ты словно проник своим незрячим взором на тысячелетия вперёд! Да и переставлять ноги в ритме гекзаметра, оказывается, гораздо легче.

Я же один, злополучный, на остров её был враждебным
Демоном брошен, когда мой корабль
сокрушительным громом
Зевс поразил посреди беспредельно-пустынного моря.
Спутников всех (поглотила их бездна) тогда я утратил.

Спутник, он же демон, поглощённый бездной. И не иначе как сам Зевс поразил двигательную установку «Витязя». И скрипит, скрипит под ногами грунт, вот и распадок, рядом.

Сам же, на киле разбитого судна, обхваченном мною,
Девять носившийся дней по волнам,
на десятый с наставшей
Ночью на остров Огигию выброшен был, где Калипсо,
Светлокудрявая нимфа, живёт. И, приют благосклонно…

Благосклонно. Здесь ты, слепой поэт, немного подкачал. Ну да что уж там, тебе простительно, сквозь тысячелетия… И что там у нас дальше по поводу бессмертия и вечной молодости?

Пилот замер. Отёр слезящиеся глаза. Дёрнул кадыком, пытаясь сглотнуть несуществующую слюну. Пологий выход из разлома плавно перетекал в обширное плато. В пределах прямой видимости красовалась экспедиционная база. И не просто, а — образцовая экспедиционная база. В зыбком мареве восходящих потоков различимы были купола жилых отсеков, кубы лабораторных корпусов, шпиль энергостанции и даже, кажется, ангар для вездехода. Сколько до них? Километр? Два? Не больше.

Торопливой подпрыгивающей походкой он устремился вниз. Пьяное какое-то ликование; словно у канонира, в перекрестья оптических визиров которого угодил наконец долгожданный неприятель, да не просто неприятель, а… Бред, бред, долой из головы, он никогда не служил на имперских боевых кораблях, и откуда ему знать, какие чувства испытывал главный канонир Третьей батареи импульсных лазеров имперского крейсера «Трансцендентность» Иоанн Чжоу Линь, когда на линии боя внезапно показался флагман мятежников «Око Змея»…

В глазах потемнело. Острый приступ головокружения, и сразу — спазм живота, выворачивающий наизнанку внутренности. Он нашарил на бедре бластер, с треском отодрал от липучек и принялся палить, как ему казалось, в сторону базы. И уже не мог понять, что лежит на земле, что разряды веером уходят в неживое небо и тем более — что его заметили, что от небольшой, чуть поодаль от главных сооружений, буровой вышки к нему бегут двое в серебристых комбинезонах, будто катятся две капли ртути под невидимыми, но такими яростными лучами Ипсилона Андромеды.

Сознание вернулось мгновенно. Чья-то рука схватила за волосы и рывком выдернула со дна на поверхность ледяной воды. Воды. Пить не хотелось, слово «вода» больше не отзывалась во всём теле колокольным звоном. Пилот открыл глаза.

Стандартный медотсек. Несколько стоек с диагностическим оборудованием, прохлада, приглушённое синеватое освещение — блаженство после неистовства Ипсилона. И взгляд. Чуть насмешливый, но в меру озабоченный — как положено медику у койки больного.

Обладательница взгляда — женщина, да нет, скорее, девушка в голубом комбезе медицинской службы. С женщинами пилот не общался давно. По крайней мере, так близко. Виртуальное общение, оно, конечно, но — не в счёт.

Надо брать управление на себя, решил он. Потянулся на койке и поинтересовался:

— Кто вы такие? Как здесь оказались?

Она улыбнулась. Даже в неестественном освещении заметно было, как улыбка преобразила её: озорные искорки в серых… зелёных? или голубых? глазах заплясали отчетливей, медицинская озабоченность истаяла без следа, лицо с резко очерченными, широковатыми скулами оказалось миловидным и — не злым. Вроде и не красавица, рот большой, нос «греческий», а что-то есть… Славная девчонка, решил пилот. Но, похоже, вспыльчивая… судя по мимике и моторике.

— На ваш вопрос, больной, — «больной» прозвучало с оттенком лёгкой насмешки, — я отвечать не уполномочена, пока с вами не пообщается начальник экспедиции.

