Сергей Антонов
Непогребенные
«…Таким образом, все наталкивало на единственно возможный вывод: я постепенно утрачивал связь с моим первым и лучшим „я“ и мало-помалу начинал полностью сливаться со второй и худшей частью моего существа.
Я понял, что должен выбрать между ними раз и навсегда…»
Р.Л. Стивенсон. «Странная история доктора Джекила и Мистера Хайда».
«…Да, товарищи, генетически модифицированный человек — это звучит гордо!»
Профессор М.А. Корбут.
Замыкая круг
Объяснительная записка Дмитрия Глуховского
...«Вселенную Метро 2033» создают самые разные авторы — профессионалы и новички, русские и иностранцы, любители экшн и мастера триллера. С самого начала, с тех самых пор, когда мы только придумывали этот проект, было принято решение: романы нашей серии не должны быть шаблонными. Каждый автор должен иметь свободу и право творить.
Сергей Антонов присоединился к нам одним из первых. Его «Темные туннели» стали для многих читателей возвращением в то самое метро, в котором они побывали, прочтя мою первую книгу, и по которому скучали. Успех «Туннелей» был таким, что от Сергея немедленно стали требовать продолжения. Второй роман о приключениях боевика-анархиста Анатолия Томского, идеалиста и романтика, не разочаровал читателей. Герой оказался живым человеком — он взрослел, мужал, ожесточался и становился мудрее. Стараясь изменить мир к лучшему, он утрачивал свою невинность и наивность. С ним не хотелось расставаться, он становился надежным товарищем каждого, кто раскрывал книгу на первой странице. Когда же читатель переворачивал последнюю, у него оставался только один вопрос: «А еще?»
И вот перед вами — третий роман об Анатолии Томском. Главным противником героя теперь является не мифический злодей, а, как это часто бывает в настоящей жизни, он сам. Поэтому книгу читать и интереснее, и страшнее, чем предыдущие.
«Непогребенные» — последняя часть трилогии Сергея Антонова. Замыкающее звено первой трилогии «Вселенной Метро 2033». Антонов — один из тех авторов, которые, придя во «Вселенную», поселились в ней надолго. Есть и другие: автор знаменитого уже романа «К свету» и его продолжения «Во мрак» Андрей Дьяков работает сейчас над третьим томом своего собственного цикла, получившим название «За горизонт», а Андрей Буторин — над окончанием истории рыжего саама Нанаса.
А серия продолжается! «Непогребенные» — первая в 2012 году и двадцать вторая по счету книга «Вселенной» — открывает наш новый сезон. В этом году, начиная с этого момента и до 21 декабря, мы будем выпускать по роману в месяц, с регулярностью журнала «Мурзилка».
Нам нельзя останавливаться — задача построить новый мир на руинах прежнего, поставленная в предисловии к самой первой книге серии два года назад, еще не выполнена. И, отойдя от новогодних праздников, мы снова бросаемся в бой, все вместе — и профессионал, и самоучка, и русский, и итальянец, и фантаст, и поэт. И вы, и я.
Дмитрий Глуховский
ПРОЛОГ
Москва. Июль 1953 года
Капитан сидел на своем привычном месте — за столом в будке охраны. Все как всегда. Газета, стакан чая. Чуть в стороне — журнал в потрепанной, покрытой чернильными пятнами обложке. Настольная лампа без абажура, открытая пачка «Герцеговины Флор», черный телефон, снятая трубка которого повисла на проводе сбоку стола. Ярко-синяя фуражка с малиновым околышем. Капитан всегда клал ее так во время своих дежурств. Почему-то донышком вниз.
Расположение вещей было прежним. Вот только свет лампочки подрагивал в унисон кряхтению задыхающегося генератора. Временами почти потухал, и тогда нить накаливания делалась красной.
Казалось, еще немного — и будка навсегда погрузится во тьму. Но генератор собирался с силами, посылал лампе новую порцию энергии, и свет загорался вновь. Поблескивал ажурный подстаканник, переливалась звездочка на фуражке. В такие моменты чудилось, что лицо капитана меняется: глаза вспыхивают интересом к окружающему, а губы шевелятся, готовясь отдать приказ.
