Летними ночами, боясь заснуть, девушки выставляют караульных. В жаркий июль они сидят без сна при лампах и свечах, считая часы до рассвета, а днем бродят бледные, точно призраки. Все идет вразнос: пекарни остыли, бесплатные харчевни безлюдны, фонтаны высохли. Даже бабочки сидят на земле, поскольку усталые техники не в состоянии за ними ухаживать. Пошивочные мастерские закрыты, у портных все расплывается перед глазами, им не разглядеть крошечные стежки.

Девочки устраивают отчаянные оргии — пьют без меры сладкую сангрию, танцуют полуобнаженные среди магнолий и апельсиновых деревьев, а потом падают и спят до рассвета. Если мир доживает последние дни, бедняжки хотят в полной мере насладиться ими.

И они продолжают исчезать.

Библейский семинар заканчивается проповедью. Подобно многим проповедям, предназначенным для ровесников Ханны, эта посвящена непорочности. Священник говорит о чистоте тела и разума. Говорит, что плоть должна служить Господу. Говорит, что утраченную девственность можно вернуть — без этой уловки все было бы гораздо сложнее. Он говорит, говорит, говорит…

После проповеди, пока органистка исполняет одни и те же эмоциональные пассажи, священник предлагает всем, кто почувствовал в себе перемену, пройти вперед и препоручить себя Богу. Не имеет значения, считаете ли вы, что впервые согрешили и нуждаетесь в милосердии, или давно догадались, что сбились с пути и, следовательно, еще больше нуждаетесь в милосердии. Бога это не заботит. Бог всегда с вами.

Однако Петер не говорит ничего об отношении Бога к девушке, сидящей за синтезатором и составляющей дуэт своему молодежному пастору. Девушка погрузилась сначала в музыку, а потом в его проницательные глаза. И до того погрузилась, что чувствует себя парализованной, когда Петер протягивает руку и гладит ее подбородок. Его губы касаются ее губ, ею овладевает эйфория предательства, она попадает на мелководье тайны, которая, ей уже известно, слишком опасна и становится все глубже с каждой недопустимой встречей. В конце концов девушка тонет в ней, теряет аппетит, замыкается. Под глазами у нее темные круги, она все больше времени проводит в своей комнате, терзая себя тоскливыми песнями. Так ведь она, в сущности, подросток, чего еще ожидать?

Один за другим молодые люди шли по проходу, преклоняли колени на краю подмостков, и священник молился за них, призывая Божье благословение и прощение.

Ханна уже проделывала этот путь прежде. Но сейчас… Даже если в самом деле прощение Божье бесконечно, она сможет принять его лишь в том случае, если сначала простит сама себя. А пока она останется на своем сиденье.

По ее щекам струились ручейки слез. Сидевшая рядом девушка обняла Ханну.

— Вставай, — прошептала она. — Все хорошо. Я пойду с тобой.

Ханна отрицательно покачала головой.

Она мечтала о том дне, когда сможет сбежать. Рисовала в воображении женский колледж, представляла, как девушки сидят во дворе под дубом или собираются в библиотеке.

Ее мало интересовало, что это будет за колледж, как далеко отсюда.

С каждым днем волшебница Ханна-из-Леса все больше узнавала об инкубе. В книгах было изображено чудовище, которое охотилось на молодых девушек по ночам и превращалось в оленя днем. Девушки рассказывали, что видели такого оленя, с первым рассветным лучом уносящегося в сторону леса.

Когда инкуб пребывает в физической форме, Ханне по силам одолеть его.

Но как приманить эту тварь?

Волшебница знает способ, да только он непрост.

После путешествий по миру у нее сохранилось очень мало любимых вещей из ее детства — вещей, когда-то принадлежавших ведьме. Конечно же, это книги. Они существовали на протяжении столетий до нее и, она надеялась, просуществуют еще столетия после. Вырезанный из камня котенок всегда ей нравился, но для чего предназначена эта статуэтка, Ханна не знала. И пузырек с драгоценными духами — их там всего три капли.

