Но вот показалась самая большая из всех туч, вобравшая в себя слетевшиеся со всех сторон птичьи стаи. Серо-сизой тяжестью повисает она над землёй, и ни единый луч солнца не может пробиться сквозь неё. Туча мрачна и внушает ужас, не меньший, чем грозовая. Она оглушает жутким шумом, криками, зловещим карканьем и хохотом. К счастью, вскоре она разражается ливнем громко хлопающих крыльями ворон и галок, воронов и грачей.
А в небе тем временем появляются какие-то причудливые полоски и знаки. Прямые пунктирные линии на востоке и северо-востоке — это лесные птицы с лесистых склонов Гёйнге: тетерева и глухари, летящие длинными рядами на расстоянии нескольких метров друг от друга. В виде треугольников, длинных зубцов, косых крючков и полукружий парят над Эресундом водоплавающие птицы, обитающие в Моклеппене близ прихода Фальстербу.
На великую встречу зверей и птиц в тот год, когда Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, Акка и её стая прибыли позднее других. Да и неудивительно! Чтобы добраться до горы Куллаберг, Акке надо было лететь через всю Сконе. Мало того, сколько времени ушло на поиски Малыша-Коротыша, который, играя на дудочке, увёл серых крыс на много миль от замка Глиммингехус. Папаша-сова вернулся к утру с известием, что чёрные крысы прибудут в замок сразу же после восхода солнца, и не беда, если волшебная дудочка совы-сипухи смолкнет, распустив серых крыс на все четыре стороны. Это уже никому не опасно!
В поисках Нильса Акке помогал господин Эрменрих-аист. И вовсе не Акка, а он первым увидел мальчика с его огромной серой свитой. Не раздумывая, он быстро опустился на землю, подхватил малыша клювом и взмыл вместе с ним ввысь. В своём гнезде, куда он доставил мальчика, господин Эрменрих попросил у него прощения за вчерашние обиды.
Это примирило Нильса с аистом, и они стали добрыми друзьями. Акка также выразила мальчику своё дружелюбие, не раз потёршись своей старой головой о его руку. Она очень хвалила его за помощь попавшим в беду чёрным крысам.
Но мальчик, к чести его, не пожелал принять незаслуженную похвалу.
— Нет, матушка Акка, — сказал он, — я выманил серых крыс из замка вовсе не ради того, чтобы помочь чёрным. Я только хотел доказать господину Эрменриху, что Малыш-Коротыш на что-нибудь да годится.
И тогда, повернувшись к аисту, Акка спросила, не взять ли им Малыша-Коротыша на гору Куллаберг.
— По-моему, на него можно положиться как на самих себя, — добавила она.
Аист горячо поддержал её:
— Ясное дело, надо взять Малыша-Коротыша на гору Куллаберг, матушка Акка. Это будет ему наградой за всё, что он вынес нынче ночью ради нас. Да и мы, к счастью, не останемся перед ним в долгу. Я вёл себя не очень достойно вчера вечером и за это сейчас готов сам отнести его на своей спине к месту встречи.
Ну и обрадовался же мальчик ласковым словам дикой гусыни и аиста! Ничего нет слаще на свете, чем похвала тех, кто мудр, умён и благороден.
На гору Куллаберг он летел, сидя на спине аиста. Нильс был польщён такой честью, но и страху натерпелся немало. Ведь господин Эрменрих был мастер летать и мчал вперёд куда быстрее, чем дикие гуси. И если Акка спокойно летела по прямой, ровно взмахивая крыльями, то аист по-всякому развлекался в воздухе. Чего только не выделывал он в полёте! То, спокойно распластавшись высоко в небе и не шевеля крыльями, плыл по воздуху, то камнем бросался вниз, и тогда казалось, что он вот-вот беспомощно рухнет на землю, то начинал описывать большие и малые круги или вихрем носился вокруг Акки. От страха Нильс не раз сжимался в комочек, но в душе не мог не признать — прежде он не знал, что такое настоящий полёт.
В пути у них была всего лишь одна остановка, когда на озере Вомбшён Акка присоединилась к своей стае, крикнув на лету диким гусям, что серые крысы побеждены. Отсюда путешественники прямиком полетели на гору Куллаберг и опустились на скалистый пригорок, предназначенный для диких гусей. Нильс с любопытством осматривал соседние скалы. Над одной из них поднимались развесистые рога оленей, над другой — хохолки серых цапель. Одна скала была сплошь рыжей от шубок лисов и лисиц, другая — чёрно-белой от перьев морских птиц, третья — серой от шкурок мышей. Дальний пригорок усеяли непрерывно каркавшие чёрные во́роны, ближний — жаворонки, то и дело взлетавшие в воздух с радостной песней.
