— Геня! Анну интересует портрет Гумилева, написанный Надеждой Шведе. Вы что-нибудь можете об этом сказать?
Руки пожилой женщины задрожали, и она стиснула их, чтобы унять волнение.
— Если бы мои мысли не путались. Очень боюсь что-то забыть…
— Память у нее хорошая, — наклонившись к Анне, сказала Ида. — Она все помнит.
Легкая улыбка тронула губы Генриетты Дормидонтовны.
— Ида Наппельбаум ходила заниматься также к Николаю Радлову, который впоследствии женился на Надежде Шведе… О, и с той, и с другой стороны это были весьма примечательные люди. Достаточно сказать, что Коля Радлов…
Генриетта так нежно произнесла это имя «Коля», что Анна поняла: для нее нет ни времени, ни расстояния.
— Коля был великолепным художником, искусствоведом, преподавателем…
— Ах. Что же мы не едим! — спохватилась Ида. — Прошу. Прошу! Нехорошо…
— Ида, оставь… Гости сами решат, что им делать, не опекай…
Возникла пауза.
— И вот Надежда Шведе, которая впоследствии стала женой Радлова, написала этот самый загадочный портрет Гумилева, который после его гибели оказался у Иды. Когда Гумилева арестовали, именно Ида вместе с Ниной Берберовой, другой пассией Гумилева, носила ему в тюрьму передачи, так как молодая жена поэта Анна Энгельгард боялась это делать. И Нина с Идой, точно жены, опекали арестованного Гумилева. Позже они увидели списки расстрелянных, среди которых значился и Гумилев, и обе они, как и другие друзья и знакомые поэта, отказывались в это верить, им казалось, что Гумилев не может умереть… Моисей Наппельбаум купил портрет поэта у Надежды Шведе для своей дочери. У Иды оказалась и другая реликвия, связанная с Гуми, — черепаховый портсигар, который неизменно присутствовал на заседаниях поэтической студии. На нем Гумилев любил отстукивать пальцами. Портрет был с Идой неразлучно: и в квартире на Литейном, и на Рубинштейна. Но в 1937 году стало ясно, что картину в доме держать опасно. Было принято решение разрезать ее на кусочки и сжечь в печке у родственников на Черной речке. Как рассказывала после Ида — ей было плохо, когда картина горела — казалось, там заживо горит человек. Но на этом история с портретом не закончилась. Иду все-таки арестовали в 1951 году по обвинению в знакомстве с Гумилевым и хранении его портрета. Она получила десять лет лагерей, но отбыла три с половиной года — ей повезло, Сталин умер, дела начали пересматривать. Позднее этот портрет все-таки восстановили. Художница Вязьменская создала его заново по черно-белой фотографии и указаниям Иды, которая помнила цвета и оттенки на картине.
— Портрет точно сгорел? — задала вопрос Анна…
Ей показалось, что глаза Генриетты Дормидонтовны странно блеснули. Или это был отблеск от пламени свечей.
Старая женщина чуть помедлила с ответом.
— Конечно, мне же об этом рассказывала мама. Никаких сомнений нет. Потом, как я уже сказала, портрет восстановили. Он странный. Очень странный, — покачала головой Генриетта. — Гуми с бритой головой, как жрец, с книгой в руке… Знаете, есть люди, которые видят нечто большее, чем простые смертные. Можно спорить — всем ли дается этот дар и можно ли его развить. Точного ответа нет, но, несомненно, здесь замешана тонкая наука — генетика. Мы не знаем своих корней, своих предков… Не каждой так повезло, как… Как ее зовут? — обратилась она к дочери. — Актрису, о которой ты мне недавно рассказывала?
— Тильда Суинтон, — вставила Ида — Она знает свою родословную на протяжении тысячи лет.
Анна вспомнила холодно-мраморную злую колдунью из «хроник Нарнии» и издала возглас удивления.
— Именно так, — подтвердила Ида.
— Так и должно быть, — заметила Генриетта. — Знание своего рода открывает тайны, спрятанные в прошлом. Ты делаешься сильнее, когда можешь рассказать о своих корнях. Но мы отвлеклись… Я просто хотела сказать. что вы, видимо, принадлежите к тем людям, у которых есть глаза, — обратилась она к Анне.
Та поблагодарила полумрак, потому что иначе всем было бы видно, как она покраснела.
— Вернемся к портрету Гумилева, — продолжила Генриетта. — А ты знаешь, милая, — обратилась она к дочери. — Мне хочется еще шампанского. Да что же это за удивительная ночь, — покачала она головой. — Давно у меня не было такой…
Даже в неверном свете колеблющегося пламени свечей было видно, как заблестели глаза старой женщины. У нее выпрямилась спина, и теперь своей осанкой она напоминала королев, какими их обычно рисовали придворные живописцы.
Анне показалось, что комната превратилась в раковину, в которой звучали голоса минувшего. Здесь, в этом странно искривленном пространстве, не было мертвых. Все были живы — давно угасшие тени затрепетали и обрели плоть.
— Гуми на этом портрете как жрец. Книга в руке. И слева от него — Вавилонская башня… К чему это? О чем возвещает этот портрет? — задумчиво спросила Генриетта.
— Гумилев был человеком, который мог заглядывать в иные миры…
Пожилая дама удовлетворенно кивнула головой и продолжила:
— Он как бы хотел сказать нам о цикличности истории. О том, что все повторяется. Ничто не ново под луной, как поведал нам другой мудрец — царь Соломон. После революции был провозглашен новый строй и иное объединение людей — советский народ… Советский человек — как другой генотип. Здесь можно проследить сходство с историей Вавилонской башни. Смешение языков и народностей при строительстве башни, попытки дотянуться до неба, бросить вызов Богу. Все это присутствовало и при Советах. Но этот строй ждал неминуемый крах, как и строителей Вавилонской башни… Вот что хотел нам сказать несчастный Гуми, который тогда уже все предвидел: и тщетность попыток, и крушение надежд.
— А книжечка красного цвета, очевидно, давала отсылку к коммунизму, — вставила Анна. — Она напоминает паспорт.
— Да… Похоже на то… — Тут Генриетта будто потеряла к ней интерес, погрузившись в воспоминания. — Интересно, что портрет написан Надей Шведе, впоследствии Радловой. Радловы очень любопытная семья. Они были связаны с научными и придворными кругами. Настоящая элита того времени. Надежда Шведе — урожденная Плансон, ее отец был вице-адмиралом и членом Императорского Географического общества.
— Да, африканские путешествия Гумилева прикрывались научными изысканиями. Его последние посещения Африки — в глубь Абиссинии. Гумилев собрал богатый этнографический материал, который можно видеть и сейчас. Здесь придраться совершенно не к чему, и для всех Гумилев был этнографом-путешественником, обогатившим отечественную науку. Получается, что Шведе и Радлов знали об истинной цели африканских путешествий Гумилева? — после недолгой паузы спросила Анна.
— С высокой степенью вероятности можно утверждать, что это так, — несколько сухо сказала Генриетта Дормидонтовна. — Такое изображение Гумилева свидетельствует о том, что они были посвящены в его тайную жизнь.
Конец ознакомительного фрагмента