Пилот воздел очи горе. О, женщины. Как будто в слове «экспедиция» уже не содержится частичный ответ. Или она нарочно?

— Ответ принят. Второй вопрос — как я здесь оказался? И что со мной было?

— Меня Сандрой зовут, — неожиданно заявила дива. — Я начальник медицинской службы и биологической защиты.

— И сколько лет начальнику медицинской службы экспедиции?

— Вы наглец и хам.

Так. Понятно.

— Сдаюсь. Меня зовут Макс. Никаким краем не начальник чего-либо. Простой пилот грузовоза. А простым пилотам грузовозов быть наглецами и хамами сам великий Шрёдингер завещал.

— Кто?

Ого, посерьёзнела. Глаза как щёлочки. Руки в замок на коленку. Пальцы красивые, музыкальные, а коленка, та вообще выше всяческих похвал. Чем ей, интересно, Шрёдингер не угодил?

— Шрёдингер. Древнеэпический герой и мучитель кошек.

— Это вас, Макс, надо спрашивать, как вы тут оказались, только это Бертран спросит, он у нас самый главный. С вами же ничего ужасного не случилось. Перегрев, обезвоживание, тепловой удар. Пустяки. Но… — Она подалась вперёд, и пилот уловил аромат её тела, терпковатый, немного резкий, наверное, потеют на Калипсо и в кондиционированных помещениях… а может, просто месячные, гормональный фон. — Но вы аномально долго пробыли без чувств.

— Сколько?

— Около двенадцати биологических часов. Полное обследование организма отклонений от нормы не выявило, анализы — тоже. И ещё. Макс, вы всё время бредили.

— Бредил? — Этого только не хватало. — О чём же? О небе золотистом, о пристанях крылатых кораблей?

— Наиболее устойчивый бред — вы всё время вспоминали какое-то нестационарное уравнение Шрёдингера.

— Ах, так вот почему вы…

— Вот да, потому. Кого-то убеждали в необычайной важности этого уравнения, заклинали именами богов и учёных решить его. — Она потёрла указательным пальцем бровь. — Я не математик. «Метод подвижной сетки», это имеет смысл?

Пилот понял: взять на себя управление так и не удалось.

— Имеет. Один из методов решения нестационарного уравнения Шрёдингера.

— А «динамические характеристики суперпозиции состояний»?

— Возможно. Послушайте, Сандра, неужели я битых двенадцать часов сыпал формулами?

Она не улыбнулась.

— Нет, конечно. Вы много бредили на незнакомых языках. Похоже, это были стихи. В основном стихи. Вот один раз — на старорусском, я его понимаю, очень красиво, что-то про летящую стрелу, которая вне добра и зла…

— «Я пущенная стрела, и нет зла в моём сердце, но — кто-то должен будет упасть всё равно», это?

— Да-да!

— Дадите послушать запись?

И по выражению лица Сандры тут же понял:

— Вы не фиксировали мой бред?

— Нет…

— Плохо, — еле слышно пробормотал пилот. — Очень плохо.

И громко произнёс:

— Что ж, я готов предстать пред вашим Бертраном. Самочувствие отличное, настроение — хреновое. Где моя одежда, любезная Навсикая?

— Кто?

— Неважно.

Она указала на небольшой шкаф-купе и отчеканила:

— Жду вас снаружи.

Так, рюкзак оставили — уже хорошо. Бластер, конечно, изъяли. Пилот быстро облачился, скользнул пальцами по нагрудному карману — монеты не было, чего и следовало ожидать. Постоял, прислушиваясь к внутренним весам, — стрелка на нуле, физические кондиции восстановлены. И шагнул к выходу из медотсека.

4

Начальник экспедиции оказался невысоким и коренастым; помимо серебристого солнцезащитного комбеза на нём, вероятно для солидности, красовался свободного кроя серебристый же пиджак, небрежно застёгнутый на одну пуговицу. Брюшко у начальника тоже наличествовало. Густые, пушистые даже, волосы могучей волной опускались до плеч, а черты лица выдавали южное, как выражались в старину, происхождение: то ли индусы числились в предках у Бертрана, то ли арабы. Нос с сильной горбинкой, глаза тёмные, а тонкие губы кривятся в едва различимой ироничной усмешке.

