Нэн отказывалась верить, будто парень совсем безнадежен. Своими восемью пальцами он управлялся не хуже, а в чем-то даже лучше, чем иные управляются десятью. Кормить свиней он не стал, зато быстро наловчился собирать яйца прямо из-под кур, совершенно не тревожа птиц. Он не умел доить корову, но стоял рядом, пока доила Нэн. Удой снова удивил — даже больше, чем накануне.

После работы по хозяйству парень вернулся в сад, однако топор с собой не взял. Нэн отправила Джоузи пошпионить, чем он там занимается. Сестренка сбегала и отчиталась:

— Он обходит деревья друг за дружкой. Ничего не делает, просто смотрит на них и гладит. А еще знаешь что? Он ест траву и сорняки!..

— Жует, в смысле?

— Да нет, прям ест. Честное слово! Пучками! И он потрогал мое… пятно на лице. Я смотрелась в зеркало: в тени даже почти не видно!

— Я рада, что сошло, — сказала Нэн. — Только не расстраивайся, если оно вернется. Уверена, его прикосновение тут ни при чем. Просто так совпало.

Три дня парень маялся ерундой в саду, гладя старые деревья. К концу третьего дня Шерри давала по восемь литров молока, яиц собирали больше обычного, хотя в это время года яйцекладка уже шла на спад, а родимое пятно Джоузи почти растворилось — теперь его с трудом можно было разглядеть даже на солнце. Малколм Максилл, конечно, ворчал — пригрели, мол, дармоеда, — однако на дверь парню не указывал, так что все шло своим чередом.

Покончив с садом (девушки то поодиночке, то группами ходили смотреть, что он там делает, но так ничего и не поняли), парень взялся за поле. Максилл посеял кукурузу поздно — не столько из-за нелюбви к сельскому хозяйству, сколько за неимением трактора или хотя бы плуга. Пришлось ждать, пока соседи, сдающие технику внаем, сами не закончат с посевной. Земля к тому времени затвердела, зерно прорастало слишком долго, и едва первые робкие серо-зеленые ростки пробились наружу, как тут же высохли и скрючились под жарким солнцем. Соседские поля уже покрылись белым пушком, а у Максилла только-только появлялись карликовые початки.

С кукурузой гость провозился даже дольше, чем с яблонями. Теперь Нэн понимала, что его мычание не музыка, что он так разговаривает. Это открытие несколько обескураживало, делая парня еще более непонятным, чем раньше. Будь он итальянец или португалец, Нэн могла бы выучить язык; будь он китаец, приучилась бы есть палочками. Но вот что делать с мужчиной, который говорит нотами, а не словами, девушка не представляла.

Однако спустя пару недель она уже кое-как его понимала. Корова давала в день по шестнадцать литров, яиц собирали больше, чем в начале весны, а личико Джоузи стало гладким, как у младенца. Максилл принес домой радиоприемник, которым кто-то расплатился в магазине у зятя, и все семейство развлекалось тем, что ловило далекие сигналы. Когда радио не было настроено ни на какую волну и парень сидел рядом, оно играло ту же музыку, что и скрипка в первый вечер. Никто уже почти не удивлялся; это не казалось странным или, говоря словами Малколма Максилла, не от мира сего. Все чувствовали себя лучше, сильнее, добрее и сплоченнее.

Нэн видела… а что она видела? Что гость непохож на других парней, говорящих на понятном языке, ведущих себя привычным образом и рожденных в местах со знакомыми названиями? Так это она заметила и раньше. Из его мычания Нэн узнала, откуда и как он к ним попал, но проще и понятнее все равно не становилось. Какое дело Нэн Максилл, которую учителя Хенритонской старшей школы вечно порицали за чтение романов на уроках физики, до всяких там других планет, звезд и галактик? Насколько она смогла понять и перевести, парня звали Эш. И какая разница, родился он на Альфе Центавра, на Марсе или на какой-нибудь безымянной планете за биллион световых лет от Земли?

Эш был скромен и считал себя ущербным. Он не умел ничего из того, в чем столь преуспел его вид. Не мог решать абстрактные задачи за пределами возможностей электронного мозга, не вел философские рассуждения, балансирующие между бредом и откровением, не изобретал новые методы создания и преобразования материи. Он был, по собственному признанию (а сердце Нэн заполнило пробелы, недоступные ее интеллекту), атавизмом, пережитком прошлого, безнадежно отставшим от прогресса. В мире торжествующей науки, синтетической пищи и телекинеза, окончательно оторвавшемся от природы, его угораздило родиться фермером.

Он мог заставить растения расти — в цивилизации, где подобный талант уже не был востребован. Он умел побеждать болезни — среди народа, который выработал врожденный иммунитет ко всему. Да, когда-то в таких дарах нуждались, но эта нужда отпала уже миллион поколений назад.

Все это Эш, конечно, вывалил на Нэн отнюдь не сразу. Только когда он овладел человеческой речью, а она наловчилась различать переливы его мычания, между ними стало налаживаться взаимопонимание. Однако даже когда он полностью освоил ее язык, а она худо-бедно изъяснялась на его, все равно слишком многое оставалось для Нэн за пределами разумного. Эш снова и снова терпеливо учил ее управлять звуками, не прикасаясь к инструментам, как он делал со скрипкой и радио, — она не понимала. А его объяснения об исцелении Джоузи с тем же успехом можно было излагать на санскрите.

Однако гораздо непостижимее были сородичи Эша, которым тот якобы во всем уступал. Мол, его мычание и любая его музыка — столь возвышенные и пленительные для Нэн — не более чем диссонанс, детский лепет, шепелявая и заикающаяся какофония… это как вообще? Вообразить космические корабли она еще кое-как могла, но не мгновенный безвредный перенос живой материи на миллионы парсеков сквозь пустоту.

Пока они учились друг у друга, кукуруза созрела. И этот урожай был не из тех, что остается либо сжечь, либо бросить гнить в поле. Посохшие стебли теперь стояли гордо и величаво, широкие листья грациозно опускались, открывая по несколько початков сразу. И что это были за початки! Вдвое длиннее и вдвое толще, чем когда-либо на памяти округа Эвартс, зернышко к зернышку вплоть до затупленных кончиков, и ни единого усохшего или поеденного рядка. Окружной сельхозагент, наслушавшись всякого, лично приехал, чтобы развеять слухи, и несколько часов ходил по участку, что-то бормоча, тряся головой и щипая себя за руку. Максилл продал урожай за баснословный барыш, поверить в который было трудно, даже воочию увидев чек.

Конец ознакомительного фрагмента