— Не смей ко мне прикасаться! — заорала я, выдергивая запястье из его руки. — Лгун! Он вонючий лгун! — крикнула я женщине, которая застыла с бокалом вина в руке и разинутым ртом. — Вы в курсе, что он женат? Да, этот сукин сын женат, и у него ребенок. Он об этом упомянул?

— Кора! — рявкнул Финн и попытался опять схватить меня за руку.

Подошел официант и начал задавать дурацкие вопросы, типа «Все хорошо?», точно не помню.

Рыжая девица схватила сумочку и пролепетала:

— Может, я…

Но я вырвалась из рук Финна и перевернула стол. Оба бокала с красным вином разбились, забрызгав ее светлую шелковую блузку. Осколки стекла прорезали ткань и впились в кожу на плечах. Изумленная девица молча села. Выглядела она как заколотая жертва маньяка, которая еще не успела рухнуть замертво. Официант заорал на Финна, чтобы тот вывел меня, а кому-то другому крикнул, чтобы вызвали скорую. Официант хотел позвонить в полицию, но рыжая его отговорила. И внезапно я оказалась на улице.

Финн затолкал меня в машину и пригрозил, что, если я не буду сидеть тихо, сам вызовет полицию и выдвинет обвинения, и меня отправят в психушку. Я сидела в машине и рыдала, колотя по приборной панели, а он пошел обратно в бар, чтобы позаботиться о своей шлюшке. Вернулся он только через полчаса, заявив, что отвезет меня домой на своей машине, потому что я не в состоянии сесть за руль. Он долго не смотрел на меня и молчал. Только когда мы уже почти подъехали к дому, Финн рявкнул:

— Да что на тебя нашло?!

Я не ответила.

— Тебе повезло. Она не будет выдвигать обвинений. Но стекло… Все могло быть куда хуже. Ты могла…

Он умолк и сделал глубокий вдох, а потом покачал головой.

— Мне плевать, — с вызовом произнесла я, глядя в окно. — Сегодня тебе лучше ночевать не дома.

— Ну, я так и собирался.

— Вот и хорошо, — сказала я, и снова установилась тишина.

— Ты понимаешь, что твоя выходка обошлась мне в прорву денег? Ты вела себя как психопатка. Она одна из основных наших клиентов, и мы обсуждали расширение ее компании. Для меня это стало бы крупным проектом. Поверить не могу, что ты такое натворила. Какой ты стала? Ты только посмотри на себя!

Он хлопнул по рулю, а я с болью осознала, что, когда в огромном халате и с кремом под глазами опрокинула стол, то напоминала растолстевшую Зену, королеву воинов. Я поняла, что натворила, и подозрения сменились стыдом.

Честно говоря, после этого мы уже не были прежними. Я пошла к психотерапевту, и через несколько месяцев молчания Финн наконец-то простил меня. Наверное, потому, что рыжая отделалась царапинами и в итоге все-таки заключила с Финном контракт. Видимо, из жалости. Не сомневаюсь, они насмехались над горемычной женой, которую ему приходится терпеть. Тем не менее жизнь потихоньку почти вошла в нормальное русло.

Теперь, два года спустя, я не осмеливаюсь спросить Финна, не принадлежит ли косяк той рыжей, то ли взаправду клиентке, то ли нет, или, может, той «Выпить с К».

Вместо этого решаю спросить Мию. Вскоре после того, как несколько месяцев назад я нашла пакетик с травкой в гараже, она попала в аварию. Врезалась в столб на парковке у супермаркета. В то время она выглядела какой-то рассеянной и отстраненной. Может, солгала насчет косяка? Что-то с ней явно происходило.

Я бросаю груду белья и иду наверх, чтобы заглянуть в ее комнату. На столе стоит открытый ноутбук, но я говорю себе, что не буду смотреть — не хочу переступать эту границу, вторгаться в ее личное пространство, пока не считаю, что у нее серьезные проблемы. Кроме того, у меня нет пароля. Иначе, если быть честной, я бы, наверное, посмотрела. Конечно, только чтобы проверить, все ли у нее в порядке. Но, не успев подойти к столу, я слышу поворачивающийся в двери ключ и шаги по лестнице. Едва успеваю выпрыгнуть из комнаты, как Мия оказывается передо мной, бросает рюкзак на пол и останавливается, глядя на меня.

— Привет! — говорю я слишком громко, со слишком широкой улыбкой.

— Почему ты так странно себя ведешь? — спрашивает она, осматривая меня с головы до пят.

Мне ничего не приходит в голову, и дочь пожимает плечами.

— Ладно, я иду к себе, — снисходительно произносит она, как умеют подростки, и плюхается на кровать, уже с телефоном в руке.

Вспоминаю, что сегодня у нее онлайн-урок. Она явно не заподозрила, что я шпионю за ней, и пришла точно в этот момент не для того, чтобы спрятать наркотики.

Я стою у двери, держа в руке косяк, который она еще не заметила, и жду, пока Мия оторвется от телефона. Она наконец чувствует мой взгляд и поднимает брови.

— В чем дело?

Я машу перед ней косяком.

— О боже! Ты что, куришь травку?

