Что было делать? Павел Николаевич поступил просто и решительно, как он поступал всегда. Он переделал все документы своей дочери, сделал ее на два года моложе и переехал с семьей из Петербурга в Москву. Так что Анечка пошла во второй класс самой лучшей московской школы в том же самом восьмилетнем возрасте. Она даже научилась чувствовать себя на эти минус два года. Первое время ей это было нетрудно — она сама себе объясняла, что время, проведенное в санатории, как будто бы не считается. В четырнадцать лет она легко чувствовала себя двенадцатилетней, в пятнадцать — более или менее могла согласиться на тринадцать, но в почти взрослые семнадцать быть пятнадцатилетней девочкой оказалось уже непросто. Хотя она была маленькая, тоненькая, хрупкая, совсем не похожая на своих рослых одноклассниц.

Тем более что Вася ей очень нравился, и было страшно предположить, что он узнает всю правду. Особенно сейчас. Вот года через два, когда ему самому будет семнадцать, ему, наверное, даже понравится дружба с девушкой немного старше, а значит, умнее, опытнее и вообще взрослее. А пока — тс-с!

Поэтому Аня ответила слегка невпопад:

— Hush! What do you mean? Here I am, in full view. Everyone knows me, I have no secrets. But he? He is a scoundrel. Not only a political criminal, but also an ordinary thief! Public enemy and the marionette of the West [Хватит! Ты о чем? Вот она я, как на ладони. Все меня знают, у меня нет секретов. А он? Настоящий подлец. Не только политический преступник, но и обыкновенный вор! Враг общества и марионетка Запада! (англ.)].

Сказала, как приговор огласила.

— What a virulent assail [Какая опасная атака (англ.).], — вздохнул Вася.

Он умел говорить на том изысканном, чуточку старомодном английском языке, которому учили в гимназии имени Бернарда Шоу. Гимназия № 12, «двенашка», как звали ее ребята не только в самой школе, но и по всей Москве, была одной из первых и лучших английских школ города. Располагалась она в старом здании в Малом Трофимовском переулке, в ближнем Замоскворечье. История ее была особой гордостью учителей и ребят. Когда-то, чуть ли не полтораста лет назад, здесь было Императорское землемерное училище, потом — знаменитая частная гимназия Крейцмана, потом — советская трудовая школа № 12, которой в 1931 году после визита знаменитого ирландца в СССР присвоили имя Бернарда Шоу. Поскольку он побывал именно в этой школе и оставил свой портрет с автографом, который так и висит в кабинете директора. Вот с тех самых пор в «двенашке» учились в основном непростые ребята — сыновья и внуки главных советских начальников, а также академиков, писателей и артистов. Традиция сохранилась до сегодняшнего дня, только к большому начальству и знаменитой интеллигенции прибавился крупный бизнес.

* * *

Пока Аня и Вася спорили, хвастаясь друг перед дружкой своим brilliant English, где-то вдалеке то и дело звонил нежный дверной колокольчик, и огромная комната постепенно наполнялась гостями. Вновь пришедшие здоровались с Аней и тут же отходили в сторону, садились на диваны и кресла, начинали болтать. На столе стояли легкие закуски: фрукты и сыры. Горничная внесла поднос с шампанским в узких бокалах.

— Детское? — сморщил нос Федя Дорохов. — Безалкогольное?

— А ты хотел, чтоб моего папу посадили за спаивание несовершеннолетних? — засмеялась Аня.

Остальные тоже засмеялись. Пришли уже почти все: и двоюродные сестрички Наташа и Соня Батайцевы, обе черноволосые и глазастые, и Коля Дончаков, влюбленный в Соню, и слегка толстоватая красавица Леля Абрикосова, и ее брат-близнец Толя, и нелепая Полина, которая все время громко рассказывала длинные анекдоты из интернета, на ходу все забывая, путаясь в подробностях и обиженно крича: «Дайте же дорассказать! Там сейчас будет очень смешно!», и длинный умный Андрей Лубоцкий, и его верная крохотулька Лиза Дейнен, похожая на белочку. Ну и Петя Безносов, который один бокал с «детским» шампанским сразу вывернул на пол, а другим поперхнулся и долго кашлял и просил Дорохова стукнуть его по спине.

Всего было человек пятнадцать — классы в «двенашке» были маленькие.

— Тост, тост! — закричали все.

— Итак! — сказала Аня Шергина, поднимая бокал. — Все готовы?

Но тут у Пети Безносова громко зазвонил его дурацкий кнопочный мобильник.

Он долго вытаскивал его из правого кармана левой рукой, потому что в правой руке у него был бокал и он не мог догадаться переложить его из руки в руку или поставить на подоконник. Наконец вытащил и, конечно же, уронил на пол. Крышка отлетела, выскочила батарейка. Федька Дорохов — ну просто как нянька — тут же подбежал к нему, и они вдвоем вставили батарейку на место. Нажали на перезагрузку. Запела мелодия «нокии».

— Нормуль, — сказал Дорохов.

— Ну, теперь можно? — насмешливо спросила Аня, наблюдая эту сцену.

— Да, да, извини! — смутился Петя.

— Пожалуйста! — засмеялась Аня, и все подхватили. — Ну, итак, мои дорогие!

Все подняли бокалы.

