— Ладно, некогда болтать, Котенко родит.

— Тебе самой рожать пора!

— От кого? От мутанта, что ли? А то, может, от Чернобая? Родишь тут, как раз!

— Жених-то когда приедет?

— Пропал где-то в Якутии мой жених, — без особого сожаления вздохнула она. — Ты, Коль, подсади меня через калитку.

Он был готов подсадить и от предвкушения даже встряхнулся, как мокрый кобель, с головы до хвоста. Оксана по-летнему была в одном только белом халатике, а под ним почти ничего…

Но вовремя вспомнил:

— Чернобай ток включил! Смотри, каких проводов навешал! Триста восемьдесят вольт!

— Откуда ток, если в селе свету нет?

— То у нас, а у москалей току богато. Одни пуговки останутся…

Еще недавно через границу бегали свободно, однако года полтора назад Пухнаренков пристроил своего племянника Митю Чернобая начальником погранпропуска. Этот юный прапорщик сначала никакой опасности не вызывал, проверял паспорта и на всех смотрел жалобно, словно пощады просил. Но через пару месяцев службы что-то с ним начало происходить: взгляд посуровел, плечи распрямились, и даже форма, прежде висевшая на нем, словно мешок, натянулась, отгладилась и ярко зазеленела, как весенняя трава. Митя превратился в прапорщика Чернобая, и эту фамилию произносили трепещущим шепотом: то в паспорте точки не найдет, то она не там поставлена, то фотография не так приклеена. За год он пограничных столбов вдоль стены наставил и КСП заборонил, таким образом создав госрезерв земли под кладбище. А еще видеокамер навесил и повсюду проволоки намотал под напряжением.

— И что мне делать?

— Подожди, придут Чернобай с Вовченко — откроют границу, — отнял сумку, взял под ручку и повлек в сторону хода на башню. — Ты пока научи меня произносить слово «поляница». Не могу добиться хохляцкого звучания.

— Тебе зачем?

— Батько Гуменник экзамен будет принимать. Государственный язык…

Оксана высвободилась, забрала баул.

— Эх, Мыкола, и дурень же ты! Этот Гуменник потешается над тобой, издевается, что ты кацап. И не быть тебе головою, хоть и вправду башку обрей и мову выучи.

— Как же не быть? Сильвестр Маркович обещал!

— Развели тебя, Мыкола, ты и поверил… А головою тату моего назначат.

— Ты это точно знаешь?

— Все, пойду «окно» искать. Волков заступил дорогу:

— Оксана… Скажи по секрету! Что-нибудь конкретное слышала? Про назначение…

Она взглянула с бабьей жалостью:

— Ты, Николай Семенович не расстраивайся. Тебя и на таможню поставили, чтоб ты родственницу пана Кушнера замуж взял. Не распишешься с ней, и отсюда прогонят. Так что подумай, Мыкола!

И гулко застучала каблучками. Волков и слов не нашел, что ответить, постоял, словно зачумленный, потом бросился следом:

— Ксаночка! Ксаночка! Как же так? Дай, провожу тебя!

— Сама дорогу найду!

— А мутанта не боишься?

Она даже не оглянулась, но произнесла с зовущей игривостью:

— Да он не такой и страшный!

Проводив взглядом ее манящую, кровь с молоком, фигурку, Волков вспомнил свою сожительницу и вдруг впал в такую тоску, что затошнило. Эх, плюнуть бы на все, избавиться от незаконной женки и взять Оксану!

И только так безотчетно подумал, как подвижный и ловкий его ум тут же выдал неожиданную комбинацию: что, если и в самом деле порвать с Тамарой и посвататься? Коль уже все решено, а его держат в этой игре для демократии и чтобы у сестры пана Кушнера муж был, то не послать ли их всех к ядреной фене вместе с таможней и мовой? Дременко спит и видит, как дочку-перестарка замуж отдает, а Оксана наконец-то обломалась, созрела, к Волкову очень даже льнет, позволяет обнять, потискать и разговаривает задушевно. Вот и сейчас предупредила и даже посожалела, что он живет с Тамарой Кожедуб помимо воли своей. Чуток только поднажать, поухаживать, подарков дорогих надарить, в ресторан пригласить или в ночной клуб, что в России открыли, и сломается! Жениха-то своего забубенного, пожалуй, давно ждать перестала. А замуж не выходит, потому что не за кого, да и если кто положил на нее глаз, то посвататься боится — такова уж участь всех красавиц и дочек начальников.

Получается интересный расклад: коль Волков женится на Оксане, то Дременко всяко не оставит в нищете и убогости молодую семью и своим заместителем непременно возьмет. Сколько он сам протянет? Года три-четыре, не больше, а дочка у него единственная, и, говорят, в хате у себя он ей слова поперек не скажет, во всем слушается, поскольку боится, что дочка вильнет хвостом, и поминай как звали. Если еще и она нажмет на родителя, глядишь, тот и откажется от власти в пользу зятя.