Обман зрения, вызванный игрой света и тени. Никогда он не заговорит, никогда не вытащит папиросу из пачки, не фукнет, продувая ее. На лице цвета воска не заиграет румянец, а из ноздрей заострившегося носа не выплывут струйки дыма.
Покойники не курят.
Сухонький старичок с седым венчиком волос на голове, узким интеллигентным лицом, украшенным бородкой клинышком, с усталыми глазами и горькими складками по уголкам рта, кашлянул. Осторожно, в кулак. Будто боялся побеспокоить мертвого эмгэбэшника.
Мысль о том, что надо вставать, куда-то идти и что-то делать, заставила академика поморщиться. Он так удобно устроился на зачехленном брезентом каркасе одной из установок! Можно сказать, свил себе уютное гнездышко. Аркадий Семенович как-то не подумал, что капитан, откинувшийся на спинку стула, всегда будет перед глазами. Черт бы его побрал! При жизни от покойного не было покоя… — каламбурчик… — но кто же знал, что эмгэбэшник не перестанет вредничать и после того, как умрет? Ничего не попишешь — придется хоронить. В конце концов, капитан ничем не хуже тех, кого он охранял. Его тоже вычеркнули из списков и оставили умирать в железобетонном мешке под названием Академлаг. Значит — наш. Значит, достоин покоиться в стальном контейнере, рядом со светилами науки.
Аркадий Семенович встал и, шаркая, направился к тачке. Ладно, от него не убудет. Делов-то на копейку — уложить тело на тачку, отвезти в склад да запихнуть в контейнер.
Сдвинувшись с места, тачка издала противный скрип. Старик дернулся. Слишком резкий звук. Кощунственно резкий для тихого царства мертвых. Аркадий Семенович вкатил тачку прямо в будку. С минуту постоял. Наверное, для того, чтобы подчеркнуть торжественность момента. Потом осторожно потянул капитана за плечо. Тот словно только этого и ждал — мягко завалился набок, сполз со стула и упал прямехонько на тачку. Аркадию Семеновичу осталось лишь поправить раздвинутые ноги в синих галифе. Поразмыслив, он положил фуражку капитану на грудь.
Вновь скрип несмазанных колес. То ли груженая тачка была слишком тяжелой, то ли Аркадий Семенович был слишком стар, но он устал уже на первом десятке метров. Хвала Создателю, здесь было где присесть. Заключенные Академлага потрудились на славу: в длинном зале стояло множество установок, машин и аппаратов. И компактных, и огромных, упирающихся верхушками в сводчатый железобетонный потолок. Одни были готовы полностью и даже испытаны, другие собраны лишь частично. Были здесь стволы пушек, установленные на специальных платформах-лафетах, машины, отдаленно напоминавшие танки, диковинного вида криогенные установки. В общем, круг интересов ученых-узников был весьма широк.
Они рассчитывали и проектировали. Проектировали и рассчитывали. Цвет московской интеллигенции. Английские, немецкие и японские шпионы. Разлученные с семьями, лишенные всех прав и свобод, они оставались дисциплинированными и сдерживали ропот.
Работа не прекращалась даже после того, как стало ясно — наверху что-то произошло. Уже тогда Аркадий Семенович понял — амнистии не будет. Проекты свернут, Академлаг законсервируют, а его обитателей… Каким способом их уберут? Ответ дал капитан охраны. Аркадий Семенович увидел, как тот прячет в ящике письменного стола противогаз, и понял — траванут. Скорее всего, самым популярным на тот момент газом — «циклоном Б».
Инстинкт самосохранения толкнул Аркадия Семеновича на подлость: академик украл противогаз эмгэбэшника и ничего не сказал о надвигающейся опасности другим узникам. Какой смысл? В Академлаге было сорок человек и всего один противогаз.
Смерть пришла в подземный городок ученых в первых числах июня. Насыщенный синильной кислотой газ с шипением ворвался в Академлаг через специальный, заранее предусмотренный клапан в гермоворотах. Выжил только Аркадий Семенович. Вот только зачем? Покинуть Академлаг он все равно не мог.
