Точно, он шел к ней… и смотрел ей в глаза… по всем правилам кодигос! Алене показалось, что АВ невесел и чем-то сильно озабочен, однако подойдя, он приветливо улыбнулся и протянул руку:

— Потанцуем?

Сто раз Алена внушала себе, что не должна принимать приглашения с такой радостной улыбкой, но разве можно было скрыть неистовый восторг от возможности потанцевать с самим АВ?! Алена вскочила, улыбаясь ну натурально до ушей, и просто-таки кинулась в его объятия — такие мягкие, такие вальяжные, такие надежные.

И снова как укололо: «Почему он такой грустный?» Но снова он улыбнулся, а она забыла обо всем от удовольствия. Больше всего на свете она любила танцевать с АВ, жаль, что такое счастье выпадало редко, но уж сейчас она намерена была воспользоваться им на полную катушку, тем паче что звучала ее любимая, любимейшая «Felicia» в самой удачной, на взгляд Алены, аранжировке — оркестра Альфредо д’Ангелиса.


Лишь волны печаль мою хранят, —

начала напевать Алена в такт музыке.


Один стою
На берегу и жду.
Так жизнь пройдет,
Как ты прошла, любовь!
Так жизнь пройдет…
Покинут я
Звездой моей,
Покинут я
Отрадой глаз,
Покинут я,
Умру, умру…
Вернись, вернись,
Вернись ко мне,
Фелисия!

Но если Алена ожидала, что АВ похвалит ее перевод (а ее переводы все всегда хвалили!), то она ошибалась. Он напряженно улыбнулся — и повел Алену в самую гущу танцующих, наперерез линии танца. Круто повернул, уворачиваясь от Развратника, который прижимался своим беретом к пышной груди не кого-нибудь, а питерской Брунгильды, — и втолкнул Алену в какую-то тесную каморку, в которой была навалена пластиковая мебель — столы и стулья. Тотчас выпустил ее из объятий и деловито спросил:

— Вы говорили Афине, что сегодня уезжаете?

— Да, — растерялась Алена. — Убегу сразу после полуночи.

— Так. — АВ взглянул на часы. — Времени мало, но еще есть. Я прошу вас о помощи. Случилось нечто страшное… страшное и непонятное, я… — Он нервно провел рукой по лбу, и Алена поняла: он и в самом деле вне себя от беспокойства! — Здесь произошло убийство.

* * *

— Убийство? — повторила Алена севшим голосом. — Какой ужас… Здесь?!

И она обвела взглядом комнатушку.

— Нет, — качнул головой АВ. — В туалете.

И при этом слове Алена, как во сне, вдруг проговорила:

— Крест, восемь С, бутерброд.

АВ так и вытаращил глаза:

— Откуда вы знаете?! Неужели уже пошел слух? Но ведь они обещали никому пока не говорить!

— Да мне никто ничего не говорил, — растерянно объясняла Алена, не имевшая представления, кто такие эти они, и пытавшаяся как-то привести в порядок мысли, бестолково и беспорядочно сновавшие в голове. — Я сама не пойму, почему это ляпнула. Просто сегодня днем на Курском вокзале тоже случилось убийство в туалете… там прозвучали эти слова — крест, восемь С, бутерброд, ну, вот, видимо, записались на каких-то файлах моей памяти… К тому же туфелька валялась под дверью так странно… В ней было что-то трагичное, обреченное.

— Вы тоже видели туфельку?

— Ну да, я как раз переодевалась, когда вы пришли открывать кабинки. Но неужели и правда эта туфелька принадлежала убитой? А ведь она купила ее только сегодня! Я видела эту пару в «El choclo»!

— Да, Афина сказала, что сегодня туфли купила Роза Рыбина. Это одна из преподавательниц аргентинского танго в Москве. Раньше она с Белым Лебедем танцевала, а теперь и свою школу открыла. Дела у нее, правда, неладно идут, но Роза — весьма амбициозная дама, она свое непременно возьмет.

— Так значит, это ее убили? — воскликнула Алена, немного удивившись, почему это АВ говорит о Розе Рыбиной в настоящем времени.

— Да нет, — покачал он головой, — жива-здорова, дома сидит. Я ей сразу позвонил, и она объяснила, что ногу подвернула, когда от нас с новыми туфлями шла, и теперь может только платонически любоваться ими. Сидит, дескать, и плачет…

— Но получается, такие туфли покупал кто-то еще?

— Да, где-то полгода назад была у нас еще пара, но кому мы их продали, Афина, конечно, не помнит. Очевидно, эту девушку и убили. Кошмар…

— И Афина не опознала ее?

— Да опознать ее весьма затруднительно, — мрачно сказал АВ, и Алена почувствовала, как тошнота поползла к горлу. Что ж там такое случилось, в той тесной туалетной кабинке?! — Просто потому, что трупа нет.

— Как — нет? — тупо переспросила Алена. — А куда он делся?! Может быть, его и не было?

— А кровь откуда? Это, знаете ли, не кетчуп или краска, это настоящая кровь.