Начальник бросил на вошедшего взгляд — короткий, но пристальный, с неожиданной грацией обогнул стол и протянул руку:

— С прибытием, Максимилиан!

Ладонь маленькая, пухлая, с короткими пальцами, однако рукопожатие слабым не назовёшь. На пальцах сразу два кольца, одно — затейливой формы не пойми что, второе — гладкое, с гравировкой на санскрите. «Ом намах шивайя…» — больше не прочесть. Всё же индус.

— Если можно — зовите меня просто Макс.

— Да без проблем. Присаживайтесь. Просто Макс, не вопрос. А я просто Алекс. Прошу заметить, не Александр, не Алексий, именно — Алекс.

— Хорошо — не Алкиной, — ввернул пилот, устраиваясь на раскладном стуле.

Бертран снова глянул остро, с прищуром. Больше всего он походил на кота — сытый, матёрый котище. Но хвостом отчёго-то подёргивает. Отчего?

— Одна простая вещь, Макс. Эта милая планетка быстро ставит всё на свои места, и всех тоже. Я имел беседы и с Энтони Кроу, и с самим Дюком Мин Бао… вот так, запросто, с глазу на глаз, как мы сейчас с вами…

Энтони Кроу — директор Института Ксенологии, что в Агломерации Тау Змееносца. Дюк — личность среди контактёров легендарная. Полевой контактёр в прошлом, ныне завсектором в Управлении по Внешним Связям. Широко известные очень узкому кругу лиц люди. Но откуда простому пилоту грузовика знать эти имена? Верно, неоткуда.

— …Поэтому, Макс, если вы вообразили себя героем, мнэ… эдаким себе Одиссеем, эта планетка быстренько наставит вам рога…

Да, этого цитатами из Гомера не прошибёшь…

— Обломает, — механически поправил пилот.

— И обломает тоже, — согласился Бертран. — Сама наставит, сама и обломает. Ладно, давайте соблюдём формальности.

Он вынул сканер, и пилот приложил запястье к матовому экрану. Можно подумать, пока он валялся в отключке, этого не сделали.

— Ага, ага. — Алекс изучал данные так, словно и вправду видел их впервые. Кажется, ещё и близорук. — Пилот грузовоза, и так далее, и по списку. Один простой вопрос, Макс: как вы здесь оказались? Я хочу сказать — в системе Ипсилона?

— Разве ваш экспедиционный «якорь» не отследил появление в системе управляемого небесного тела?

— Макс, давайте сразу договоримся об одной простой вещи: я здесь начальник, и я задаю вопросы.

Как-то очень непринуждённо в устах Бертрана все вопросы оказывались простыми. Даже сложные. Говорил он быстро, «проглатывая» добрую половину согласных, да к тому же негромко. Однако впечатление ровно обратное, — что начальник изрекает нечто веское, солидное значимое. Пришлось докладывать о поломке «Витязя», о бегстве.

— Ага, да, понятно. Всё это очень даже занимательно. Макс, угадайте с трёх раз, что мы можем думать о вашем здесь появлении?

— Приехавший по именному повелению чиновник требует вас сей же час к себе…

Бертран фыркнул, но промолчал.

— Монету верните, — добавил пилот. — Круглый такой слиточек медно-никелевого сплава.

— Что? Ах, это, — начальник пошевелил пальцами, — не вопрос, вот ваше сокровище. И попрошу без обид: неизвестный артефакт мы должны были исследовать самым тщательным образом. Полномочия у меня есть, даже если вы не просто… мнэ… пилот грузовоза.

Врёшь, подумал вдруг пилот. Много врёшь и чего-то боишься. Мысль соткалась сама собой, из ничего, как Вселенная из первичной сингулярности. Пилот сосредоточился, пытаясь понять… и понял!

Мимика, моторика глаз, конечностей, жесты — весь поток невербальной информации от начальника экспедиции чётко сводился к двум сигналам: «обманываю» и «боюсь». Когда он научился считывать невербальную информацию? — об этом подумаем позже, проблемы надо решать по мере их поступления.

— У всех свои талисманы, — заметил пилот. — У вас, вижу, древнее кольцо с Земли. Индия?