Впрочем, занятие нашлось. Целый месяц старый академик перевозил трупы товарищей на склад. Там было множество стальных контейнеров: вполне герметичных, подходящих по размеру. Из них получились отличные гробы. Справедливости ради стоит отметить, что последний обитатель Академлага желал не только достойно похоронить своих братьев. Он еще и не хотел дышать запахом разложения.
Сделав еще пару остановок, Аркадий Семенович добрался до склада. Стальная дверь, ходившая на колесиках по направляющим, поддалась только с третьей попытки. Зловещий сигнал. Раньше ученый открывал ее одним движением руки. Стало быть, долго он не протянет. Впрочем, и дел осталось немного.
При свете единственной, пока не перегоревшей лампочки Аркадий Семенович осмотрел ряды «гробов», между которыми громоздились кучи всевозможного научного утиля.
Старик подкатил тачку к ближайшему контейнеру. Кряхтя от натуги, перевернул его. На пол посыпались картонные коробки. Буквенно-числовые обозначения на квадратных бирках были понятны только посвященным. Когда-то в них разбирался и Аркадий Семенович. Теперь все забыл.
Небольшая передышка, которую планировал старик, затянулась. Он присел на край тачки и… уснул.
Разбудило его мигание лампочки. Паузы между вспышками света становились все длиннее. Генератор скоро сдохнет. Надо спешить.
Аркадий Семенович оторвал свою голову от живота мертвеца, на котором так уютно пристроился. На то, чтобы уложить капитана в контейнер, ушло не меньше пятнадцати минут. Старик провел ладонью по лицу эмгэбэшника, закрывая ему глаза.
— Покойся с миром, капитан…
Захлопнув крышку, Аркадий Семенович старательно закрыл пружинные замки. Вроде бы все. Стоп. Цветок. Не раскисать. Похороны должны быть похоронами, а традиция — традицией.
Цветки он делал из плакатов. Чего-чего, а наглядной агитации здесь всегда хватало. Вот и сейчас старик легко нашел на полу обрывок грязного листа с нижней частью лица Лаврентия Палыча, окаймленной кумачом. Аркадий Семенович оторвал от плаката узкую ленту, на которой было побольше красного. Соорудил подобие бутона и скрепил найденным в кармане куском медной проволоки. Получилась довольно приличная гвоздика. Добавив к бутону бумажный стебель, Аркадий Семенович полюбовался работой и положил на контейнер. Теперь точно все.
Возвращаться или остаться здесь? Принципиального значения это не имело. Академик решил остаться. Свет мог погаснуть в любой момент, а тыкаться в темноте по залу не хотелось. В конце концов, какая разница? Из картонных коробок можно соорудить кровать и полежать в ожидании смерти.
Аркадий Семенович наклонился. Приподнял один ящик и тут же уронил. Ящик открылся. Старик увидел половину прямоугольного конверта. Вот так номер! Пластинка. Старая добрая граммофонная пластинка. Семьдесят восемь оборотов. Неужели… Аркадий Семенович сел. Затаив дыхание, потянулся к ящику. Раз есть пластинка, должен быть патефон. Это — аксиома. Бог — большой шутник, но он не станет издеваться над несчастным стариком так жестоко.
Патефон в ящике был. Плоский чемоданчик с пластмассовой ручкой. Вот так подарок! Академик развернул сверток промасленной бумаги. Заводная рукоятка. Вставить, завести. Опустить звукосниматель на пластинку. Он так давно не слышал музыку. Целую вечность…
И тут свет погас окончательно. Склад погрузился во тьму. Ах, чтоб тебя! Неужели придется тащиться к генератору? Где-то с полведра солярки еще оставалось. Только вряд ли он до него доберется. Ничего, мы еще побарахтаемся! Где наша ни пропадала. И Аркадий Семенович решил действовать на ощупь.
Один раз он был на грани отчаяния — уронил рукоятку и думал, что никогда ее найдет. Обошлось. Пластинка была установлена, пружинный двигатель заведен. Старик опустил звукосниматель. Раздалось характерное шипение и потрескивание. Вот будет смеху, если вместо музыки он услышит речь Сталина! Ну же! Давай, родимый!