Как исстари ведётся на горе Куллаберг, торжественное шествие на игрищах открыли воро́ны. Разделившись на две стаи, они летели навстречу друг другу, слетевшись — тут же разлетались и начинали всё сначала. Танец их состоял из множества кругов, казавшихся непосвящённым несколько однообразными. Вороны очень гордились своей пляской, не замечая, что все остальные с нетерпением ждут, когда она подойдёт к концу. Пляска ворон показалась зрителям столь же мрачной и бессмысленной, как круговерть снежинок во время зимней бури. Все заметно приуныли и хотели скорее увидеть что-нибудь повеселее.
Ожидания их были не напрасны: не успели улететь вороны, как на пустошь хлынула лавина зайцев. Не заботясь о порядке, они мчались и поодиночке, и по трое-четверо в ряд. Затем, встав на задние лапки, зайцы с такой неудержимой быстротой ринулись вперёд, что только их длинные уши замотались по сторонам. Они крутились на бегу, высоко подпрыгивая и барабаня себя передними лапками по бокам. Одни кувыркались, другие катились колесом, третьи вертелись волчком, четвёртые скакали на передних лапках. Плясали они не в лад, зато своей живостью и весельем приободрили всех зверей, напомнили им, что зима позади, что вслед за весной, приносящей радость и веселье, шествует лето и скоро-скоро жизнь превратится в сплошной праздник.
После зайцев выступили большие лесные птицы. Сотни краснобровых глухарей в блестящем чёрно-буром оперении расположились на большом «певчем» дубе посреди площадки для игрищ. Сидевший на самой верхней ветке глухарь распушил перья, свесил крылья и красивым веером распустил хвост, так что стали видны белые перья подхвостья.
— Тэек, тэек, тэек! — защёлкал-затоковал он, вытянув шею. Затем, закрыв глаза, прошептал: — Сис, сис, сис! Послушайте, как прекрасно! Сис, сис, сис! — И сам в восторге забыл обо всём на свете.
Пока первый глухарь ещё тянул своё «сис, сис, сис», трое других, сидевших веткой ниже, подали свои голоса. Не успели они довести песню до конца, как в хор вступили десять птиц, сидевших ещё ниже. Так и пошло: песня переходила с ветки на ветку, пока наконец вся стая глухарей не принялась щёлкать и токовать на все лады. Их восторг и ликование передались всем другим птицам и зверям. Ещё недавно спокойная кровь жарко закипела. «Да, весна пришла, — думали многие из них. — Её живительный огонь зажёгся над землёй. Конец зимним холодам!»
Успех, выпавший на долю глухарей, лишил покоя тетеревов. Но свободного «певчего» дерева, где бы они могли рассесться, не было, и тетерева ринулись на поросшую вереском площадку для игрищ. Из высокого вереска выглядывали лишь их красиво колыхавшиеся хвосты в виде лиры и тонкие клювы. Эти лесные петухи тут же забормотали, забулькали своё:
— Орр-орр-орр! Чуф-ши-ши-ши! Чуф-ши-ши-ши!
Только тетерева начали состязание с глухарями, как случилось нечто неслыханное. Воспользовавшись тем, что все звери и птицы были поглощены тетеревиными играми, один из лисов тихонько прокрался к скалистому пригорку, где расположились дикие гуси. Ступал он крайне осторожно и незаметно для других взобрался почти на самую скалу. Но тут вдруг какая-то гусыня всё-таки увидела его и, не веря, что лис может тайком забраться к гусям с добрыми намерениями, подняла крик:
— Берегитесь, дикие гуси, берегитесь!
Лис схватил гусыню за горло, скорее всего, чтобы заставить её замолчать. Но дикие гуси уже услыхали крик и все до единого поднялись в воздух. На опустевшей скале животные увидели Смирре-лиса с мёртвой гусыней в зубах.
За столь бесчестное нарушение мира в день игрищ Смирре-лиса постигла такая суровая кара, что до конца дней своих пришлось ему сожалеть о том, что, не сумев пересилить жажду мести, он пытался вот так вероломно добраться до Акки и её стаи.
Смирре был мигом окружён целым полчищем лисов и лисиц, которые и вынесли ему приговор согласно древнему закону: нарушивший мир в день великих игрищ должен немедленно отправиться в изгнание. Ни один из лисьего народа не пожелал ходатайствовать о смягчении приговора. Все знали, что просителей тут же изгонят с места игрищ и никогда более не дозволят им ступить туда лапой. Так Смирре был единодушно объявлен вне закона, отныне ему запрещалось пребывать в Сконе. Лиса отлучили от жены и родичей, от охотничьих угодий, отчей норы, мест отдыха и убежищ, которыми он владел доныне, и предоставили право искать счастье на чужбине. А чтобы все лисы и лисицы в Сконе знали, что Смирре вне закона в здешних краях, старейший из лисов прокусил ему кончик правого уха. Почуяв запах крови, завыли и бросились на Смирре молодые лисы. Поневоле пришлось ему спасаться бегством. По пятам преследуемый молодыми лисами, он с позором удирал с горы Куллаберг.
