А смешно со стороны парочка смотрится: задохлик Зюзя на полголовы ниже, да и весит меньше, наверное. Мы с Лёнчиком переглянулись, он говорит:

— У меня щас всё в штанах взорвется… Ядреным взрывом.

Как с языка снял. У меня та же фигня. Причем умом-то догоняю: за тем, что придурок Зюзя затеял, сто тридцать первая статья в полный рост рисуется. Не факт, что по ней закроют, даже бесплатный адвокат, наверное, отмажет, — только мне-то по барабану: едва по новому делу пойду — и всё, прощай, условка, здравствуй, зона.

Но это я головой понимаю. А ногами, походу, головка командует. И они, ноги, уже вслед за Зюзей и девицей сами шагают. И Лёнчика туда же его ядреная боеголовка тащит, штаны спереди бугрит.

Зря терять время Зюзя не стал.

Мы с Лёнчиком чуть замешкались: постояли, поглазели, не идет ли кто, не срисовал ли издали, что тут у нас происходит. Никого не увидели, тихо и пусто в сквере.

В кусты зашли, видим: девка уже на спине лежит, ноги задрала-раскинула, а между ног Зюзя устроился и вовсю ее охаживает. Пыхтит, как паровоз. А она хоть бы застонала для приличия. Словно Зюзя манекен долбит, словно куклу резиновую.

Сумерки в июне длинные, до самой полуночи смеркается, а то и дольше. И пока на остатках скамеечки мы сидели, всё вокруг неплохо видно было. Но в кустах иное дело — темно, свет не долетает, и толком ничего разглядеть поначалу не удавалось: ноги девушки — два белых пятна, а между ними третье вверх-вниз дергается — это Зюзя, стало быть, задницей своей светит.

Но замечаю: чем дальше, тем видней становится. Или зрачки попривыкли, или грибочки наконец вштыривать начали, или то и другое разом. Всё уже рассмотреть могу, даже трусы женские, в сторону отброшенные. И вижу, что девушка на Зюзины старания реагирует… ну, примерно как колода деревянная с дыркой, в ней просверленной. Или даже чуть холоднее.

Смотрит по-прежнему в сторону и хоть бы рукой-ногой шевельнула или звук какой издала… Если бы не видели сами только что, как она к нам шагает — точно подумать можно, что Зюзя в кустах трупак отыскал и не удержался, оскоромился.

Но вот что интересно… У меня на этот полутруп стоит по-прежнему, даже сильнее, хотя куда уж сильнее, казалось бы. И не только у меня. Слышу, рядом еще одно пыхтение наметилось — повернулся, а это Лёнчик утерпеть не смог: вжикнул молнией, елдину выкатил и давай ее наяривать, а сам на девку во все глаза пялится… И мне, заметьте, странным это ничуть не кажется. У меня, если по чесноку, рука тянется тем же самым заняться.

Ну дела… Ладно Зюзя, спермотоксикозом истомленный, но мы-то с Лёнчиком с чего так завелись?!

При этом часть моей башки вполне трезвой оставалась… Или не совсем трезвой, но всё ж соображала, про сто тридцать первую помнила и понукала меня: «Вали, вали отсюда! Присядешь ведь конкретно!» А другая часть башки берега потеряла и вопила гораздо громче и отчего-то голосом Лёнчика: «Не ссы, Гвоздь, она ж гашёная, не вспомнит ни хера потом!»

Но я и реального-то Лёнчика посылаю, если пургу несет, и этого, что в голове вякал, тоже послал. И пошагал оттуда. Заканчивайте, дескать, без меня. Потому как и начался трах тоже без меня, и это очень в тему: может, она, пока мы с Лёнчиком не подошли, полное согласие Зюзе изъявила, на всё и во всех позах. А может, и нет, но я в любом разе при нынешнем раскладе лишь свидетелем пойду, и моя условка при мне останется.

Правильно всё решил, только сделать не получилось… Словно бы резиновый жгут невидимый между девушкой и мною кто-то привязал — и, едва я в сторону двинул, жгут тот натянулся и обратно подтащил. Сам не понял, как получилось, что никуда не ушел, что оказался гораздо ближе к парочке.

А Зюзя тем временем скорострелом оказался. Кончил. Застонал, задергался… Но блаженно расслабиться у него не сложилось. Лёнчик задохлика нашего тут же с девицы согнал, сам на нее пристроился. Зюзя кое-как на ноги поднялся, штаны подтянул-застегнул, а сам аж шатается. Выжат как лимон. Понятно теперь, отчего у него с тёлками не ладится — если даже поведется на него какая по пьяни, то надолго потом любовь не затягивается. Пары минут своим стручком не потыкал — и всё, готов, совсем никакой…

Меня проблемы Зюзи не парили, я одну интересную штуку заметил… Руки девушки в стороны раскинуты, и одна возле самых кроссовок моих оказалась. Блузка у нее с рукавами до локтя, и вижу теперь, что ниже рука согнута там, где гнуться ей не полагается, и кожу на этом новом сгибе что-то изнутри натянуло… Закрытый перелом, ясней ясного. Она-то сейчас вмазанная и ничего не чувствует, и не вспомнит потом, где грабку поломала. А на нас при таких делах средний вред здоровью повесить как два пальца об асфальт, и к сто тридцать первой нехилый уже букет отягчающих наберется…

Короче, попробовал я снова уйти. Пятясь, по шажочку, но всё-таки отходить начал. Жгут невидимый никуда не делся, обратно меня тянет, и кто бы кого одолел, даже не знаю.