Она садится на кровати, скрестив ноги, и таращится на меня, одновременно в смятении и с восторгом.

— Я… Что? Нет. Мия. Я нашла его в постирочной.

— Думаешь, стоит курить то, что взялось непонятно откуда? — как ни в чем не бывало спрашивает она. — Там может быть примешана какая-нибудь дрянь.

— Откуда ты знаешь, что к наркотикам примешивают всякую дрянь? — спрашиваю я громче, чем намеревалась.

— Ну… Мне же семнадцать, и у меня есть пульс. Мне кажется, это единственные необходимые опции, чтобы знать о примесях в наркоте. Теперь ты на меня орешь за то, что я это знаю?

— Я на тебя не ору. Просто спрашиваю, твое ли это.

— Ты вроде сказала, что это твое.

— Господи, Мия… — Я останавливаюсь, театрально вздыхаю и продолжаю медленно говорить в раздражающей материнской манере: — Уж точно не мое. Я нашла косяк в постирочной. И спрашиваю, твой ли он.

— Нашла в моем белье? Быть такого не может.

— В постирочной. Ты можешь просто ответить?

— И ты сразу решила, что это мое. Но ведь в доме живу не только я.

— Это не ответ, — замечаю я, стараясь держать тон под контролем. — Когда я в последний раз проверяла, мы с твоим отцом не курили.

— Ты уверена? — спрашивает Мия, откидываясь на изголовье кровати, и снова берет телефон.

— Это еще что значит?

Я забираю у нее телефон.

— Косяк не мой. Я не курю травку. Хочешь знать почему? Потому что от травки хочется жрать все подряд, а когда жрешь все подряд, становишься жирной. По-твоему, я жирная?

Я бормочу себе под нос «боже ты мой» и отдаю ей телефон.

— Либби Паттерсон, типа, подсела на травку и теперь одевается как полное убожество и набрала вес. Как-то на уроке Энни Брюэр назвала ее Либби Чизбургер, и прозвище к ней прилипло. А потом кто-то оставил в ее шкафчике гамбургер. Думаешь, я хочу стать такой же? Ни за что в жизни. Тебя должно больше волновать, пью ли я, а про травку забудь.

Она бросает на меня взгляд, подкрепляющий ее монолог, и возвращается к телефону.

Я ничего не отвечаю. Просто стою, пытаясь все осознать. А потом разворачиваюсь и ухожу, зная, что Мия говорит правду. И понимая, что это значит. Выбрасываю косяк в большой мусорный бак за гаражом и возвращаюсь разбирать белье. Я пропустила, какого из близнецов выбрала Бьянка Лаврайт, но мне плевать.

Позже тем вечером я беру бутылку пино-гриджо, иду к Пейдж, и мы сидим на шезлонгах у нее в саду — наша традиция пару раз в неделю. После трагической гибели ее сына это стало происходить реже, но я все равно стараюсь заглядывать к ней, хотя и пытаюсь почувствовать ее настроение, прежде чем устроиться поудобнее. Пейдж никогда не говорит со мной о Калебе.

То есть я знаю, что она считает его гибель убийством, подозревает всех соседей и шпионит за ними в поисках улик, но Пейдж никогда не говорит о нем. Калеб на всех фотографиях, стоящих на всех книжных полках и камине в доме: Калеб в высокой траве в сумерках со светлячком в банке; Калеб, который был одаренным художником, но не хотел рисовать, пил «Маунтин дью» на завтрак и сломал левое запястье, прыгая с причала в кемпинге «Орлиный утес»; Калеб, который был звездой школьной футбольной команды, но при этом смотрел вместе с матерью «Золотых девочек»  [«Золотые девочки» — американский телесериал, выходивший на экраны с 1985 по 1992 год, в центре сюжета которого четыре женщины средних лет.]; Калеб, который ненавидел хулиганов и собирал упаковки от конфет в виде забавных зверюшек. Пейдж никогда не говорит о нем, по крайней мере, со мной.

Мы молча наблюдаем, как рыжий кот по имени Арни балансирует на деревянном заборе. На закате в нашем районе тихо, как и всегда. Только мобиль из ракушек позвякивает на ветру, а вдалеке лает собака. Я наливаю два больших бокала охлажденного вина и ставлю бутылку на бетонную плитку рядом со своим креслом. Мне хочется рыдать.

— Думаю, он мне изменяет, — говорю я деревьям, делаю глубокий вдох и с силой выдыхаю.

— Ох, милая, — выдыхает Пейдж, глядя на меня.

— На этот раз по-настоящему. Я нашла среди белья косяк со следами помады. Нет, его оставила не Мия. Он бледно-розовый, как пуанты. А Мия ненавидит розовый. Но я все равно ее спросила. Так что я ничего не воображаю.

— Кора, меня убеждать не надо. Я тебе верю.

— Правда?

Я смотрю на Пейдж, и меня накрывает теплая волна. Кажется, облегчения.

— Конечно. Если ты не застукала его в прошлые разы, когда подозревала, это еще не значит, что ты не права. Ты нутром чуяла. Это не значит, что ты все выдумала. Ты просто смотришь в корень.

Она кладет свою ладонь на мою и сжимает.