6

Штаб-квартира уилтширской полиции.

Девайзес

Детектив-следователь Меган Беккер хотела бы забыть этот день. А он еще далеко не кончился. Тонкая, как прутик, женщина тридцати одного года от роду оставила дома больную дочь. Мужа, чтобы присмотреть за ней, не было, она сама его и выгнала, и вот старший инспектор повесила на нее это клятое самоубийство. Теперь ей придется задержаться на службе, чтобы повидать скорбящего сына. Всего этого, в сочетании с неоплаченными счетами, копившимися у нее в сумочке, хватило бы, чтобы снова начать курить. Но она не начала.

Родители сказали, что возьмут на себя Сэмми, «никаких проблем», как всегда — если не считать родительских нотаций и уничижительных взглядов, когда она забирает дочь несколькими часами позже, чем обещала.

Но она не желала сдаваться. Она всегда хотела служить в полиции. И сейчас хочет — несмотря на неудачный брак.

Чашка кофе и несколько подушечек жевательной резинки разогнали мысли о никотине. Зазвонил мобильник. Она взглянула на экран. Вызывал ПУ — «подлый ублюдок». Она не сумела заставить себя ввести настоящее имя бывшего мужа. «Подлый ублюдок» подходило ему куда больше. Он служил в другом подразделении, но их пути все же пересекались. Слишком часто. На службе и во время мучительных свиданий с дочерью.

ПУ не желал согласовывать время посещений. Еще бы! Это нарушило бы свободный стиль его жизни! Он считал себя вправе появляться каждый раз, как ему вздумается повидать Сэмми. А это было попросту нечестно и по отношению к дочери, да и к ней самой.

Ей ужасно хотелось запустить мобильником в стену. Она подхватила телефон со стола за миг до того, как он переключился на голосовую почту, и рявкнула:

— Да?

ПУ тоже не тратил времени на любезности:

— Почему ты мне не сказала, что Сэмми больна?

— Она просто затемпературила. Ничего особенного.

— Ты теперь врач?

— Ты теперь отец?

Он утомленно вздохнул.

— Мег, я беспокоюсь за дочь. Если бы я не позвонил, ты бы все равно на меня наорала.

Она сосчитала до десяти и процедила его имя:

— Адам, с Сэмми все в порядке. Дети все время цепляют инфекции в детском саду. У нее повышена температура, ее немножко тошнило прошлой ночью, только и всего.

— Но это не корь, ничего такого?

— Нет. — Меган вдруг засомневалась. — Не думаю. Мама с ней, можешь не волноваться.

— С ней должна быть ты. Больной девочке нужна рядом мама, а не бабушка.

— Пошел ты к черту, Адам.

Она прервала связь и ощутила, как колотится сердце. Всегда он так. Заводит ее, доводит до срыва. Звякнул настольный телефон, и она чуть не подпрыгнула. Звонили из приемной. Гидеон Чейз ждал внизу. Она сказала, что спускается, и, уходя, отхлебнула остывший кофе. Разговор с родственниками покойного всегда дается трудно.

В приемной никого не было, кроме высокого темноволосого мужчины с растерянным бледным лицом. Она глубоко вздохнула, подошла и представилась:

— Я — детектив-инспектор Беккер. Меган Беккер.

Она протянула ему руку, заметив, что старый пластырь на указательном пальце вот-вот отклеится.

— Гидеон Чейз. — Он ответил на рукопожатие, постаравшись не задеть голубую полоску пластыря. — Извините, что опоздал. Пробки.

Она сочувственно улыбнулась.

— Как всегда. Спасибо, что приехали так быстро. Я знаю, как это сложно. — Она открыла дверь, приложив свой пропуск. — Пройдемте внутрь, найдем спокойное место для разговора.

7

Девайзес

Будучи археологом, Гидеон придавал большое значение местоположению и первому впечатлению. Полоска прокаленного красного египетского песка или темная зелень английского поля могут многое рассказать о предстоящих открытиях. Как и дешевая сплошная деревянная дверь, которую открыла перед ним детектив-инспектор Беккер.

За дверью оказалась унылая коробка с темным ковролином и серыми стенами. Гостеприимная, как могила. Единственным ярким пятном в комнате была сама женщина, детектив-инспектор. Каштановые волосы с рыжиной, ржаво-коричневая трикотажная блузка и расклешенные черные брюки. Гидеон неловко примостился на стандартном стуле и из любопытства толкнул стоявший перед ним стол — привинчен к полу.

