Стоящий сбоку жрец был, оказывается, начеку.
— Дьяволово семя! — завыл он. — Ведьмин полюбовник! Монстр беловолосый, мерзкий кровопийца! Взять его, люди!
«С этим “кровопийцей” он перебрал», — подумалось Геральту. А потом ведьмак перестал думать. Дилемма превратилась в «бить или не быть». Четверка раззадоренных мужчин повернулась к нему с оружием.
— Отступите, — сказал он спокойно, растянув губы в практикуемой многие годы ухмылке. — Бросьте ножи. И валите на хрен, пока я не разозлился.
Но этих он не убедил бы даже всей гаммой паскудных ухмылок. Эти тоже умели считать. Четверо на одного, плюс две дюжины зрителей — и они согласно решили, что близится оказия сорвать аплодисменты.
Встали полукругом. Миг, и Геральт уже оценил всю четверку. Хромец — наверняка бывший военный. Потом — силач с написанной на лице жаждой драки. Претендент на звание фехтмейстера, державший нож, словно меч. И карманный воришка, человек низкий и крысоватый, перебрасывающий оружие из руки в руку.
— Последний шанс, — предупредил ведьмак.
— Бей дьявола!.. — надрывался жрец. — Бей, кто в богов верит!
Как видно, вера в народе оставалась сильна, поскольку вся стая без рассуждений бросилась на Геральта.
В словах жреца содержалось зерно истины: в этот момент Геральт и правда напоминал дьявола. Одетый в черное и дьявольски быстрый, он без проблем ушел от первых неловких уколов и тычков. Развернул противников, пнул хромца в здоровое колено, пока тот падал — наотлет влупил его прямо в зубы. Силач заворчал, вслепую метнул нож и выбрал кулаки. Плохо выбрал. Геральт ушел из-под «крюка», вырвался из попытки захвата и сам ударил крепыша в горло. Тот забулькал, опрокинулся навзничь. Фехтмейстер занял опустевшее место.
Будь у Геральта рефлексы человеческие, удар ножом его бы достал. А так-то, естественно, — не достал. После тычка фехтмейстер споткнулся о хромца, комично замахал руками и тяжело плюхнулся на задницу.
У карманника оказалось больше инстинкта самосохранения, но не меньше жажды крови. И все же он не рисковал: обошел Геральта и бросился на него сзади. Даже нечеловеческая ловкость ведьмака, даже полный контроль его сознания над полем боя не позволили бы ему уклониться.
Но уклонение не понадобилось. Карманник встретился — с размаху — с ведром, наполненным соскобленными птичьими отходами. Ведро от удара раскололось и окатило неудачливого убийцу с ног до головы, после чего тот со стоном свалился на землю.
Геральт отступил от этого достойного жалости зрелища.
— Спасибо, Лютик. Самое время.
Бард, который куда-то делся во время мордобоя, теперь сиял гордостью, распрямляя плечи, и вот-вот готов был начать раскланиваться перед зрителями. Удержал его клич побелевшего от злости жреца.
— Люди! — завывал боголюбивый муж. — Нешта дозволите случиться триумфу паршивцев в благословенном сем местечке?..
Геральт шагнул к нему — раз и другой. Лицо жреца сделалось салатного оттенка. Попытался он отступить, но неудачно: толпа блокировала дорогу к бегству.
— Еще одно слово, — предупредил ведьмак. — Один только еще «мерзавец» или «паршивец», и сделается здесь воистину мерзко и паршиво. Куда скверней, чем теперь.
— Мерзавец! Паршивец! Не станешь мне тут…
— Видишь, что я ношу за спиной? Видишь. А видишь, что за спиной у тебя самого?
Жрец непроизвольно оглянулся за спину.
Геральту не пришлось даже подходить, чтобы нанести удар, — он получил возможность пинка под зад. Влупленный с большим умением жрец полетел щучкой в расступившуюся толпу и нырнул прямо в величественную лужу навоза.
— Спасибочки вам, господин, — отозвалась опекунка лавки. — Спасибочки, но теперь стоит вам…
И тогда в игру вступила сила закона.
— Тихо! Отступить всем! Назад! — рычал стражник, ранее оттертый на край толпы. Крики тут бы не подействовали, когда бы не авторитет, поддержанный внезапно появившимися тремя его товарищами. — Где зачинщики? А подать их сюда!
— Сваливай, Лютик, — пробормотал Геральт краем рта. — Я как-нибудь выкручусь.
— Прости, но именно я тут эксперт по выкручиванию.
— Да иди ты, зараза тебя забори!
Лютик уже собирался сбежать от вмешательства стражи, когда, к несчастью, на краю толпы материализовались трое братьев.
— Вона он! Хватай его, срамотника! Теперича не сбежишь, мы тя на месте охолостим…
— Я остаюсь, — сказал побледневший Лютик. — Эй! Господа стражники! Арестуйте нас! Мы признаемся! Во всем! Добровольно пойдем! Забирайте нас!
Стражники поступили по его желанию.
