Выходящий Шибов уже совсем не интересовал охрану. Прогулявшись по улице, полной ресторанов и магазинов, он с удивлением обнаружил небольшой супермаркет, полный дошираками и узбеками, это было не совсем то, но уже что-то. По пути обратно Шибов рискнул свернуть в переулок, увешанный новогодними гирляндами, заметил среди гуляющих людей какого-то виденного в телевизоре молодого человека, но где и когда виденного — неизвестно, с удовольствием покурил возле рабочих, устанавливающих елку, поулыбался нескольким зазывалам в костюмах Деда Мороза и внезапно увидел “Сабвей”. Шибову стало заметно веселее.

Как и в Екатеринбурге, нарочито европейский дизайн заведения оттенялся персоналом, будто выкраденным из чайханы или кебабной. Это отчего-то успокаивало. Было чисто и тихо: четверо юношей сидели в уголке за смартфонами, полицейский жевал сэндвич, глядя в одну точку усталыми глазами, китаец пил пиво и говорил в телефон что-то негромкое и нежное, как в объятиях утонув в пуховике. “Вот тут бы и заночевать”, — подумал Шибов, глядя на полицейского, нащупывая паспорт во внутреннем кармане куртки, куда напиханы были еще десять экземпляров его поэтического сборника под названием “Полыхающий мусор”.

Шибов наполовину только справился с едой, как тут же из ниоткуда появился перед ним мальчик лет семи. Несколько лет уже не видел Шибов детей-попрошаек, поэтому не сразу даже понял, что от него хотят, когда протягивают ему руку, он чуть даже не пожал эту руку, потому что ее и протягивали почти как для рукопожатия, кроме того, мальчик не выглядел так, будто в чем-то нуждался: во-первых, от него не пахло, во-вторых, не было похоже, чтобы он целыми зимними днями зарабатывал на жизнь подаянием, ну там всякие цыпки на руках, простуда на губе, сопли под носом. На мальчике был длинный шарф, похожий на тот, в котором зачем-то всё время форсил челябинский поэт Грантс, на мальчике была новая куртка “Финн Флейр” (Шибов запомнил, потому что не купил такую сыну лет восемь назад, потому что она еще тогда стоила под десятку, если не больше). Было странно, что попрошайка подошел именно к нему, и ни к кому больше. Шибов отдал ребенку полтинник, а когда мальчик, прежде чем исчезнуть, сказал “спасибо”, с некоторым сарказмом ответил: “Не за что”.

Перед сном Шибов выкурил на крыльце гостиницы все сигареты, кроме одной, чтобы оставить ее на тот промежуток времени, когда он резко разбогатеет возвращенной купюрой, а до ближайшего магазина с табаком нужно будет идти какое-то время.

Конечно, перед сном нужно было умыться. Даже сквозь шум душа Шибов слышал, как веселятся французы то ли этажом ниже, то ли за стеной, а может, сразу в нескольких номерах, а может, кочуя из номера в номер, а может, и не французы вовсе, но Шибов услышал несколько “же суи”, поэтому сделал такой вывод, был слышен спор, топот, детский и взрослый смех, один раз кто-то как будто даже ударился в стену. Ходя по ванной, вытирая голову, Шибов обнаружил, что дизайнер явно переборщил с зеркалами, потому что одно — во всю стену — находилось как раз напротив унитаза. Шибов сел, как бы репетируя, что это будет, если дойдет до дела. Вид себя, пускай и слегка одетого снизу, был невыносим. “Господи, — подумал он, — Бедные тетеньки. Если что, то лучше до «Сабвея» добежать, он вроде круглосуточный”.

“Вы планируете еще когда-нибудь останавливаться в нашем отеле?”, — спросила девушка-администратор, когда Шибов выезжал. Наверняка это был стандартный вопрос, но в случае с Шибовым он звучал как шутка, и администратор это понимала, но и Шибов это понимал, они обменялись этими понимающими взглядами и вежливо поулыбались друг другу, при этом Шибов еще и мямлил что-то вроде: “Да, да, если будет такая возможность, то конечно”. Гостю полагался подарок в виде специально испеченного десерта. Чтобы не остаться в долгу, Шибов подарил отелю свой сборник.

Шибов вышел и с облегчением закурил, к нему тут же выскочил китаец в длинном черном пальто, потрясая своей пачкой сигарет и показывая большим пальцем, что ему нужна зажигалка; Шибов поделился огнем, китаец тоже закурил, издав почти оргазменный вздох после затяжки, и стал звонить по телефону, почти сразу же выскочил из гостиницы второй китаец и прикурил от сигареты первого. К ним троим подошел какой-то небритый, неказистый мужичок в лыжной шапочке, сдвинутой на одно ухо, пахнущий перегаром, достал “Яву” и тоже принялся дымить с таким видом, будто хочет начать разговор, но не решается, при этом смотрел на Шибова и китайцев, как бы говоря взглядом: “Что, ребята, нам делить, все мы загнемся или от рака легких, или от инфаркта”. “Сейчас, небось, десять рублей на дорогу будет просить или еще что-нибудь”, — успел подумать Шибов, но тут в дверях гостиницы появилась женщина и что-то прокричала по-французски, в голосе ее было что-то вроде претензии, мужичок ответил ей тем же, как бы успокаивая или урезонивая.