Меган Беккер тоже кое-что понимала в первых впечатлениях. Подготовка по психологии и составлению профиля преступника позволила ей оценить мужчину с подстриженными а-ля Хью Грант темными волосами. Карие глаза, полные губы, хорошие скулы. На ногтях нет никотиновой желтизны, и обрезаны они не слишком коротко. Обручального кольца нет. Колец часто не носят и женатые мужчины, но люди строгих принципов носят, а от него так и разило консерватизмом. Консерватизм сказывался и в синем шерстяном блейзере с кожаными заплатами на локтях — одежда, принятая скорее среди ученой братии, чем среди высокопоставленных служащих. И мешковатая зеленая рубашка с черным кашемировым джемпером к нему не подходит. Будь в его жизни женщина, она бы обязательно ему сказала.

Она подтолкнула к нему по столу письмо.

— Эту записку оставил ваш отец.

Гидеон, не двигаясь, глядел на конверт, забрызганный темными пятнышками.

Она поняла, на что он смотрит.

— Простите. Мне показалось, что заменить конверт будет неправильно.

Правильно… Или неправильно…

Все его воспитание сводилось к тому, чтобы поступать правильно. И не смогло подготовить его к моменту, когда ему подадут конверт, забрызганный кровью погибшего отца.

— Вам плохо?

Он убрал прядь со лба, взглянул ей в лицо.

— Все нормально.

Оба понимали, что это ложь.

Он снова перевел взгляд на конверт, и в глаза ему бросилось собственное имя, выписанное четким отцовским почерком: «ГИДЕОН».

Впервые в жизни он порадовался, что отец остался верен себе и не сменил перо на шариковую или гелевую ручку, подобно всему миру.

Гидеон поймал себя на том, что тепло думает о старике, и задумался, случайность ли это, что смерть заставляет вдруг проникнуться уважением к тому, что прежде презирал. Как будто начисто стирает все ненужное и оставляет только добрые мысли.

Он тронул уголок конверта. Приподнял, но переворачивать не стал.

Рано.

Сердце у него колотилось, как бывало при ссорах с отцом. В этом письме он чувствовал присутствие старика. Угадывал его сквозь толстую бумагу. Он взял и открыл конверт. Разворачивая письмо, с обидой подумал, что полицейские уже читали его. Он понимал: они были обязаны, а все же не следовало им этого делать. Письмо было адресовано ему. Личное дело.

«Дорогой Гидеон!

Я надеюсь, что в смерти нас разделяет меньшее, чем при жизни.

Теперь, когда меня нет, ты, возможно, многое узнаешь обо мне. Не только хорошее и не только плохое. Но ты вряд ли узнаешь, как я тебя любил. Я любил тебя и гордился тобой каждую минуту своей жизни. Любимый мой сын, прости, что я оттолкнул тебя. Я изо дня в день видел в тебе твою мать. У тебя ее глаза. Ее улыбка. Ее нежность и мягкость. Милый мой, было слишком больно видеть ее в каждом твоем движении. Я не вправе был отправлять тебя в тот интернат и не отзываться на мольбу забрать тебя домой, но, пожалуйста, поверь мне, я боялся, что не выдержу.

Мой милый, чудесный сын, я так горжусь твоими успехами.

Не сравнивай нас. Ты куда лучше, чем сумел быть я, и, надеюсь, из тебя когда-нибудь получится намного лучший отец.

Ты, вероятно, не понимаешь, почему я лишил себя жизни. Ответить на этот вопрос нелегко. В жизни нам часто приходится делать выбор. После смерти нас судят по тому, что мы выбрали. Не всегда судят справедливо. Надеюсь, что ты будешь справедливым и добрым судьей.

Поверь, моя смерть — благородный поступок, а не бессмысленный и трусливый, как представляется на первый взгляд. Ты вправе разобраться, о чем я говорю, или вправе выбросить это из головы и жить своей жизнью, забыв обо мне.

Я надеюсь, ты выберешь второе.

С тобой свяжется мой душеприказчик, и ты увидишь, что я все оставил тебе. Распорядись как хочешь, но прошу тебя — Не увлекайся благотворительностью.

Гидеон, помнишь, как мы с тобой играли в детстве? Я прятал сокровище, а ты разыскивал его, следуя оставленным мною подсказкам. Умирая, я тоже оставляю тебе подсказки и решение моей тайны. Величайшее из сокровищ — любить и быть любимым. Я вопреки всему надеюсь, что ты его обретешь.

Лучше бы тебе не искать разгадок других тайн, но я понимаю, что ты, возможно, захочешь, и в этом случае благословляю тебя и заклинаю быть осторожным. Не доверяй никому, кроме себя.

Милый сын, ты — дитя равноденствия. Пропусти солнцестояние и сосредоточься на восходе молодой луны. То, что покажется тебе дурным, окажется хорошим. То, что ты сочтешь хорошим, окажется дурным. Жизнь — это равновесие и выбор.

