Парень, который женился на дочке Максилла. Уорд Мур (1903–1978)
The magazine of fantasy and science fiction
февраль
Уроженец Нью-Джерси, Уорд Мур сменил много занятий, вплоть до разведения кур, но бессмертие обрел как автор романа «Дарю вам праздник» (1953), по праву одного из величайших произведений в жанре альтернативной истории. Мало кто помнит, но вышло оно в весьма элитном нью-йоркском издательстве Farrar Straus (ныне Farrar, Straus & Giroux), где не было специальной серии, посвященной НФ (что в 1950-е, увы, не редкость). Оказавшиеся в тени этого романа другие великолепные произведения Мура — Greener Than You Think («Зеленее, чем ты думаешь», 1947), который по-прежнему в числе моих любимейших романов-катастроф, Joyleg («Джойлег», 1962, в соавторстве с Аврамом Дэвидсоном) и Caduceus Wild («Тирания кадуцея», 1978, в соавторстве с Робертом Брэдфордом) — такой известности не снискали.
Однако гораздо бо́льшая потеря, что так и не увидел свет сборник короткой прозы Мура, куда вошли бы другие его выдающиеся работы: прежде всего Adjustment («Корректировка», 1957), Frank Merriwell in the White House («Фрэнк Мерривелл в Белом доме», 1973), Lot («Лот», 1953), Lot’s Daughter («Дочери Лота», 1954) — и рассказ, который мы предлагаем вашему вниманию. Уорд Мур заслуживает лучшего. (М. Г.)
Еще со времен «Войны миров» Герберта Уэллса мы привыкли видеть в пришельцах извне угрозу — иррациональных врагов Земли и человечества. Несть числа сюжетам, в которых инопланетяне приносят лишь гибель и разрушения. Мне всегда казалось, что так мы проецируем свое собственное поведение при встрече с чужой цивилизацией, взять хоть монголов в Европе или европейцев в Африке и Америке.
Порой, впрочем, пришельцы предстают перед нами не безмозглыми чудовищами, а вовсе даже наоборот, как, допустим, в фильме «Инопланетянин». Или в рассказе «Парень, который женился на дочке Максилла». (А. А.)
Спустя пару недель Нэн уже кое-как его понимала. Нэн — это третья дочка Максилла; в Хенритоне ее называли «оторвой». Впрочем, то же сначала говорили про Глэдис, которая теперь важная особа в Ордене Восточной звезды [Орден Восточной звезды — парамасонская организация, созданная в 1850 году юристом и педагогом Робом Моррисом. Членство в ней открыто как для мужчин, так и для женщин (прежде всего жен, вдов, сестер, дочерей и матерей мужчин-масонов).], а затем про Мьюриел, ныне жену крупнейшего продавца мебели и скобяных изделий в Хенритоне и мать самых очаровательных близняшек округа Эвартс. Однако к Нэн прозвище прилипло куда крепче.
Все знали, что Максилл купил ферму старика Джеймсона, восемьдесят акров совершенно никчемной и убогой земли, через год после начала президентства Калвина Кулиджа [Джон Калвин Кулидж-младший — 30-й президент США (1923–1929), вступил в должность после скоропостижной кончины Уоррена Гардинга, при котором был вице-президентом. Штаты при нем переживали бурный экономический рост (этот период также называют «ревущими двадцатыми»), но уже при преемнике Кулиджа, Герберте Гувере, случился масштабный экономический кризис, известный как Великая депрессия.], потому что ему — в смысле, Малколму Максиллу, не Кулиджу — хотелось обустроить винокурню подальше от посторонних глаз. Нужно ли удивляться, что шестеро детей, все девочки, с таким папашей стали оторвами? Не то чтобы в Хенритоне или даже в округе Эвартс строго блюли сухой закон и лично уважали Эндрю Волстеда [Эндрю Джон Волстед — член палаты представителей Конгресса США от штата Миннесота. Известен как автор Национального закона о запрете алкоголя, также называемого «законом Волстеда», с принятия которого начинается период «сухого закона», продлившийся с 1920 по 1933 год.], но покупать время от времени так называемые полпинты (или «глоток за свободу», как, слегка потупясь, говаривали парни покрепче) — это одно, а поощрять бутлегерство и самогоноварение у себя под боком — совсем другое.
Теперь, ясное дело, с самогоном было покончено. Сухой закон уже два года как отменили, и хенритонцы больше переживали не за моральный облик Максилла, а за то, как он станет кормиться со своей бесплодной земли. Другое дело Нэн: ее неоднократно замечали лобызающейся в автомобилях (одном «вели» и одном «рикенбакере» [«Вели» (англ. Velie) — американские легковые автомобили с кузовом типа «родстер», производившиеся корпорацией «Вели Моторз» с 1908 по 1928 год. «Рикенбакер» (англ. Rickenbacker) — американские седаны, производившиеся в Детройте с 1922 по 1927 год.]) с разными парнями, и бог знает сколько раз она занималась тем же, когда никто не видел. По совести, поговаривали хенритонцы — не говоря уже о жителях округа Эвартс, — следовало сообщить в полицию, ведь Нэн была еще подростком. К тому же вела она себя нагло и вызывающе; ей явно требовалась чья-нибудь твердая рука.
Идти к отцу, конечно же, никто не думал: все знали, что у него всегда наготове заряженное ружье (собственно, именно так Мьюриел обзавелась мужем и близняшками, хотя это досужие сплетни) и он не раз гонял любопытных. Да и вообще, с наступлением Депрессии у хенритонцев и без того хватало забот, а посему разговоры о полиции так и оставались разговорами. Но все равно такое отношение еще больше отчуждало Нэн Максилл и на пользу ее характеру не шло.