Конечно, Сильвестр Маркович может обидеться за сестру, да ведь и ему можно съездить ихним салом по мусалам — напомнить, например, депутату о «сладком деле», коим они повязаны. Волков несколько лет искал подходы к пану Кушнеру, даже в его избирательной кампании участвовал, но депутат чужих к себе близко не подпускал. Лазейка к нему обнаружилась случайно, когда Николай Семенович был вызван повесткой к судебному приставу по причине задолженности по алиментам, которые платил второй жене на содержание дочери. И тут неожиданно узнал, что могучая Шалавовна — сводная сестра Сильвестра Марковича. Покорить прежде скромную и целомудренную старую деву было легче, чем пробудить. И когда это Волкову удалось, пан Кушнер сам снизошел и утвердил на должности таможенника.

И почти сразу же предложил подумать: как незаметно переправить в Россию два состава сахара? Видите ли, у него подпольный, неучтенный сахарок завалялся на миллион долларов. Николай Семенович походил вдоль строящейся стены один вечер, посмотрел, подумал и предложил оригинальное решение. Сахар-сырец доставили товарняками на каменный карьер, где разгрузили прямо на землю, а китайцы в одну ночь затарили его в мешки, тачками перевезли на демаркационную линию и там уложили в заранее отрытую траншею в виде бутового камня под фундамент. Никто даже внимания не обратил, ибо гастарбайтеры делали это круглыми сутками и напоминали подвластных только инстинктам муравьев. Потом в течение недели сахар самосвалами отправили на российскую железнодорожную станцию, где уже стояли подготовленные вагоны. Всякая утечка информации исключалась, потому как китайцы ни одного местного языка не знали и не интересовались, что делают и для чего все это нужно. Однако сам Волков весь этот процесс заснял на фото и подальше спрятал.

Если сейчас не подействует демонстрация этой фотогалереи, можно напомнить пану Кушнеру о патриотизме: Тамара-то иностранка. А с его, депутата, легкой руки таких законов напринимали, что для брака с ней специальные разрешения запаришься собирать. Ибо политика нынче — укреплять статус национальной украинской семьи. Не то имперски мыслящие москали размоют, растворят и поглотят нацию.

Возвышенный от столь неожиданных мыслей, Волков побрился, освежился контрабандной туалетной водой, надел свежую форменную рубашку с погонами и стал ждать возвращения Оксаны…

Она же тем временем бежала по тропинке вдоль границы через разгороженный теперь майдан, густо усеянный могилами именитых бандитов и контрабандистов, и искала проход. Братковские дети играли в переброску товара, например, пока что жвачки, поэтому считалось у них шиком под ночным покровом пройти сквозь колючку, КСП и проколупать дырку на стыках пролетов — у каждого времени свои детские игры. Но, как назло, сейчас ни одного прохода не оказалось, а старые успели забетонировать. Высокие железобетонные плиты, расписанные еще немцами лозунгами о свободе и объединении двух Германий, были неприступны, непреодолимы, в свете частых фонарей хищно поблескивала современная, жестяная и режущая, как битое стекло, спираль, по старинке называемая проволокой. А еще ведь кресты на могилах, черные каменные надгробья — кого хочешь охватит ужас. Правда, грозность этого сооружения несколько стушевывали рекламные объявления, густо расклеенные с обеих сторон, остатки портретов кандидатов прошлых выборных кампаний с их лозунгами и просто нецензурные граффити, выполненные шпаной.

Хата деда Курова оказалась на демаркационной линии, разрезавшей ее пополам: партизанское гнездо снести не отважилось ни одно государство. Не удалось это первым строителям — прибалтам, которые недели две держали его в осаде. И даже у самой Тамары Кожедуб ничего не вышло, хотя, исполняя многочисленные решения суда, она приводила сюда ОМОН, УБОП, МЧС, СОБР, бойцов знаменитой «Альфы» и не раз являлась собственной персоной. Более всех продвинулся прапорщик Чернобай, которому удалось снести штакетник палисада со стороны бабки Совы, поставить полосатый столб с гербом и вместо невероятно колючих и цепких, как хозяйка, розовых кустов разборонить контрольно-следовую полосу. Правда, Елизавета Трофимовна тут же посеяла на ней морковку, лук-порей и цветочки «Львиный зев».

Невозможность привести приговор в исполнение отнесли к форсмажорным обстоятельствам, за госсчет напялили решетки на все окна, стену провели через огород, пристроив вплотную с двух сторон, а крышу, будто новогоднюю елку, украсили гирляндами сверкающей колючки и путанкой — спиралью Бруно.