Патефон внял мольбам Аркадия Семеновича. Над кладбищем Академлага полились звуки танго. Закончилось вступление и мужской баритон запел о неразделенной любви.
Я бы так хотел любить,
Я бы так хотел страдать,
Все муки пережить,
Мечтать, молить, рыдать.
Старинной песни звуки
Мне в душу проникают,
Я поверить им хочу,
Они твердят «люблю»… [Фрагмент песни «Я бы так хотел любить» (стихи Н. Михайловой).]
Как звали певца? Ах, да. Петр Лещенко. Аркадий Семенович почувствовал на щеках что-то горячее и влажное. Слезы. А он думал, что разучился плакать.
Музыка продолжала звучать. Последний узник Академлага устроился прямо на полу, подложив под голову картонный ящик из-под патефона. Теперь у него было все, чтобы умереть счастливым…
Часть 1
БЕЗ ПРАВА НА ПОМИЛОВАНИЕ
Глава 1
ТЕМНАЯ ПОЛОВИНА
Гайка выскользнула из пальцев и, подпрыгивая, покатилась по плитам пола. Томский бросился ее ловить. Настигнуть непокорную железку на первых метрах не удалось, пришлось бежать через всю платформу. Погоня закончилась лишь после того, как гайка описала круг почета у шеста со знаменем Че Гевары. Только здесь Анатолий наступил на нее ногой и наклонился, чтобы поднять.
«Вот безрукий! Аршинову надо было взять в помощники кого-нибудь другого. На станции полно парней, которые не путают гаечные ключи и знают, в какую сторону их следует вертеть. А у тебя, Томский, руки под известное место заточены и вообще, неясно откуда растут».
Анатолий поднял злополучную гайку и хотел уже вернуться к разобранному генератору, над которым колдовал прапор, но тут его внимание привлек часовой на посту у южных ворот. Он оперся рукой на «дегтярь» и, улыбаясь, что-то говорил Лумумбе.
На первый взгляд ничего необычного в парне не было. Высокий. Худой, как все бывшие узники Берилага. Лет восемнадцати на вид. Над верхней губой и на подбородке только-только начинает пробиваться пушок. В больших глазах — наивность, искренний интерес ко всему окружающему. Жизнь для него только начинается. Толик покачал головой. Интуиция подсказывала ему, что парень болен. Неизлечимо. Откуда взялась эта уверенность? Томский еще раз всмотрелся в лицо часового и наконец понял, что именно его беспокоило. Покраснения по углам рта. Скопление маленьких язвочек.
«Оставь парня в покое. Не успел стать начальником, как начинаешь закручивать гайки? Ищешь точку приложения своим способностям руководителя? Займись-ка лучше полезным делом. Крути гайки в прямом смысле, и будет тебе счастье… Секундочку! Я отвечаю за порядок на станции, а значит, за здоровье всех ее жителей. Что если болезнь часового заразна? Нет, этого так оставлять нельзя. Надо… Паранойя, Томский. Она тоже заразна. Успокойся. Для начала перестань сверлить парня взглядом. Потом отвернись и двигай себе ножками».
Толик так и поступил бы, но в этот момент часовой улыбнулся какой-то особенно удачной шутке Лумумбы. Можно сказать, расплылся в улыбке. Ох, не следовало ему этого делать! Кожа натянулась, язвочки лопнули, выпуская наружу бесцветную слизь. Она немедленно разъела здоровую кожу. Проступили новые язвочки, уже на щеках. А часовой продолжал улыбаться, не замечая, что лицо его превращается в красную маску.
Это — болезнь, и болезнь заразная. Почему Лумумба ничего не видит и продолжает болтать с часовым как ни в чем не бывало? Ответ был получен очень быстро. Лумумба повернулся в профиль. На его темной коже зловещие язвочки были не так заметны, но все же они были! Болезнь стремительно распространялась!
«Вот так. Никакая это не паранойя, а интуиция человека, хорошо знающего все прелести жизни в закрытом пространстве. Сколько станций, где тревогу не забили вовремя, превратилось в могильники? То-то и оно. Не попадай в список растяп. Не для того ты отвоевывал Подбелку у красных, чтобы сдать ее чуме.