Ведьма отказалась поведать Ханне, что это за духи, и не советовала пользоваться ими. Сама наставница унаследовала пузырек от некой колдуньи — она не объясняла, при каких обстоятельствах, — и ни разу не открыла его, даже чтобы понюхать. В пузырьке темная магия, очень насыщенная и опасная. Ведьма знала, что не сможет ее контролировать.

Твоя сила — только тогда твоя сила, когда ты осознаешь ее пределы.

Позже, под руководством великих магов, волшебников и колдунов, Ханна выяснила, что содержится в пузырьке. Теперь она знает: духи насыщены той же силой, что и ее личная магия, — женской сексуальностью. Она необузданная. Она коварная. Она крайне нестабильная.

Инкуб — это темная энергия. Женская сексуальность — тоже.

Если у Ханны хватит мужества выпустить на волю эту силу; если ей достанет решимости сделать то, что должно быть сделано…

Ночью волшебница вздрагивает во сне.

Ей снятся страны, которых она никогда не видела, любовники, с которыми никогда не спала, заклинания, которые никогда не произносила. Она видит искрящиеся на солнце моря, блистающие башни, сборочные линии и лесной опад. Обоняет запахи жареной лапши, морской воды и садовой жимолости. Слышит звон колоколов, грохот стройки и рок-н-ролл.

Ей снится мир, который она боится исследовать, мир, который она боится оставить без внимания.

Она стара, но не то чтобы очень.

Она молода, но не то чтобы очень.

Никогда еще ей не было так страшно.

Вечером в пятницу Ханна находит его после занятий с молодежной группой.

— Нужно поговорить.

Не отвечая, Петер берет ее за руку и ведет в свой кабинет. Дверь оставляет приотворенной.

Он не отрывает от Ханны взгляда, на лице тревога.

Все слова внезапно куда-то подевались.

Наконец она произносит:

— То, что ты делал, было неправильно.

Она собиралась начать не так, однако в этой краткой фразе выражено все.

Петер смотрит на нее и не отвечает.

Она предпринимает еще одну попытку:

— Мне было тринадцать.

Он встает и закрывает дверь. Садится снова, по-прежнему не сводя с нее глаз. В конце концов на его лице возникает понятное ей выражение: стыд.

— Я доверяла тебе, — продолжает она. — Мы все доверяли тебе.

Она не рассказывает о том, как болело сердце, когда он перестал прикасаться к ней, о тоске, мучившей ее с тех пор, как он прекратил приглашать ее на дополнительные занятия.

Это ее позор. Ей с этим и жить.

— Ты тут еженедельно разглагольствуешь о чистоте и целомудрии. Если истинная любовь способна ждать, почему тебе это оказалось не по силам?

Она плачет, а ведь надеялась обойтись без слез. Хотела быть твердой. Слишком долго Ханна держала в себе эти слова, и теперь они вырвались на волю.

Петер протягивает ей пачку бумажных носовых платков. Она вытаскивает один для носа, другой для глаз. Когда все перестает расплываться, в его глазах она тоже видит слезы.

Она чувствует себя просто ужасно.

— Ханна, выслушай меня, — говорит Петер. — Мне очень, очень жаль. Ты права. То, что мы делали, неправильно. Ты бесценный дар Господа и всегда останешься им для меня. Не было дня, чтобы я не сожалел о содеянном. Я все время молюсь о прощении.

Он встает с кресла и опускается перед ней на колени. Берет ее за руки:

— Ханна, пожалуйста, пойми. Мне ужасно стыдно. Но я знаю, что способность Бога прощать безгранична. И еще я знаю: Бог хочет, чтобы я продолжал делать свое дело здесь. Я умею дотягиваться до ребят и спасать их души. Вот чего Господь ждет от меня. Было бы ужасно, если бы что-то помешало этому. Понимаешь?

— Да, — отвечает она. — Понимаю.

— Иногда чувство вины захлестывает меня с головой. Гложет мысль, что я не гожусь для этой работы. Однако потом понимаю: это нашептывает дьявол, добиваясь, чтобы я ослаб. Бог хочет, чтобы я оставался здесь.