Когда-то каменный особняк героев войны выглядел высоким, праздничным, с кирпичными узорами вокруг окон и по фронтону, но со временем все это потускнело, вросло в землю, утопталось, как с возрастом утаптывается человек, и теперь, в соседстве с высокими, строгими и даже красивыми стенами хата торчала, как прокуренный гнилой зуб во рту старика. У Куровых было свое, индивидуальное «окно», которым Оксана изредка пользовалась, и, поскольку спрямить не удалось, она и побежала в обход, через их усадьбу.

И была уже неподалеку от уцелевшего с украинской стороны палисада, когда перед нею опять внезапно возник горбатый, зловещий в косом свете (бледном свете луны?) мутант.

— Да что ты пристал? — Оксана на минуту остановилась. — Может, у тебя что-то болит? Ты говорить-то умеешь?

На сей раз реакция была совсем другой: мохнатая тварь вдруг вскинула голову и завыла низким, утробным голосом, так что и невозмутимую медичку ознобило. В какой-то миг ей показалось, что это и впрямь ее родитель, только ряженый и обезумевший: в период сильных потрясений и переживаний он переставал бриться, пил горилку и выл по ночам, вызывая страх и одновременно трепещущую дочернюю жалость. Когда партию закрыли, а секретарей выгнали из райкомов, так родитель два месяца страдал — сердце кровью обливалось. Одичал совсем, бородой до колен зарос, на люди не показывался и даже разговаривать перестал. Едва выходила его Оксана, уколами отвадилась — тогда еще лекарства кое-какие оставались…

И сейчас, глядя на это человекоподобное существо, она испытала то же самое, но в следующее мгновение мутант, разинув беззубую пасть, перешел на угрожающий рык и опять попытался обхватить Оксану ручищами. Она ловко ушла от захвата и машинально двинула баулом в морду. А старомодная медицинская сумка была хоть и полупустой, но тяжелой, со стальной дугой посередине, так что под нею смачно хряснуло, отчего чудище отскочило и замешкалось. Оксана же припустила к палисаднику, перемахнула его и застучала в куровское окошко:

— Дедушка, откройте!

Потом оглянулась и увидела горбатую фигуру, медленно удаляющуюся в сторону таможни.

Дед Куров в это время не спал. После того как его схватили милиционеры и отняли наган, он вообще спать не мог от возмущения и вместо того, чтобы писать жалобы в инстанции, старый партизан спустился в подпол, откопал там ППШ и теперь сидел, отмывал керосином консервацию. Пушечное сало за долгие годы высохло, затвердело, особенно под кожухом охлаждения ствола, а выковырить его оттуда было непросто, но обязательно, ибо по опыту дед знал: начни стрелять, так после двух-трех очередей загорит, задымит и завоняет, хоть святых выноси.

Услышав нервный стук в окно, Куров тотчас выключил свет и передернул затвор:

— Отойди! Стрелять буду! Я защитник Киевской Руси! Незалежного государства!

— Пустите в Россию, Степан Макарыч! — попросил девичий голос. — Это я, Оксана!

— Оксана? — Куров положил автомат, растворил окно и глянул через решетку. — И верно! Ах ты моя голубушка!

— За мной мутант гонится! — пожаловалась она. — Чуть не схватил!

— Где мутант?! — Дед отвинтил потайной болт и отодвинул решетку.

— Я ему по харе баулом съездила, так убежал!

— Залазь! Достали уже эти мутанты! Ни днем, ни ночью покоя нет, с автоматом сижу…

Она же забралась в хату, села, озирается:

— Давно у вас не была. Как бабушка? Здорова ли?

— Что с ней сделается? — пробурчал старик. — Спит, должно, и свои вещие сны смотрит. Упаси бог разбудить невзначай!

— Вещие?

— У, каждую ночь! А потом целый день обсуждает со своими подружками. Козла увидишь во сне — к ссоре, дерьмо собачье к болезни, голого мужика — к радости. Я и то выучил.

— Неужели бабушке еще эротические сны снятся? — печально усмехнулась Оксана. — Чудно…

— Раз в неделю так обязательно! Обычно по четвергам.

— Она совсем к тебе не приходит?

— У нас опять международный конфликт.

— Поссорились?

— Глумится надо мною Сова, — пожаловался он. — Меня ведь разоружили и под домашний арест посадили с браслетом. Никакого уважения к древнему государству.

— За что?

— Мутанта ходил искать, а менты схватили. И наган отобрали! С войны берег… Я же не примкнул ни к какому государству! И как свободный гражданин, имею право на самооборону! Раз мне армии не положено.

Гостья сидела, озиралась, и было видно, не интересно ей это слушать — то ли вспоминает что, то ли мечтает. Старик поспешил сменить тему:

— Давай-ка чайку поставлю! А может, по рюмочке хлопнем?

— Да я ведь по вызову бегу, — на словах заторопилась она, а самой уходить не хотелось. — Ленка Котенко рожает.

