Зимние детективные истории
Татьяна Гармаш-Роффе
Фиолетовый февраль
Памяти моего сына
Славик смотрел в окно. День был молочно-сер и лилов, и густые, влажные хлопья снега занавешивали двор, насыщая тени этим самым лиловым… Или сиреневым? Славик еще не очень хорошо разбирался в оттенках цветов. Мама говорила, что «lilas» — это сирень по-французски, но тогда выходило, что сиреневый — от слова «сирень», и лиловый от него же… Так один это цвет или разный?! А фиолетовый, говорила мама, — это от слова «фиалка», и это темнее и гуще, почти как чернила… Славик никогда не видел ни фиалок, ни чернил, но ему казалось, что само слово «февраль» фиолетовое.
В пелене мокрого, вязкого снегопада копошились дети, а вокруг них прохаживались бабушки и папы. Славику хотелось к этим детям, туда, во двор, — лепить из мокрого снега комки, бросаться ими и бегать, то догоняя, то уворачиваясь, пока не станет жарко под шарфом, и он сорвет его с себя, и мокрые варежки сунет в карман, и начнет лепить снежки горячими ладошками, и мама будет кричать: «Славик, надень варежки!»
Но мама была занята: она что-то готовила на кухне, и оттуда доносились запахи, которые он терпеть не мог: пахло жареным луком и рыбой. Он рыбу с жареным луком есть любил, но почему-то совсем не любил, когда пахло с кухни… Ему придется ждать, пока мама закончит готовку и сможет выйти с ним во двор: ему не разрешалось гулять одному в его неполных пять лет. А бабушка… — она жила в другом городе и не могла пойти со Славиком. А папа… Когда Славик спросил, где живет папа, мама сказала: «Он ушел». Славик немного подумал и задал вопрос: «А почему он не вернулся?»
— Он заблудился, — помолчав, ответила мама.
Славику представилось тогда, что папа вышел вот в такой день, как сегодня, когда часто падали крупные хлопья и все сделалось молочно-серым и лиловым, — и папа шел-шел сквозь февральский снегопад и заблудился. Потому что февраль — слово фиолетовое, как цветы фиалки и чернила, и в нем легко заблудиться… Поначалу Славик ждал, что папа найдет дорогу домой, но это было в другом феврале, он не помнил, в прошлом или позапрошлом… Теперь он больше не ждал. Ему хорошо было и с мамой. Только вот приходилось потерпеть, пока она дожарит рыбу.
Оторвавшись от окна, Славик обвел глазами комнату. На полу лежал разобранный конструктор — любимое его занятие, — но сейчас отчего-то не хотелось в него играть. Он вяло повозил по полу несколько машинок, подвыл пожарной, которая резво въехала под шкаф — да так там и осталась. В другое время Славик бы развернулся (развернул машинку) и, весело завывая дальше, покатил бы ее к двери комнаты, затем по коридору, затем на кухню, пока не уперся бы в мамины пятки. Но сегодня почему-то не хотелось. Сегодня ему было грустно. Он сам не знал отчего. Просто грустно, вот и все. Лиловое какое-то все. Или сиреневое. Или даже фиолетовое.
Он осмотрелся в поисках чего-нибудь нового. И вдруг увидел на диване несколько альбомов. Он вспомнил: вчера мама разбирала фотографии. Вчера Славика данное действо ничуть не заинтересовало, но сейчас, охваченный странной и тревожной грустью, он подошел к дивану и открыл тяжелую обложку альбома. Перелистнул одну страницу, другую… И вдруг замер. На него с одной из фотографий смотрела девочка. Наверное, ей было пять лет, как и Славику. В венке из полевых цветов и колосьев на светлой головке, она смотрела прямо на Славика, протягивая ему на раскрытой ладони несколько ягод земляники, и ее широко распахнутые глаза были такими веселыми, такими дружескими! А рядом с ее головой было солнце, и на этой фотографии все было желтое и белое, прозрачное, чистое!
Он сразу представил себя там, на этой полянке, рядом с девочкой, — и уже видел, как они с ней начали вместе собирать землянику, и как стали играть в прятки, и как смеялись, и как поспорили, кто больше земляники соберет, и как ягоды смялись в его ладошке, когда он принес полную горсть… И как потом они решили взять кружку, чтобы не мять землянику, и как набрали ее доверху, и принесли ее маме… И как мама обрадовалась, и как они все втроем стали есть ягодку по ягодке из кружки: он, мама и эта девочка в венке… Такая хорошая и такая родная.
— Мам, — Славик притащил тяжелый альбом на кухню, — мам, а кто эта девочка? Я хочу с ней дружить!
— Ты с ней уже дружишь, — улыбнулась мама как-то особенно.