Прости, что меня не было рядом с тобой, что я не говорил и не показывал, что любил тебя и твою мать больше всего в жизни.

Твой смиренный, раскаивающийся и любящий отец

Натаниэль».

Все это невозможно было принять сразу. Невозможно понять.

Он тихонько барабанил пальцами по письму. Нащупывал слова: «Любимый Гидеон». Накрыл пальцами строку: «Мой милый, удивительный сын, я так горжусь твоими успехами…» Наконец, словно читая Библию, проследил пальцами строки, которые тронули его сильнее всего: «Прости, что меня не было рядом с тобой, что я не говорил и не показывал, что любил тебя и твою мать больше всего в жизни».

Глаза наполнились слезами. Ему почудилось невозможное: что отец потянулся к нему. Так заключенный и посетитель, разделенные стеклянной перегородкой, прикладывают ладони к стеклу на прощание, символически соприкасаясь. Невидимая перегородка между жизнью и смертью. Письмо стало стеклянной стеной, отцовским прощанием.

Меган не нарушала его задумчивости и только иногда поглядывала на часы, усмиряя нарастающее чувство вины. Четырехлетняя дочь ждала ее у бабушки. Но она видела, как потрясло Гидеона письмо самоубийцы.

— Вы хотите побыть один?

Он не отозвался. Горе обернуло его голову ватным коконом. Она прокашлялась.

— Мистер Чейз, время уже позднее. Нельзя ли договориться с вами о завтрашней встрече?

Он очнулся:

— Что?

Она понимающе улыбнулась.

— Завтра. — И кивнула на письмо. — Я хотела бы задать вам несколько вопросов. И догадываюсь, что у вас тоже есть вопросы.

У него было множество вопросов, и теперь они посыпались градом.

— Как умер мой отец? — с болью спросил он. — Я знаю, вы говорили, что он застрелился, но как именно? Где это было? Где он был? Когда… — Голос его сорвался. — В какое время он это сделал?

Меган не дрогнула.

— Он застрелился из маленького пистолета. — Она не удержалась от подробного описания: — «Веблей IV», времен Первой мировой войны.

— Я не знал, что у него есть пистолет.

— Он был зарегистрирован на его имя. Он несколько раз стрелял в местном тире.

Это потрясло его еще больше.

Она перешла к трудной теме:

— Если хотите, вы можете его увидеть. Официальное опознание сделала уборщица, которая его нашла, так что необходимости нет, но, если хотите, я могу это устроить.

Он не знал, что сказать. Он точно знал, что не хочет видеть, что осталось от отца после того, как тот прострелил себе голову. Но он чувствовал себя обязанным. Отказаться было бы неправильно. Разве не этого от него ждут?

Инспектор отодвинула стул и встала. Если не взять на себя инициативу, сын погибшего просидит здесь до полуночи.

— Извините, но нам действительно пора заканчивать.

— Простите, я понимаю, уже поздно. — Он поднял письмо, сложил и спрятал в конверт. — Можно мне его взять?

— Да, да, конечно.

Он бережно спрятал его в карман пиджака.

— Благодарю вас. И простите, что так задержал.

— Ничего. — Меган достала визитную карточку. — Позвоните мне завтра утром. Договоримся о встрече.

Он взял визитку и вслед за ней вышел из комнаты. Она провела его мимо будки охраны в темную холодную ночь на опустевшей улице.

Когда дверь защелкнулась за ними, Гидеон почувствовал, что не в силах двигаться. Он отпер старенькую «Ауди» и сидел не в силах двинуться на водительском месте. Ключи дрожали в его руках.

8

Толлард-Ройял, Кранборн-Чейз, Солсбери

Поместье располагалось на исключительной красоты меловом плато между Дорсетом, Хэмпширом и Уилтширом — неподалеку от роскошного дворца, который занимали когда-то Гай Риччи с Мадонной.

Гидеон никогда здесь не бывал и потратил на поиски больше часа. Зря он не продумал всего заранее — мог бы забронировать номер в отеле или попросить полицию куда-нибудь его пристроить. А так он оказался без ночлега, оставалось только вломиться в дом.

Плоды нелегальных трудов его покойного родителя впечатляли. Особняк, наверно, стоил не меньше десяти миллионов. Возможно, ремесло отца — ограбление могил, как называл его деятельность Гидеон — послужило одной из причин самоубийства. Гидеон проехал через металлические ворота в темный, кладбищенски мрачный сад. Извилистая подъездная дорожка протянулась почти на милю до мраморной площадки с причудливым фонтаном, освещенным, но не работавшим. Садовые фонари отбрасывали мягкий желтый свет на листву старых деревьев. Он заглушил мотор и просидел минуту, разглядывая старинный дом. Безжизненный, как скорлупа.