Петькин телефон зазвонил снова.

— Извини еще раз! — пробормотал он и ответил: — Да? Алё! Да, я… Здравствуйте. Кто? Оля? А это обязательно? Как? А Катя тоже? А, да, да. Извините. Сейчас… — Он повернулся к Ане. — Какой твой точный адрес? Как сюда лучше заехать, с Ордынки или с Полянки?

— А это еще зачем? — возмутилась она. — Кому это я должна давать наш точный адрес?

— Оля Мамонова и Катя Мамонова, — машинально ответил Петя. — Ну, ты их не знаешь, ладно… — и заговорил в телефон: — Тогда я лучше выйду сам. На улицу. На угол Полянки. Ага.

Он нажал отбой.

— Извини, — обратился он к Ане. — В третий раз извини! — и неловко захихикал. — Мне надо срочно линять. Они уже тут.

— Звучит угрожающе! «Они уже тут!» Кто «они»? — усмехнулась Леля Абрикосова.

— Сестрички Мамоновы, — объяснил Петя. — Мои двоюродные.

— Красивые? — тут же встрял Толя Абрикосов.

— Очень миленькие, но совсем старенькие, — вмешался Федя Дорохов. — Я их с Петькой видел. Им уже по двадцать два точно. А то и больше. Петька, что случилось?

— Пока не говорят, — сказал Петя, двигаясь к выходу. — Но как-то волнуются.

— Ну, счастливо! — раздраженно бросила Аня ему вслед и, выждав недолго, обратилась к Феде: — Ты-то хоть расскажи, в чем дело?

— Хэ зэ, — махнул рукой Федя. — Какие-то семейные скандалы, откуда мне знать… Ну, где твой тост?

— Итак, мои дорогие, в третий раз, — слегка обиженно сказала Аня. — Друзья! Ребята! Эй! Все сюда! Давайте за нашу школу, за наш класс, за нас! Ура!

Все потянулись чокаться.

— Через два месяца мы снова все встретимся! Ура! До дна!

— Не все, — качнул головой Лубоцкий.

— Это еще что?

— Уезжаю, — объяснил он. — Переезжаю, в смысле. И не я один. Вот Федька тоже. И Лиза. И Безнос. И они тоже, — он показал на Батайцевых.

— Вы что? Так это же… Это же нашего класса больше не будет? — изумилась Леля Абрикосова. — Вы что, совсем уже? Зачем?

— Не зачем, а почему, — сказал Лубоцкий. — Потому что мы все живем в Калачёвском квартале. А Калачёвский квартал сносят. Буквально совсем скоро. Потому что на этом месте будет, — и тут он закашлялся, — будет что-то большое-пребольшое.

— Фигасе, — выдохнула Полина.

— Фигасе, — повторили Леля и ее брат Толя.

Толя добавил:

— А чего сносить? Нормальные дома, я так считаю!

Калачёвский квартал — это были три небольших четырехэтажных дома между Большим, Малым и Средним Трофимовскими переулками. Когда-то, в самом начале прошлого века, эти дома построил фабрикант Калачёв для служащих, которые управляли его московскими фабриками.

— Мы все тоже так считаем, — покивал Лубоцкий. — Но кто-то считает по-другому.

Он пристально посмотрел на Аню.

— А я тут при чем? — Она даже покраснела. — Это сейчас идет по всей Москве. Всем дадут новые прекрасные квартиры.

— За МКАДом? — спросил Толя Абрикосов. — Блин. Совсем краев не видят!

— Почему обязательно за МКАДом? — пожала плечами Аня. — Глупости.

— Нашего класса не будет, — гнул свое Лубоцкий. — Вот всей этой нашей компании. Это только так кажется, типа «все равно будем общаться». Не будем. Я узнавал, в Калачёвском квартале живут, представь себе, тридцать шесть наших ребят, если по всей школе. И пятеро учителей. Выходит, нашей «двенашки» тоже не будет.

— Как это не будет? — не поняла Полина. — Тоже снесут? Ни фига себе!

— Да, ходят такие разговоры, что и школу снесут. Она же совсем рядом. А если и не снесут, то все равно ее не будет — в переносном смысле, — объяснил ей Абрикосов. — Вроде та, да не та. Поняла? Вот как если у тебя нос оторвать, — и он потянулся к ней скрюченными пальцами. — Ты будешь ты? Вроде ты! Но не совсем!

— А-а-а… — протянула она, на всякий случай отшагнув в сторону. — Теперь понятно.

* * *

Тем временем Петя ехал в большой черной машине. Он сидел сзади. Рядом с ним сидела его двоюродная сестра Оля Мамонова. Это была красивая стройная девушка, но с совершенно каменным лицом. Смотрела прямо перед собой и разговаривала, едва шевеля губами.

— Куда ты меня везешь? — спросил Петя.

— Он умирает, — ответила она. — Катя сейчас с ним. Все совсем плохо.

— Кто умирает? — спросил Петя.

— Кирилл Владимирович.

— Кто-кто? — нарочно переспросил Петя.

— Твой папа.

— Нет у меня никакого папы, — мрачно сказал Петя и стукнул ее кулаком по коленке.

— Нет, есть! — зашипела Оля, больно шлепнув его по руке. — Он тебя признал своим сыном! Дал тебе фамилию и отчество!