Не паниковать. Незаметно посоветоваться с Аршиновым. Изолировать часового и Лумумбу. Задушить заразу в зародыше».
Томский взглянул на часового. Болезнь прогрессировала. Рой язв вполз на лоб. Здесь они отчего-то не могли лопнуть. Лоб часового раздулся, нависнув над глазами уродливым козырьком. Томский понимал, что действовать надо без промедления, но не мог сдвинуться с места.
А опухоль все увеличивалась. Парень окончательно перестал походить на человека.
Все, что произошло дальше, было и неожиданным, и предсказуемым. Кожа натянулась до предела и все-таки лопнула. Слизь окатила Лумумбу с ног до головы, а он все продолжал улыбаться.
Изолировать больных поздно. Карантин уже не поможет, как и советы Аршинова. Остается только одно.
Толик повернулся. Не спеша, чтобы ничем не выдать своего волнения, двинулся к генератору. Добраться до автомата и… Тяжелое, но единственное решение проблемы. Больным уже ничем не поможешь. Их придется убить. Во имя жизни других.
Томский увидел спину Аршинова, склонившегося над генератором. Пусть себе работает. Потом он все объяснит прапору, и тот его поддержит. Толик протянул руку к «калашу», но взять его не успел. Аршинов что-то учуял, успел ухватиться за приклад. Быстрый, сука. Не по возрасту ретивый.
— Ты чего, Толян? — прапор потянул автомат к себе. — Что случилось?
— А ты чего?
Томский не смотрел в лицо Аршинову, зато отлично видел его руку. Испачканную в машинном масле и… тоже покрытую щедрой россыпью знакомых язвочек. Готово дело. Теперь придется прикончить и Аршинова. Судя по скорости распространения заразы — не только его.
— Отдай мой автомат!
— Еще чего! И не подумаю!
— Так надо, Лёха. Ты все поймешь. Потом…
Прапор не пошел на предложенный компромисс. Томский понял, что сейчас произойдет, но защититься не успел. Аршинов врезал ему кулаком в челюсть и окончательно завладел автоматом.
— Если крыша поехала — так и скажи. Неча за оружие хвататься.
Анатолий понял, что сидит на полу. Тряхнул головой. Осмотрелся. В первую очередь взглянул на часового, из-за которого заварилась вся каша. Парень продолжал болтать с Лумумбой и, что самое главное, выглядел абсолютно здоровым. Никаких язв. Что же произошло?
«А произошло, Толян, следующее. У тебя была галлюцинация, и ты едва не устроил пальбу. Хотел пристрелить даже Аршинова. Во имя жизни. Лихо!»
Толя увидел перед собой протянутую ладонь прапора, вцепился в нее и встал на ноги.
— Фу-у! Душно-то как!
В подтверждение своих слов Томский рванул ворот сорочки. Не стоит Лёхе знать о галлюцинации. Пусть думает, что имел дело с небольшим приступом, случившимся из-за духоты. Только вот жест получился слишком импульсивным — сорочка с треском порвалась, на пол посыпались пуговицы.
— Душно, говоришь? — Аршинов смерил друга подозрительным взглядом. — Может и душно. А «калаш» тебе на кой сдался? Ко лбу, что ли, хотел приложить? Не, Толян, так дело не пойдет. Видел бы ты сейчас свою физию! В гроб красивше кладут. Признавайся, паря, сколько ночей не спал?
— Ну, две…
— Тогда вали к себе и постарайся вырубиться хоть на пару часов. Договорились?
— Договорились…
Томский кивнул, повернулся и медленно побрел к ступеням, ведущим в вестибюль. Зря он ляпнул насчет духоты — на станции скорее холодно.
— Эй, Толик!
— Че, Лёш?
— Гайку-то отдай.
Анатолий понял, что до сих пор сжимал в кулаке гайку. Так сильно, что на коже ладони остались красные вмятины. Он швырнул гайку Аршинову. Улыбнулся прапору, увидев, как ловко тот ее поймал.