Он вышел и направился по мощеной дорожке к восточному крылу. Ключей у него не было, но не хотелось без необходимости ломать собственное имущество.

Автоматически включилось освещение, и он за-жмурился от ударившего в лицо белого света. Что-то поспешно метнулось в кусты недалеко от дома — кролики или лисы.

Он высмотрел коробку охранной сигнализации на дальней стене. Вряд ли она включена. Совершающий самоубийство не станет включать охранную систему. А полиция не потрудилась даже запереть въездные ворота, так что едва ли они звонили в фирму, спрашивая код и договариваясь об охране.

Он присмотрелся к рамам пристроенной к дому оранжереи. Трудно было решиться на взлом. Немного дальше он рассмотрел маленькую пристройку — прачечную и кладовую. В нее вела современная дверь, заменить ее обойдется дешевле, чем те, что он видел до сих пор.

Хватит хорошего удара каблуком. Основательного пинка рядом с замком. Он подошел вплотную и присмотрелся. Не стоит бросаться очертя голову.

Дверная панель вокруг замка оказалась расщепленной. Он толкнул дверь, и она открылась.

— Черт! — Гидеон мысленно обругал полицейских. Незапертые ворота да еще поврежденная дверь без сигнализации.

Воздух в доме был сухим, застоявшимся. Не в эту ли дверь входила полиция? Быстрый удар, и дом наполняется местными чинами, явившимися на истерический звонок уборщицы.

Включая свет, он сообразил, что последняя мысль нелепа. Уборщица, обнаружившая отца, скорее всего, открывала дом своим ключом. Им незачем было взламывать двери.

Наверно, в доме побывал взломщик.

Или еще хуже — взломщик еще здесь.

9

Муска ничего не нашел.

Он обшарил гостиную, перерыл все восемь спален, несколько ванных и две приемные, но не обнаружил ничего. Конечно, дом старика был полон сказочных сокровищ. Настоящий взломщик наверняка набил бы полный мешок и, весело насвистывая, шагал бы к выходу по великолепному коридору, но Муска пришел не за ценностями.

Он искал в логове охотника за кладами книги, дневники, документы, фотографии, компьютерные файлы и любые другие записи.

Он уже разнес библиотеку. Выдергивал с полок, встряхивал и отбрасывал сотни старинных книг. Сейчас он стоял в кабинете, где, как ему рассказали, профессор лишил себя жизни.

Он прошел к оконной нише и отдернул тяжелую красную штору. Осветил фонариком стол, увидел бронзовую антикварную лампу и зажег ее. Взгляд его первым упал на вращающееся кресло, потом на викторианский письменный стол с большой картой материка, нарисованной на промокательной бумаге разлившейся кровью.

Он вздрогнул. Казалось, темный дом смыкается вокруг него. Давит своей тяжестью.

Щелк.

Муска всем телом развернулся к двери. Обычные шумы старого дома?

Скрип.

Он метнулся выключить лампу. Тихо отодвинулся от стола и скользнул к двери. Прислонился к стене, усилием воли успокаивая сердцебиение.

Тишина.

И снова тихий скрип.

Теперь он точно знал, откуда исходит звук. Задняя половина дома вымощена досками, многие покоробились и прилегали неплотно. Как он сам убедился, входя. Он сбросил с плеча сумку с инструментами и за-пустил в нее руку. Пальцы сомкнулись на маленьком ломике. Самый подходящий инструмент, чтобы проломить хлипкую заднюю дверь или череп.

Прошла минута.

Другая.

Третья.

Он засомневался в себе. Может быть, кто-то вошел в дом и обнаружил его. Возможно, даже полиция. Муска не выдержал. Пошарив в кармане брюк, нашел зажигалку. Если ему не удалось найти ничего существенного, он по крайней мере позаботится, что-бы не нашел и никто другой. Он тихо вернулся к столу, осторожно выдвинул ящик и достал пачку листов формата А4. Превосходно. Сорвав обертку, он поднес огонек к листам и держал, пока они не загорелись. С горящей пачкой перешел к занавескам, и по длинным полотнищам ткани поползло яркое в темноте пламя.

Шторы превратились в огненные колонны на фоне черного окна. Муска отступил на два шага. Его окутывал дым.

Мелькнула вспышка света, как будто кто-то нажал и сразу отпустил выключатель, и тут же призрачный силуэт захлопнул дверь. Муска выронил горящие лис-ты и бросился к тяжелой двери красного дерева. В замке дважды щелкнул ключ.

Он заперт.