— Нет! Я ее не знаю!
— Знаешь. Это, Славик, я.
— Ты-ы-ы? — не поверил он.
— Я. Когда была маленькой девочкой.
— А куда делась эта девочка теперь?
— Ее теперь нет, потому что…
— Она умерла?! — перебил маму Славик, преисполнившись отчаяния. Он слыхал, что есть такая ужасная штука, смерть, и она иногда вырывает людей из жизни.
— Да нет же, я просто выросла, стала взрослой!
— Но девочка эта — где она теперь?
— Славка, я же тебе говорю: она выросла. Я — выросла. А тогда была маленькой. Такой, как ты сейчас!
— Ты сейчас моя мама! А девочка эта — где она?
Мама оторвалась от плиты, прикрутив газ. Присела на корточки, заглянула сыну в глаза.
— Понимаешь, Славик, мы все растем… меняемся… Ты тоже вырастешь… И больше не будет этого маленького мальчика, какой ты есть сейчас…
— Я умру?! — изумился Славик.
— Да нет же, — растерялась его мама, не зная, как объяснить сыну феномен времени. — Ты не умрешь, конечно, нет! Ты просто станешь другим!
— Но тот, который я сейчас, — куда он денется?
— Ты вырастешь, — досадливо повторила мама. — Станешь однажды большим дядей… Иди поиграй, я скоро закончу, и мы пойдем гулять.
— Но я не хочу дядей быть!
Мама ему не ответила — не нашла слов — и отвернулась к плите. Не тут-то было, Славик потянул ее за фартук.
— Мам! А куда денусь я?! — он ткнул себя пальчиком в грудь. — Я не хочу, чтобы меня больше не было!!!
Вот ведь беда: сын уродился философом и норовил познать тайны бытия — тайны, которые пока никто еще не разгадал! При этом он требовал ответа от матери, а она не могла его дать.
— Малыш, время не спрашивает нашего согласия…
— Как же это так, Время? — спросил Славик, и глаза его наполнились слезами.
* * *
…Много, много лет спустя Станислав Игоревич, известный и талантливый художник, покидал кладбище. На могильном камне с овальной фотографии сияла счастьем та маленькая девочка, которой была когда-то его мама. Под ней была выбита надпись: МОЕМУ ЛУЧШЕМУ ДРУГУ — МОЕЙ МАМЕ: МЫ С ТОБОЙ КОГДА-НИБУДЬ ВСТРЕТИМСЯ И БУДЕМ ВМЕСТЕ СОБИРАТЬ ЗЕМЛЯНИКУ.
Станислав Игоревич утер глаза, садясь в машину. Его секретарь промолвил:
— Нестандартная у вас надпись на камне, Станислав Игоревич…
Комплимент был в этих словах или скрытая критика? Слава не знал и знать не хотел.
— У меня и мама была нестандартная, — сдержанно ответил он.
Переждав, пока разойдутся гости и родственники, Станислав Игоревич снял с себя черный костюм, стянул галстук, влез в привычные джинсы и достал с нижней полки книжного шкафа альбомы с фотографиями. Он разложил снимки матери в ряд и под каждым из них поместил свои, соответствующие по возрасту. Некоторое время он разглядывал фотографии, затем вывел пальцем из рядов две: где маме было пять лет и ему столько же. Положил их рядом.
Они были похожи. Та девочка в венке из полевых цветов, с ясным и дружеским взглядом, протягивала на ладошке землянику тому, кто смотрел на эту фотографию; и он сам, точно с таким же взглядом, протягивал в объектив свою любимую пожарную машинку, готовый поделиться, готовый принять весь мир в друзья.
Он не заметил, как сын подлез под руку.
— Кто это? — ткнул маленький Игорь в фотографию девочки с земляникой. — Мне нравится эта девочка, кто она?
Пока Станислав Игоревич раздумывал над ответом, сын переключился на другой снимок.
— А этот мальчик кто? Я хочу с ним дружить, пап! Ты нас познакомишь?
— Видишь ли… Эта девочка… это твоя бабушка… А мальчик — это я.
— Как это? А куда они делись? Куда… куда вы делись?
— Мы никуда не делись, Игорек. Мы просто изменились.
— И что… теперь этой девочки… и мальчика этого… их больше нет?!
— Они есть, сынок. Они есть!
— Но ведь бабушка… Бабушка умерла!
— Нет, она просто изменилась, сын. Но она осталась навсегда с нами. Вот здесь, — он указал на фотографии. — И я, я тоже буду постепенно изменяться… И тоже останусь здесь. Пока ты смотришь на эти фотографии, пока ты думаешь о нас — мы всегда будем с тобой, Игорек…