Ханна снова хлюпает носом.

— Мне очень жаль, Ханна. Пожалуйста, прости меня.

— Не могу, — говорит она.

Вытирает слезы, встает, открывает дверь.

— Ханна! Остановись!

Она выходит. Забирается в пикап, где ждут папа и Франни.

— Что ты там застряла? — ворчит Франни.

— Разговаривала с Петером.

— Ты плачешь?

— Франни, все в порядке.

— А по-моему, ты плачешь.

— Франни, отстань.

Ночью Ханна не может уснуть. Часы отсчитывают одиннадцать, потом двенадцать. Это старая проблема, с которой она борется много лет.

Она выбирается из постели. Включает лампу. Открывает Библию на странице с загнутым уголком и читает отрывок, помеченный пять месяцев назад.

Если вы пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики.

И познаете истину, и истина сделает вас свободными. [Евангелие от Иоанна (8: 31). — Прим. перев.]

Истина — это трудно. Истина — это стыдно. Истина восстановит против нее родителей, заставит отвернуться друзей. Разрушит все связи, обречет ее на одиночество.

Истина разрушит ее жизнь.

На протяжении пяти месяцев она знала, что нужно делать, но ужасно боялась.

Она покидает свою спальню и идет по коридору в комнату Франни. Та спит, разметав волосы по подушке, губы приоткрыты, одеяло отброшено. Ханна свертывается калачиком рядом с сестрой, не будя ее.

Интересно, в каких воображаемых мирах пребывает девочка? В таких же буйных и красочных, как миры самой Ханны? Возможно, она никогда этого не узнает. Сестры — во многом загадка друг для друга. Но, возможно, в ее силах сделать реальный мир немного безопаснее для девочки. Чтобы защитить юность Франни, она сама должна повзрослеть.

Ханной владеет страх, но у нее есть против него заклинание: любовь.

Любовь выше страха.

Сильная магия.

Могущественная магия.

Она повторяет эти слова снова и снова, пока не засыпает.

Волшебница Ханна-из-Леса приводит свои вещи в порядок. Протирает зеркало и пыльные книги. Выпалывает сорняки в саду. Выметает мусор в доме. Выпивает чашку чая. Все это успокаивает ее, помогает собрать мужество.

Вечерние тени удлиняются, наступает ночь. Ханна заплетает волосы в косу. Открывает окно. Говорит молитву; на самом деле это замаскированное заклинание. Что такое магия, как не желание, выраженное словами? Ее желание сильно, она подбирает слова осторожно.

Она открывает пузырек.

Как волшебница, Ханна всегда ощущает присутствие силы — и это тот самый случай. Сегодня ночью духи приманят к ней инкуба, но одновременно они могут привлечь другую опасную нечисть, притаившуюся в этом мире или рядом с ним. Она пытается спасти Перта Пердида, но с такой же легкостью может обрушить сонм призраков на головы его жителей.

Иметь дело с темной магией рискованно.

Она роняет каплю на левое запястье, вторую на правое, третью на ключицу над сердцем.

Она расставляет ловушку, сама выступая в роли приманки.

Ложится в постель и ждет, глядя, как струйки летнего дождя бьют в окно, преобразуясь в полупрозрачную завесу.

Этой ночью ничто не угрожает Перта Пердида — инкуб возбужденно бродит по лесу, отыскивая источник дразнящего запаха.

Когда он приходит, она готова. Ханна чувствует его тяжесть, опускающуюся на нее, словно туман в лесу, — влажный покров зияющей пустоты, жаждущей стать наполненной, но нуждающейся в призыве. Поглощающей душу, словно решето, сквозь которое утекает вода. Она произносит слова, до утра связывающие ее с инкубом: заклинание влюбленных, рожденных друг для друга; заклинание чистого ночного неба, усеянного мириадами звезд. И в эти чары вносятся поправки ее собственного изобретения.

Всю эту трудную ночь она борется и танцует с лишенным всякой теплоты созданием. Обнимает бездну, рискуя утратить самое себя под натиском волшебства исключительной силы. Соблазняет ненасытное чудовище, чтобы заняться с ним любовью. Она очень хорошо понимает, что делает. Понимает и то, что такие игры с потусторонним миром угрожают всему, что она знает и чем дорожит.