“Да ну на фиг”, — подумал Шибов, уходя от курильщиков, направляясь к месту, где должен был через пару часов начаться фестиваль, то есть уходя от курильщиков к поэтам, то есть уходя от своих к своим.

Валерий Панюшкин

Дьяволецца и Зеленый источник

Личный опыт

Дьяволецца

Кресельный подъемник довез меня до одного из пиков, образующих чашу на вершине горы Дьяволецца, и остановился. Служитель внизу, видимо, дождался пока последний горнолыжник (то есть я) доедет до вершины, и закрыл трассу. Начиналась метель.

Кресла подъемников раскачивались, ветер свистел в сочленениях тросов и блоков, а еще оторвал кусок дерматина от кресла и хлопал этим лоскутом о железную стойку, как будто предлагая мне танцевать джигу потерянного в горах.

“Эк меня занесло! — процитировал я горам стихотворение Бродского, а потом еще на всякий случай процитировал повесть Пушкина: — Ну, барин, беда, буран!”

Положение мое не казалось мне пугающим. Я испытывал разве что некоторое беспокойство от одиночества и высоты. Сколько здесь? Три пятьсот над уровнем моря? Высота, на которой с непривычки чувствуешь как будто бы брешь в груди. Это даже приятно, если не засиживаться на высоте долго и ночевать ниже, чем катался.

Из-под моих лыж в долину, окутанный снежной поземкой, спускался ледник Мортератч. По правую руку внизу виднелся Санкт-Моритц. Там уже была совсем весна. Даже отсюда, сверху, легко можно было различить желтые пятна цветущих лапчаток, сиреневые поля цветущей вероники и белые поля цветущей ветреницы. Мы и на ледник-то забрались, собственно, потому, что в самом Санкт-Моритце снег был уже тяжелый и мокрый, а снежные пушки не могли уже заделать проталин на горных склонах — слишком теплые были ночи.

Я оттолкнулся и поехал вниз, туда, к вероникам и ветреницам. Первые метров двадцать спуск был почти отвесным, но дальше трасса становилась более пологой, и встречный ветер затормозил мое движение. Приходилось идти вниз по склону коньковым шагом, и, пройдя метров двадцать, я всерьез утомился. Если честно, я впервые встретился с ветром такой силы, чтобы нельзя было катиться против него с горы.

Или просто это я в дурной спортивной форме? Разнеженный курортник?

Накануне вечером мы приехали в Санкт-Моритц большой компанией. Железная дорога из Цюриха проложена так, как если бы проектировщики нарочно искали живописные виды. В Санкт-Моритце на станции нас встретили водители отеля Badrutt’s Palace. Они были в ливреях, фуражках и на двух роллс-ройсах. Не дали нам прикоснуться ни к чемоданам нашим, ни к лыжам. Весь наш багаж как-то сам собой перекочевал в гостиницу, чемоданы сами собой разместились в номерах, лыжи сами собой разместились в лыжных комнатах. А мы, покачиваясь в кожаных креслах, не заметили движения. Да вот уж и стояли посреди лобби, украшенного альпийскими первоцветами. И заместительница директора говорила нам:

— Пейте побольше воды, мы тут довольно высоко над уровнем моря, — но вместо воды угощала шампанским.

Какая уж тут спортивная форма?!

Задыхаясь, я прошел еще немного коньковым шагом вниз по леднику навстречу ветру и совершенно выбился из сил. Ехать мне было недалеко. Примерно в километре ниже по склону виднелась большая станция, просторное шале, куда приходил из долины “чемодан” или “кирпич” — кабина фуникулера человек на сто, которая, несмотря на метель, до сих пор курсировала. На этой станции был магазин лыжной амуниции, центр катания на собачьих упряжках, спасательная служба и кафе, где остались мои приятели, не склонные к спортивным подвигам, а склонные к глинтвейну. Мне надо было всего лишь добраться до этой станции, чтобы опять оказаться в условиях самого комфортного горнолыжного курорта в мире. Но я не мог преодолеть этот чертов километр вниз по склону против ветра.

С каждой секундой на трассу, которая была идеально выровнена с утра, ветер наметал всё больше и больше свежего снега. Практически подо мною была уже снежная целина. Я подумал, что легче, наверное, будет катиться не по самой трассе, а по распадку вдоль нее — по крайней мере, меньше ветра. Я спустился в распадок и тут только понял, какую совершил ошибку.