Их закрыли — этого-то приятели как раз ожидали. Только не думали, что местом заключения окажется комнатка в задней части корчмы, той самой, на крыльце которой они попивали пиво перед началом скандала.
Стражники вели себя предусмотрительно. Отобрали у Геральта оружие, отвечали уклончиво, велели ждать. Кого, чего — не пояснили. Лютик отпустил поводья своего богатого воображения и принялся развертывать перед приятелем видение справедливости, отмеряемой стражами порядка с окраин цивилизации. У поэта не отобрали лютню, и он уже принялся подбирать веселые ноты к сладкому потоку краснобайства.
Снаружи истекало зноем разогретое летним солнцем небо. Стражник по имени Казмер, тот самый, который заведовал их арестом, пришел незадолго до заката.
Лютик атаковал его с порога в истинно графской манере:
— Воистину, царит здесь моральный упадок и падение нравов! Что, неужто годится гостей вашей Чудовенки обрекать на пленение — вот так, без слова объяснения, с неуверенностью в головах и, что важнее, с пустым брюхом?
Казмер махнул кому-то ладонью. Внесли вполне недурной ужин. Лютик же надулся сильнее даже графского уровня.
— Что, вашсветлость? — спросил обеспокоенно стражник. — Забрать? Не станет вашсветлость кушать?
Из груди Лютика вышел весь воздух.
— Отчего же, съем.
Сам Геральт не сразу воспользовался угощением. Его радовало, что наворачивание ложкой отобрало у поэта возможность губительного красноречия.
— Выкарабкаются, — заявил стражник, предчувствуя вопрос. — Хвала богам, ни с кем большой беды не случилось. Что? Что вы так кривитесь?
— Это от упоминания богов, — пояснил Геральт.
— Ха, мог бы я и догадаться! Но, знаете, богобоязненному Карасю так просто с рук его подзуживания не сойдут. Здесь земля нейтральная и эта… ну… швецкая. А он нам уже чуть раньше за шкуру-то залил…
— Рад слышать.
— И все же должный я сказать, что вы чутку перебрали.
— Перебрал, — согласился Геральт. — Все мы перебрали. Моя вина, господин стражник. У меня чувствительность.
— И на что же?
— На тупость.
— Понимаю, понимаю, прекрасно понимаю, — стражник ухмыльнулся шельмовски. — И вижу, что понравитесь вы ей.
— Понравимся — кому?
— Вы же ведьмак, верно говорю?
— Верно. Выдал меня меч, медальон или паршивость?
— Да ладно вам, господин ведьмак, не берите слова богобоязненного Карася близко к сердцу. Не далее как вчера паршивостью он назвал комнату кривых зеркал, поскольку, дескать, искривляют и уродуют богами созданный образ человека. А сказать по чести, так приговор этот он огласил, аккурат в то зеркало насмотревшись, которое ничего не искривляло…
— Довольно о жреце, если позволите. Кому мы должны понравиться?
— Великой Ловчей. Скоро вернется и явно захочет с вами поговорить, господин ведьмак.
— Это о чем же? Об инциденте на ярмарке?
— Да где там. Хотя… Хотя, может, и так. Поскольку речь там о птицах. Как поедите, милости просим наружу, да прошу прилично себя вести. Есть кое-что, что стоит вам увидеть.
— Великая Ловчая… — бормотал поэт, когда стражник с несколькими товарищами вел их в направлении озера. — Великая Ловчая. Слыхивал я что-то о ней, вот только не помню… сплетню, балладу или истинную правду.
Чудовенка успокаивалась — по крайней мере с виду. Сумерки клали предел торгам, зато отворяли поле для разнообразнейших разговоров да веселья. На малый их кортеж внимания никто не обращал; подпитие, будто заразное поветрие, быстро подчиняло себе село и окрестные стоянки.
— Великая Ловчая, — повторил Лютик. — Может, чародейка какая? Вот бы тогда нам свезло!
— Не вижу в том никакого везения.
— Как это? Я же известный крушитель сердец, ты — известный крушитель льда, умеешь добраться даже до холодного как сто дьяволов сердца чародейки…
— Лютик. Заткнись, будь добр.
— Это туточки, — откликнулся стражник.
Стояли они над колышущимся лесом камыша.
— Чего ждем?
— Увидите. Вот-вот.
— Вижу озеро, — заявил Лютик, как миновало четверть часа ожидания. — И камыш. И обрыв. Я, конечно, поэт, да не какой-нибудь там виршеплет, но в этом романтическом пейзаже я нисколько не могу заметить ничего необычайного…
— О! Вот оно!
— Что? Где?
— Огонь! Гляньте, господа. Вон тама, на вершине.
— Милостью богов и завистью дьявола клянусь, ты для того нас сюда тянул, человече, чтобы показывать огни? Геральт! Поддержи меня! Не дадим себя не уважать!
— А что там? — спросил спокойно Геральт. — Не эта ваша крепость?
— Ага, — проворчал стражник, не обращая особого внимания на вспышку Лютика. — Теперича гляньте-ка, что там третью ночку уже вытворяется.