Когда первые лучи рассвета вспыхивают в темном небе, сила связывающего заклинания начинает спадать. Тень выскальзывает из окна и принимает облик оленя; то же самое делает и волшебница.

Обогнав инкуба-оборотня, она мчится к лесу, то прыжками, то рысью, приглашая его следовать за собой.

Она говорит с ним на языке, который знают оба.

Она поет ему древние песни.

Она учит его стихам и молитвам.

Это утро в лесу не наступает; ветви перекрывают золотистый солнечный свет, порождая вечные сумерки.

Весь долгий темный день они со сверхъестественной быстротой скачут по лесу, удаляясь все дальше от города. Бегут так, словно никогда не делали и не будут делать ничего другого. Она все глубже заводит его в лес; он не помнит дороги обратно — как это было когда-то с ней самой.

Так проходят часы. Она и сама растворяется в радости кинетической энергии, в быстром стуке копыт, в грации гибких прыжков. Город остался далеко позади — но и она тоже; временами она ощущает себя не более чем быстро движущимся физическим телом.

Олени мчатся до тех пор, пока не оказываются на противоположном краю леса. Дальше лежит шоссе. Уже в другом мире, который мы называем реальным.

В мире, где есть только одна магия — магия метафор.

В мире, где любовь — это заклинание, изгоняющее страх.

В мире, где олень — просто олень.

В этом мире та, что была всего лишь миг назад волшебницей, прыжками пересекает шоссе, стремясь укрыться в кустарнике на другой стороне.

...

перевод Б. Жужунавы

Питер С. Бигл

ДАР

...

Питер С. Бигл — автор прославленного классического романа «Последний единорог». Первая книга, опубликованная им в девятнадцатилетнем возрасте, — восторженно принятый критикой «Тихий уголок» («А Fine and Private Place»). Другие известные романы — «Песня трактирщика» («The Innkeeper’s Song»), «The Folk of the Air», «Tamsin».

Бигл также выдающийся автор рассказов, большинство из которых вошли в сборники «The Rhinoceros Who Quoted Nietzsche and Other Odd Acquaintances», «The Line Between», «We Never Talk About My Brother» и «Mirror Kingdoms». За свои труды он получил множество наград, включая «Хьюго», «Небьюлу», Мифопоэтическую премию и «Локус».

По легенде, когда молодой Ромул приступил к строительству Рима, брат-близнец Рем в насмешку над его затеей перепрыгнул через стену. Это до того рассердило Ромула, что он убил брата и поклялся: та же судьба постынет любого, кто вздумает перебраться через стену Рима.

Соперничество между юными братьями и сестрами не всегда принимает такие жестокие формы, но временами оно разгорается не на шутку. Порой смотришь на детей, и не верится, что свое воспитание они получили не в волчьей стае. Дэниел Уилсон в недавно вышедшей книге «Bro-Jitsu: The Martial Art of Sibling Smackdown» досконально исследовал эту тему и даже предложил список из ста двадцати шести способов завоевать доминирование, от щелчков по ушам и подножек до вздергивания сзади трусов и ударов мокрым полотенцем.

За ссорами из-за сущих пустяков (у кого оценки лучше, чьи друзья интереснее, кого сильнее любит мама) нередко приходят весьма и весьма горькие чувства. Что уж говорить о зависти к брату, в котором вдруг проснулись гены волшебника. Но сколько бы вы ни цапались с этим баловнем судьбы, следует помнить: ничто так не объединяет семью, как появление внешнего врага.

— Нет, нельзя его убивать, — твердо сказал мистер Люк. — Твоей маме это не понравится. — И, подумав, добавил: — Да и я, наверное, расстроюсь.

— Это еще не все, — возразила Энжи с мелодраматичным нажимом, как в рекламе чудо-швабры. — Далеко не все. Я тебе не рассказала про «начинку» в кексах…

— Нет, рассказала.