Но тут, не раньше и не позже, грибочки подействовали. И меня конкретно с них вштырило… Торкнуло не по-детски. Видится мне, будто девка взорвалась. Ну вот натурально взорвалась, только без звука, а так-то кровь, требуха и всё дерьмо, что в требухе, во все стороны полетели. Словно схавала красотка наша на ужин бомбу с таймером — и вот теперь та в кишках сработала, всё брюхо разворотила.

Лёнчика тот как бы взрыв в сторону отшвырнул, но недалеко. Лежит на спине рядом, штаны приспущены, елдак к небу торчит, как ракета на пусковой. И глючится мне, что от вскрытого брюха к Лёнчикову херу какая-то поебень тянется. Черная такая, на вид слизистая, не жидкая и не твердая, а… ну как густая сопля примерно. Только громадная, будто кит высморкался. И даже не просто тянется, а втягивается, вползает в Лёнчика. Словно он клизма огромная — и своим хером, как носиком клизмы, поебень эту засасывает.

Долго я на глюк не пялился. Потому как у грибков еще одно действие проявилось: резиновый жгут, что к девке меня тянул, пропал как не было. Может, и стояк в штанах пропал, не знаю, я не следил — развернулся и рванул с высокого старта.

По-хорошему надо было мне с приключаловом завязывать — домой и отоспаться.

Но я вместо того, сам не знаю как, на Карла Маркса очутился, совсем в другой стороне. Улица Карла Маркса — это наш как бы бродвейчик, типа Крещатика или Невского.

Жизнь там била ключом. Особенно после тихого парка. Окна светятся, музон играет, девки хохочут. На улицу возле кафешек и ресторанчиков по летнему времени столики выставлены и не пустуют. На тротуарах людей хватает, веселых и поддатых. Вечер пятницы, хуле.

А вот мне там быть не стоило. С моей условкой в кабаки дорога закрыта. И вообще в общественных местах появляться под синькой или веществами нельзя. Таким, как я, условно осужденным, лучше в укромных местах расслабон ловить. В скверах заброшенных, например.

И как бы я всё это понимаю — но все равно по Карла Маркса тащусь, сам не зная куда. Глюки больше не торкают, но измена и без них конкретная. Кажется мне, что не на главной я улице родного городка, до камушка мне знакомой, — а хрен знает где, на чужой какой-то планете. Дома словно первый раз вижу, а на вывесках буквы вроде наши, а прочесть не могу, или могу, но не въезжаю, что прочел. Или тут же забываю. Люди вокруг непонятные и опасные. Говорят все, говорят, говорят — и громко так, будто молотками по ушам лупят, — а ни слова не понять. Чем дальше, тем яснее, что все, кто вокруг, — и не люди вовсе, а чужаки какие-то. И если кого из них за рожу ухватить, то кожа стянется, сползет, как маска, и покажется из-под нее рыло чешуйчатое. Или та черная поебень, что Лёнчик своим хером втянул, как клизмой. Тревожно и страшно мне стало, что уж скрывать. Зассал не по-детски.

Да, вот еще что было… Знакомых постоянно встречал. Вернее, мерещилось, что встречал, а так-то на самом деле это чужаки чешуйчатые знакомцами прикидывались. Соньку, с которой разбежались, раз пять встретил или шесть. Один раз даже вломить собрался чуваку, с каким она под ручку хиляла. Удержался кое-как, какой-то маленький кусочек мозга понимал всё же: не она это, грибы штырят… Хотя одна из тех пяти или шести тогда встреченных, может, и вправду Сонькой была, поди пойми, — город у нас небольшой, пятьдесят с хреном тысяч, а бродвейчик один, могли и пересечься.

И подумалось мне, что от дури грибной непременно надо избавиться. Перешибить ее чем-нибудь. Принять пару стопарей, наплевав, что здесь торгуют с наценкой, — и перешибить.

А что дальше было, не помню. Черная дыра. Обрыв пленки. Кирнул ли я еще или нет и как домой попал, с какими приключениями, — всё в той черной дыре кануло. Бывает со мной такое… Свою двести тринадцатую так и заработал: свидетели о подвигах моих рассказывают, а сам ни сном ни духом.

Но как-то до дома добрался — проснулся именно там поздним утром. Лежу в одежде на кровати неразобранной, один, а ведь бывает по утрам всяко, порой такая рядом посапывает, что в толк не взять: как столько выпить-то сумел?

Полежал, повспоминал вчерашнее… До обрыва пленки добрался, дальше никак.