Его — ну, того парня (долгое время он обходился без имени: Максиллы и так знали, о ком говорят) — нашла Джоузи на южном выгоне, который уже давно перестал служить пастбищем: сплошные кочки, заросшие бурьяном да сорняками. В свои одиннадцать лет Джоузи была страшно застенчивой — родимое пятно на левой половине лица усугублялось всеми видами кожных болезней, и потому с семи лет девочка чуралась незнакомцев, предпочитая вообще никому на глаза не показываться.
А вот от него она прятаться не стала. В ней вдруг пробудился природный детский интерес к людям, так долго подавляемый из-за их навязчивого внимания к ее болячкам. Хотя, как все потом отмечали, ничем особенным парень не выделялся. Да, одет он был странно, но в Хенритоне видали приезжих из Спокана и Сан-Франциско, одевавшихся еще чуднее. Лицо у него было чересчур румяное и лоснящееся, но в то же время утонченное: вроде и не фермер, который весь день проводит на солнце, однако и не из тех, кто зарабатывает на жизнь в тенистом магазине или офисе.
— Вы кто? — спросила Джоузи. — Папа не любит, когда чужие шляются. Как вас зовут?.. Наверное, вам лучше уйти: у папы ружье, и он правда знает, как из него стрелять. Что это на вас? Как будто кожа, только синяя, и швов не видать. А я хорошо шью. Это успокаивает, так что оторвой я точно не буду… Вы ведь не глухонемой, а, мистер? В Хенритоне живет мужчина, так он немой, глухой, да к тому же слепой. У него покупают карандаши, а монетки кидают в шляпу… Почему вы молчите? Папа вас точно прогонит. Странную вы мелодию напеваете. А свистеть умеете? У нас в школе есть пластинка, я могу просвистеть ее целиком. «Полет шмеля» называется. Хотите послушать? Вот… Фу, и не надо такую рожу корчить! Не нравится, так и скажите… Жалко, конечно. Когда вы замычали — по мне, очень приятно, пусть вам мой свист и не понравился, — я подумала, вы любите музыку. Все Максиллы любят. Папа умеет играть на скрипке, как никто…
Позже она рассказывала Нэн (из сестер с Джоузи больше всего возилась она), что парень не делал вид, будто не понимает, как мексиканец какой-нибудь, а вел себя так, будто не смог бы понять, даже если бы знал точное значение каждого слова. Продолжая что-то мычать, уже другую мелодию, хотя и мелодией это не назовешь, так, обрывки, он вплотную приблизился к Джоузи, очень мягко коснулся ее лица — тогда она на его руки внимания не обратила, — и от прикосновения стало хорошо.
Потом парень пошел с Джоузи к дому, слегка приобняв ее за плечи — так казалось правильным и естественным.
— Он не говорит, — сказала девочка сестре. — Петь и свистеть тоже не умеет. Мычит чего-то, и все. Думаю, папа его прогонит. Может, он есть хочет?
— Твое лицо… — начала Нэн и, сглотнув, посмотрела на гостя.
Она была в плохом настроении и нахмурилась, уже готовая спросить, чего он тут забыл, или резко выпроводить его.
— Иди умойся, — велела она Джоузи; та послушно взяла эмалированный тазик и набрала воды. Нэн не сводила глаз с сестренки, и лицо ее слегка смягчилось. — Заходите. У нас есть яблочный пирог, только из печи.
А гость стоял как вкопанный с вежливой улыбкой и что-то мычал. Невольно Нэн улыбнулась в ответ, хотя была не в духе, да и вид Джоузи не давал ей покоя. Возраст парня на глазок определить не получалось. Непохоже, чтобы он брился, хотя и подросткового пушка не было, а глаза смотрели по-взрослому уверенно. Только светлые больно, что тоже озадачивало. Нэн всегда думала, что «темные» равно «красивые», но такое сочетание глаз и белесых волос заставило ее изменить мнение.
— Заходите, — повторила она, — яблочный пирог только испекся.
Гость внимательно изучал девушку, кухню за ее спиной, неухоженную землю вокруг, хотя, казалось бы, чего тут необычного? Нэн взяла его за рукав, вздрогнула — будто коснулась чего-то живого, а не искусственного, ощутила шелк там, где ожидала хлопок, почувствовала металл, хотя видела дерево, и — затащила в дом. Парень не упирался, да и, оказавшись внутри, не выглядел стесненным. Однако вел себя все равно… как-то странно. Словно не знал, что на стул нужно сесть, а ложкой проломить корочку и выгребать вязкую, текучую сочную начинку, которую следует класть в рот, пробовать, жевать, глотать — есть, в общем. «Уж не кретин ли он?» — с ужасом подумалось Нэн, но одного взгляда хватило, чтобы отмести отвратительную мысль: парень явно был в своем уме и в полном здравии. И все же…
— Нэн! Нэн! — подбежала с криком Джоузи. — Я посмотрела в зеркало! Мое лицо!.. Ты видела?!
Нэн, снова сглотнув и бросив взгляд на гостя, кивнула.
— Похоже, последнее лекарство сработало. Или ты наконец переросла эту свою болячку.
— Оно… оно посветлело. И уменьшилось!
И правда, густо-лиловое родимое пятно стало меньше и светлее, а кожа вокруг очистилась и засияла. Нэн осторожно тронула сестрину щеку и поцеловала Джоузи в лоб.
— Я так рада.
Парень сидел за столом и снова что-то мычал. Вот же дурачок, беззлобно подумала Нэн.