— Откуда вы знаете? Сейчас такие пошли заменители всякого реквизита для фильмов, что и не отличишь. Тут анализы надо в лаборатории…

За спиной скрипнула дверь. Что же это двери тут все такие скрипучие, на этом заводе?!

— Все анализы сделаны, — послышался мужской голос. — А теперь объясните, откуда вы знаете про крест и восемь С.

Алена обернулась — и так удивилась, что сказала:

— Здрасте!

Да и было чему удивляться! Ведь перед ней стоял не кто иной, как тот сероглазый в серой куртке, которого она видела сегодня днем в туалете Курского вокзала!

— А Громовой тоже здесь? — вопросом на вопрос ответила Алена, и у него изумленно расширились глаза.

— А, я вас знаю. Я вас видел днем на Курском. Я вас в туалет не пускал.

— Да, и именно там я и еще сотня всякого народу могли слышать, как Громовой проорал про крест, бутерброд и все такое, — любезно сообщила Алена. — Значит, милицию все же вызвали? — повернулась она к АВ. — Полагаю, это самое разумное.

— А я не полагаю, — мотнул головой АВ. — Никто никого не вызывал. Это случайное совпадение, что господа… в смысле товарищи сыщики тут оказались. Они искали меня для разговора. А тут…

— Чистая правда, — подтвердил сероглазый. — Дело в том, что в том туалете на Курском, в мусорной корзинке, стоявшей в той же кабинке, где произошло убийство, мы нашли розовую с белыми цветами танцевальную туфельку на бессмысленно высоком каблуке. Туфля лежала в шелковом мешочке с надписью «Comme il faut», а еще сверху была пришпилена бумажка с надписью, отпечатанной на принтере: «Студия «El choclo», обувь для аргентинского танго». Это и привело нас сюда. То есть мы сначала побывали в студии, но нам сказали, что все руководство здесь. Вот и мы здесь. Вчера и позавчера мы тоже находили в окровавленных туалетах очень красивые и дорогие — это даже мне, мужчине, понятно! — танцевальные туфли в фирменных мешочках с разными надписями.

Алена, которая не только писала детективы, но и любила их читать, мигом вспомнила один из любимейших: роман Мэри Хиггинс Кларк «Любит музыку, любит танцевать». Маньяк убивал девушек, сначала потанцевав с ними, и одну нарядную танцевальную туфельку отсылал родным.

Жуть! Не дай бог столкнуться с таким в реальности!

— Всегда одна туфля, — продолжал сероглазый. — Всегда полный унитаз крови. Трупа нет. Мы терялись в догадках, как все эти ситуации связаны. Серия ведь самая типичная! И вот эта этикетка на мешочке, найденная сегодня на Курском… Нам потребовалось время, чтобы связать кое-какие нити, найти студию «El choclo». Кстати, может кто-то объяснить мне, что это значит?

— По-испански это означает кукурузный початок, — пояснил АВ. — Танго культовое так называется, но к кукурузе оно не имеет отношения.

Алена кивнула с видом эксперта, потому что «El choclo» она тоже переводила, и там в самом деле не было ни слова про какие бы то ни было сельскохозяйственные культуры. Только про танец, про музыку, про звезды…


Ах, в ритме танго, ритме дерзком и хвастливом,
Я улетел однажды, как на крыльях ночи,
Я улетел однажды из трущоб постылых
И устремился, все покинув, в небеса.
Я заклинал своей душою звезд потоки,
Я в ритме танго закружил луну и солнце,
Я пел о боли, о любви и о надежде,
Я в ритме танго вырвался с земли.

Отличный был перевод, который Алена с удовольствием пропела бы, но сейчас, увы, было не до прославлений своего несомненного литературного таланта.

— Ишь ты, — сказал сероглазый. — Мы сначала думали, это магазин какой-то так называется. Оказалось, танцы… танго… Позвонили Александру Великому, — разумеется, Аксютин назвал его по имени-отчеству, — приехали, а у вас тут такое…

— Слушайте, АВ, — сказала Алена недоуменно, — сколько раз покупала у вас туфли, но ни разу не видела на мешочках таких этикеточек: «Студия «El choclo», обувь для аргентинского танго».

— Не видели, потому что мы их никогда не клеили, — угрюмо сказал АВ. — Это кто-то другой сделал. Но я не понимаю, при чем тут этикетка!

— Сколько, вы говорите, уже зафиксировано подобных случаев? — спросила Алена у сероглазого. — Кстати, как вас зовут?

— Майор Аксютин Геннадий Андреевич, — отрапортовал тот и нахмурился: — Это к делу не относится. Зачем вам?

— Меня зовут Алена, Алена Дмитриева, — сказала наша писательница, которую на самом деле звали Елена Ярушкина. Но она так привыкла к своему псевдониму, сроднилась с ним, можно сказать, что про подлинное имя и фамилию периодически забывала. — И должна же я к вам как-то обращаться. Господин или даже товарищ сыщик — не лучшая форма, вам не кажется?