— И про то, как он выболтал Дженифер Уильямс о приготовленном для нее подарке на день рождения, а она закатила истерику, потому что у нее уже было два таких…

— Он хотел как лучше, — осторожно вставил отец. — Я почти уверен.

— А еще он наябедничал маме про нас с Орландом Крузом, а мы вообще ничего такого не делали.

— Все равно. Никаких убийств.

Смахнув со лба потные мышино-русые волосы, Энжи зашла с другой стороны:

— А хотя бы чуточку покалечить можно? Честное слово, он это заслужил.

— Не сомневаюсь, — согласился мистер Люк. — Но тебе двенадцать, а Марвину восемь. Восемь с половиной. Ты больше его, поэтому бить нечестно. Когда тебе будет… ну, скажем, двадцать, а ему шестнадцать с половиной, тогда ладно, можешь попробовать. Но не раньше.

Фырканье Энжи можно было принять или не принять за согласие. Она уже собралась выйти из комнаты, но отец, протянув правую руку, позвал ее:

— Клянись мизинцем, дружок.

Энжи поглядела на него настороженно, но без заминки зацепила своим мизинцем его, что было ошибкой.

— Слишком уж ты легко согласилась, — нахмурился отец. — Клянись Баффи.

— Что? Нельзя клясться телесериалом!

— Где это написано?.. Повторяй за мной. Клянусь Баффи, истребительницей вампиров…

— Ты правда мне не доверяешь?!

— Клянусь Баффи, истребительницей вампиров, что и пальцем не трону младшего брата…

— Младшего брата-монстра. С тех пор как он повелся с этим… как его там… он стал еще хуже.

— …и перестану звать его Гуталаксом…

— Да брось. Я обзываюсь, только когда он совсем меня достает.

— …пока он не достигнет возраста шестнадцати лет и шести месяцев, по истечении…

— По истечении этого срока я сделаю из него котлету. Идет. Могу и подождать.

Она расплылась в улыбке, потом смущенно отвернулась, старательно прикрывая нижней губой новенькую пластинку. У двери оглянулась и бросила через плечо:

— Слишком ты умный для отца.

— Я и сам часто так думаю, — ответил уже скрывшийся за книгой мистер Люк.

Остаток вечера Энжи провела у себя в комнате, делая по телефону домашнее задание со своей лучшей подругой Мелиссой Фельдмен. Закончив и сочтя, что теперь достойна награды в виде обезжиренного мороженого, она спустилась на кухню. Путь лежал мимо двери в комнату брата. Заглянув туда (не потому, что там ждало что-то интересное, а потому, что Марвин вечно болтался у ее собственной двери, с увлечением наблюдая, что она делает), она увидела, как он, лежа на полу, играет с Миледи, старенькой серой кошкой. Тут не было ничего необычного. Марвин и Миледи дружили с тех пор, как он достаточно подрос, чтобы понять: кошек не едят. Но Энжи застыла как вкопанная из-за того, что играли они в «Монополию» и что Миледи как будто выигрывала.

Завороженная и испуганная одновременно, Энжи прислонилась к косяку. Марвину приходилось бросать кости за обоих; старую кошку мучил артрит, поэтому ей было трудно управляться с мелкими пластмассовыми денежками. Но она ждала очереди и передвигала своего игрока (у нее был серебряный цилиндр) очень тщательно, словно обдумывала возможные варианты. Она уже приобрела отель на Парк-плейс.

Заметив, что сестра наблюдает за игрой, Марвин тут же вскочил и захлопнул дверь у нее перед носом, а Энжи отправилась конфисковывать большую, чем планировалось, порцию мороженого. Когда в контейнере уже показалось дно, ей удалось затолкать увиденное подальше, в тот уголок мозга, который она называла «забывчивостью». Как она однажды сказала подруге Мелиссе: «Иногда информации бывает слишком много, но я не дам себя использовать. Никогда не буду знать больше, чем хочу. Только взгляни, каково президенту».

Следующую неделю или около того Марвин старался не попадаться Энжи на глаза, и уже одно это заставило ее слегка насторожиться.