По улицам разносится жужжащий лязг. Я оборачиваюсь, заранее зная, что увижу. Икс сберегли много чудес, предшествующих Долгой Ночи, но сохранили и многие из ее ужасов. У каждого из существ, шагающих по дорогам из камня и стали, — зеркальная черная шкура, панцирь жука и семь быстрых ног. Животы усеяны глазами в хрустальных капсулах. Человеческими глазами — они лишены век, налиты кровью и дико вращаются. Такова кара за протест или измену, преступления против монархов Икс. Каждый конструкт — члены одной семьи, лишенные плоти и преображенные. Братья, матери, сестры и отцы — их нервы, изувеченные мозги и органы чувств срослись в одно кибернетическое целое. В их сердцевине — слепой гнев, замешательство и смертоносная целеустремленность.

Я смотрю в скопления глаз ближайшего киборга, что мчится по дороге. Его орудийная подвеска выплевывает размытую струю тонких, как иглы, снарядов. Крылья возносят меня в воздух. Киборг поднимает ко мне взгляд, орудия и налитые кровью глаза существа следят за моим взлетом. Я бросаю копье. Оно ударяет в первое чудовище, и того пронзает молния. Броня из черного стекла, хром и плоть разлетаются кусками. На мгновение вонь электроразрядов затмевает смрад горящего города. Когда мертвое существо падает, я приземляюсь ему на спину, выдираю копье и ударяю им второго и третьего киборгов, не останавливаясь, кружась и прыгая в воздухе.

Я вижу, как с вершины горы надо мной падают щитовые опоры. Мигнув, оболочка энергощитов исчезает в сухом рокоте грома. Мгновение спустя из облачного слоя вылетают штурмовые корабли и истребители-бомбардировщики. Они сбрасывают свой смертельный груз. Бомбы «Инферно», фосфексные цилиндры и радиационные ракеты взрываются посреди ярусов уже горящих зданий. Края моих крыльев освещает жар. Сквозь него и над ним движутся мои сыны, мои ангелы разрушения в серебряных масках и темнеющей от сажи броне, стреляя во все, что шевелится.

Передо мной — человек, поднимающий ружье. Он гибнет от моего удара, и я не останавливаюсь. Я посреди толпы, наводняющей улицы, из которой выхватываю людей и швыряю их в огонь, раскалываю броню, вращаюсь, пронзаю, разрубаю. И я не ведаю сомнений. Не отвлекаюсь на мысли и раздумья. Приговоренные слепо разбегаются прочь от меня, охваченные пламенем, с кипящими от жара глазами. Проходя мимо них, я освобождаю их от жизни. Я даже не ощущаю ударов копья. Из зданий вырывается орудийный огонь, раздирая мои крылья в лохмотья. Мое продвижение отмечает брызжущая кровь бойни. Я не существую. Я — не живое существо. Я — лишь приговор. Я — смерть. И сейчас я не чувствую скорби.

Хорус Луперкаль, примарх XVI легиона, улыбнулся вошедшему брату. Он был без доспехов. Серо-белый комплект брони висел на стойке у края комнаты. Взамен примарх носил простой черный мундир. Лучи единственной светосферы не проникали в углы маленькой скромной комнаты. В аудиториях и командирских покоях на борту «Духа мщения» свободно уместилось бы множество таких комнат, однако два брата условились встретиться именно здесь — в помещении, которое обычный смертный человек мог пересечь за десять шагов.

— Ты припозднился, — не вставая, заметил Хорус.

— Да. — Сангвиний оглядел скудную обстановку: низкий стол с игровой доской на нем и два металлических стула. — Но не желал отказать тебе в возможности напомнить мне об этом. — С бесстрастным лицом он посмотрел на брата. — И поэтому я не спешил.

Хорус засмеялся. Сангвиний улыбнулся и сел. Черно-красная мантия была подпоясана золотистым шнуром. Крылья плотно прилегали к спине. Ангел, златокудрый и коротко остриженный, воплощал собой облик героя древности. Он взял глиняную чашку, стоявшую рядом с доской, и сделал большой глоток. Хорус наблюдал за братом. Тот медленно кивнул, рассматривая темную жидкость в чашке.

— Не знай я тебя лучше, заподозрил бы, что ты приложил немало стараний, разыскивая нечто столь гадкое на вкус.

Хорус отхлебнул из собственной чашки, помолчал и нахмурил брови.

— Ты неправ… — Он глотнул еще. — Я не прилагал чрезмерных усилий. — Он вздрогнул, а потом опять засмеялся. — Но вкус и впрямь отвратный.

Он указал на разложенную между ними доску. Высокие фигуры, вырезанные из алого бивня и черного дерева, стояли в шестиугольниках из гагата и перламутра.

— Кое-что новенькое — может, развлечет нас. Это…

— Разновидность «уллатура», в которую играет ученая каста скопления Полуденный Рубеж. Аналогична своим терранским предкам, но с добавлением двух фигур — Посланца и Беса. — Сангвиний взял кроваво-красную костяную фигурку и повертел в пальцах, наблюдая за игрой света на трех клыкастых головах, растущих у нее из шеи. — Этот набор изготовила слепая мастерица Хейдосия после того, как утратила зрение. — Он поставил фигуру обратно, только в другую ячейку. — Твой ход.