— Размножаются москали, — заворчал Куров, глядя на перегородку, — как тараканы…

— От Юрка письма не было? — спросила Оксана с тоской и безнадежностью.

— Как не было?! — спохватился он. — На днях прислал! Обстоятельное такое…

— Ой, дайте почитать, дедушка!

Куров замялся и сделал раздосадованный вид.

— Дал бы… Но Сова стащила! Выкрала. Она все у меня ворует! Недавно хватился — шесть гранат пропало.

— Каких гранат?

— Противотанковых… Сова взяла, а кто еще?

— Что хоть пишет? Про меня-то спрашивает? Или уже забыл совсем…

Дед подсел к Оксане, подмигнул:

— Разве такую дивчину забудешь? Еще как спрашивает! Кланяться тебе велел…

— Хоть бы строчку черкнул. Провалились бы эти алмазы! Сама виновата…

— Нельзя ему сейчас с женской половиной человечества общаться, — на ходу придумал Куров. — Запрещено уставом.

Она вскинула удивленные и печальные глаза:

— Уставом?.. Он что, в армию пошел? В контрактники записался?..

Дед повертел головой, прислушался, что творится за перегородкой.

— Должен тебе тайну открыть. Только бабке не говори…

— Не заболел ли?

— Живой и здоровый, — как-то обреченно прошептал дед. — И при высокой должности сейчас.

— Президентом выбрали?

— Что-то вроде того. Юрко-то ведь шаманскую семинарию с отличием закончил.

— Шаманскую? Да на что ему?

— Как на что? Злых духов искать, заразу из людей изгонять. С помощью бубна и всяких танцев. Камлание называется… Теперь карьеру делает.

Оксана чуть не заплакала:

— Вы не шутите, Степан Макарыч?

— Какие уж тут шутки? Пишет, должны верховным шаманом поставить. Это как у нас патриарх.

— Значит, он там и останется, — заключила дивчина со вздохом. — В Братково-то ему что делать? Тут своих шаманов хватает…

Дед придвинулся еще ближе, обнял за плечи:

— Не горюй, дочка. Давно хочу сказать тебе… Юрко хоть и внук мне, а скажу прямо. Хватит его ждать. Выходи-ка замуж. Сдается мне, нашел он там раскосую девицу. Оттого и на глаза боится показываться.

Она отодвинулась, спросила возмущенно:

— Как нашел, если слово дал на мне жениться?!

— Дуреха ты… Сова вон тоже до смерти любить обещала. А Юрко, он весь в бабку. К тому ж красивый, девки к нему липнут. А якутянки ласковые с нашими парнями, только не целуются, а носами друг друга тычут и обнюхиваются.

— Откуда вы знаете? — настороженно спросила Оксана. — Юрко написал?

— Я и сам в Якутии работал. И бывало, тыкался носом… Нет, иди-ка ты замуж!

— Да кто же теперь возьмет? Замуж… Придется Юрка ждать, раз молодость мою погубил. Или уж поехать к нему?

— Куда? Там же мороз — воробьи на лету замерзают!

— Мне теперь все равно. Мороз, жара… Уж лучше я шаманить с ним буду, чем здесь народ йодом мазать…

В этот момент переборка встряхнулась от частого стука и визгливый голос Совы ворвался, как из преисподни:

— Эй, хохол! Ты с кем это там расчирикался? Куров приставил палец к губам, но сказал громко:

— Не нарушай границы!

— Твоих контрабандисток не пропущу! — был ответ. — Не надейся!

— Знаешь хоть, кто пришел-то?

— Знаю я вас! Так и норовите в России что-нибудь стянуть! Захотели пожить самостийно, вот и живите! А я не позволю твоим контрабандистам экономику государства нарушать!

У деда плечи опустились.

— Видишь, у нее на почве политики болезнь приключилась, — посожалел он. — От того и взамуж захотела на старости… Ее нельзя полечить? Может, пилюли какие есть?

— У меня один йод остался, — прошептала Оксана и подхватила сумку. — Пойду я, Степан Макарыч…

— Иодом голову не вылечить. — Он открыл люк. — Ход за бочкой из-под капусты, помнишь?

— Помню…

— Обратно через сортир возвращайся. Только не через «Ж», а через «М».

— А «Ж» теперь куда выводит?

— Я там лабиринт устроил. Чтоб контрабандистов отвадить.

Оксана скрылась в подполе, а Сова еще раз постучала, словно клювом, и спросила с вкрадчивым распевом:

— Опять баб там щупаешь, старый мудант?

Куров на это и внимания не обратил, а сел в люке, свесив ноги, посмотрел, как Оксана уходит в Россию через подземелье, и только головой покачал:

— От дурак, Юрко! Дивчина-то какая спелая. Укуси, так сок брызнет… Эх, зубов нету!