— Выше бери, пилот! — Бертран снова пошевелил пальцами. — Одно из них представляет собой стилизацию под молот Тора, а сделано, да, — в глуши Непала. Да ещё во времена, когда туда туристы и не хаживали. Ладно, поговорили. Пойдёмте в «кают-компанию», на вечерний чай. У нас тут уже вечер как бы.

«Кают-компания» располагалась под открытым небом — вернее, под защитным тентом, натянутым между спальным и лабораторными отсеками базы. Сопла мощного кондиционера гнали из-под крыши лаборатории струи холодного воздуха. Посреди залитой пластиком площадки высился пластиковый же длинный стол, на краю стола — голопроектор. Усаживаясь, пилот окинул взглядом энергостанцию — несомненно, блок работает на Т-сингулярности. Кучеряво живут господа ксенологи.

Пока к вечернему чаю подтянулся только один желающий — такой же невысокий и плотный мужичок, как Бертран, но лицом являвший полную противоположность: щекастый, круглолицый и курносый, с липнущими к потному лбу прядями льняных волос, он, казалось, всем своим видом излучал доброжелательность. Бесцветные глаза, однако, впились в незваного гостя острыми буравчиками.

— Давай знакомиться, отец, — протянул через стол руку мужичок. — Меня Станом зовут, а ты вроде бы Макс? Хорошее имя, правильное.

В чём кроется правильность имени, пилот уточнять не стал, зато уловил от Стана едва заметный запах алкоголя. Дисциплина у них, однако…

— Тоска здесь, отец! — Стан и не ждал ответов. — Воды нет! Ты вообрази — совсем нет воды, никакой. А раз нет воды, так нет и рыбы. Рыбы нет, амфибий тоже нет, никого нет. Я, как первым делом ручей увидал, — сразу думаю: ага, вот где знатная рыбалка! Ушица тройная, королевская! Сейчас, думаю, удивлю мастерством! Ты, отец, настоящую королевскую ушицу небось и не едал! А там это паскудство течёт, клей этот хренов.

— Станислав Григорьевич не только крупный ксенозоолог, но и рыболов, — неведомо откуда возникшая Сандра водрузила на стол большой термос и стопку пластиковых чашек. — Спортсмен!

— Два Кубка галактики в командном зачёте, между прочим, — разулыбался ксенозоолог. — Один за зетрианскую саламандру.

Бертран сидел во главе стола и с неприкрытым ехидством во взоре прислушивался к беседе.

Точно кот-котище… О, демон Максвелла, подумал пилот, неужели в термосе — чай? В такое пекло?

— Саламандру ультразвуковой насадкой брали? — поинтересовался пилот.

Стан снова пробуравил его взглядом, но другим — уважительным.

— Э! Да ты, отец, смотрю, тоже по части рыбалки не прочь? Скажи, не прочь, а? Да только с насадкой саламандру и сынишка мой голыми руками возьмёт! На соревнованиях всё по-честному — никаких насадок! Ты против зверя. А там же зверюга! Зубы! — Рыболов показал, какие там зубы. — И мысли она, зараза, читать умеет. Ну, может, не мысли — так намерения. Нет, в спорте всё честно…

«Кают-компания» заполнялась. Поодаль примостился худощавый молодой человек. Он бросал короткие взгляды на собеседников и долгие — на Сандру, которая разливала из термоса напиток — не чай, хвала Больцману, а нечто фруктово-тонизирующее.

«Вероятно, любовь, — отметил пилот, — вероятно, даже взаимная».

Так и есть, уселась рядом. Ещё двое мужчин присоединились к обществу: высокий рыжий бородач с внушительной залысиной на могучем лбу и ничем не примечательный сморчок. При их появлении Бертран щёлкнул пальцами, и словоохотливый рыбак умолк на полуслове.

— Ну что, господа бурильщики, чем порадуете? — осведомился начальник у бородатого. — Представляю, Макс, — наши планетологи, они же физики, они же биофизики. Кстати, именно они вас сюда, с вашего позволения, и приволокли.

— Результат есть! — Бородатый залпом опрокинул в себя чашку напитка. На лбу тотчас же заблестели бисеринки пота. — Интерпретировать — нет.