Хорус поднял бровь.

Сангвиний медленно моргнул.

— Все хорошо, брат. В этом варианте игры считается невыгодным ходить первым. — Он отхлебнул из чашки.

— Знаю, — сказал Луперкалъ и сделал ход черным вороном, забрав красную каргу. Он поставил фигурку рядом со своей чашей. — Если ты считаешь, будто можешь дать мне фору и победить, это очень мило.

— О, я знаю, что смогу выиграть, брат, — мне просто забавно видеть твою уверенность в собственной победе.

Хорус не ответил, и воцарившееся в комнате безмолвие прерывал лишь отдаленный рокот двигателей «Духа мщения», толкающих звездолет сквозь пустоту. Стены вибрировали достаточно ощутимо, чтобы на поверхности вина в двух чашках возникла рябь.

— Тебя что-то беспокоит, — сказал наконец Луперкалъ.

Сангвиний оторвал взгляд от доски. Его безупречное лицо хмуро искривилось.

— И тебя тоже, — молвил он, забирая две фигурки подряд.

Подставка его посланца стучала по доске в такт скачкам фигурки от убийства к убийству.

— Верни, — откликнулся Хорус, меняя местами своих светоносцев и рыцарей. — Но я спросил первым.

Ангел откинулся на спинку стула. Его крылья дернулись.

— Тот старый вопрос? — осведомился Луперкалъ.

Сангвиний кивнул.

— Парадокс нашего существования. — Хорус вновь перевел взгляд на доску. — Впрочем, это не парадокс, а просто факт. Мы существуем, чтобы разрушать, и тем самым создаем.

— А как насчет того, что мы разрушаем? — спросил его собеседник.

— Трагедии, необходимости, жертвы… Все грядущее будет великолепней утраченного.

Комната вновь погрузилась в тишину, пока фигуры со стуком перемещались по отполированному дереву и морским ракушкам.

— А ты, брат мой? — полюбопытствовал Сангвиний. Твоя звезда блестит все ярче и ярче. Твои сыновья делают тебе честь, возвышенно служа всем образцами для подражания. Наш отец призывает тебя к себе для войны и совета чаше всех других… — Хорус не сводил глаз с доски. Вытянув руку, он коснулся пальцем черного принца. — И все же ты обеспокоен.

Луперкаль поднял взгляд, на мгновение ставший мрачным и твердым, а затем покачал головой:

— Я не обеспокоен. Вопросы — это часть понимания, часть мудрости.

— А если они остаются без ответов? Я вижу это, Хорус. Чувствую это. Ты позволяешь чему-то ничтожному питаться тишиной внутри тебя.

Примарх XVI легиона сделал ход принцем, но не убрал палец с резной головы фигурки.

— Мы творим будущее. Создаем его кровью и идеями, символами и словами. Эта кровь — наша, и мы — эти символы. Но что насчет идей? Наш отец когда-нибудь говорил тобой о будущем?

— Много раз. А еще больше — с тобой.

— Он говорил про идеи единства и человечности в широком смысле, но сказал ли он хоть однажды, что случится между этим кровавым настоящим и будущим золотым веком?

Ангел нахмурился, и на его лице пролегли тени.

— Мысли о подобном не ведут ни к чему хорошему, брат.

Луперкаль улыбнулся:

— Хирург, исцели самого себя.

Выражение лица Сангвиния не изменилось.

— Настоящее далеко от завершения, Хорус, а грядущее принесет много скорбей и много почестей. Звезды остаются дикими и непокоренными.

Секунду Луперкаль смотрел на брата, затем пожал плечами:

— А что случится после того? Что бывает с ангелами, когда создают новое небо?

Он схватил черного принца и сделал ход. Сангвиний оценил маневр и опрокинул своего красного короля набок.

— Сыграем еще? — спросил Хорус.

Ангел улыбнулся, и его хмурость исчезла, как облака в лучах солнца.

— Всенепременно. Думаю, ты уже набираешься опыта.

Я стою на высочайшей башне города-горы. Жар пламени лижет незащищенное лицо, замаранное сажей. Волосы сгорели до самой кожи черепа, и золото брони почернело от огня и крови. Щеки обожжены радиацией и обуглены пожаром, сквозь который я шел. Они заживут к тому времени, когда я вернусь к своему кораблю на орбите, но сейчас я не похож на ангела света и красоты. Я — ангел уничтожения, чей полет заставляет спящих просыпаться в ужасе.

Алефео приземляется в развалины подо мной. Его красная броня покрылась шрамами и потемнела от пламени. Он поднимает ко мне мертвый серебряный лик, плачущий вечными слезами.

— Дело сделано — говорит он.

В его словах я слышу тяжесть. Он будет носить шрам этого деяния в своих снах, и оно проникнет в стихи, которые он пишет красками забытых наречий. И тогда он поймет, что мы — ангелы. Красота нам не принадлежит; она то, что мы должны сжечь, дабы стать теми, кто мы есть.