— Клептоманка проклятая! — в сердцах крикнул майор. Он чувствовал, что обретет способность двигаться только тогда, когда эта наглая тварь уже удерет — и тогда будет поздно.

— И тебе того же!

Кошачья лапа снова вытянулась, и тварь стала деловито отвинчивать шурупы, на которых крепилась вентиляционная решетка. Та жалобно задребезжала, и чем дальше, тем дребезжание становилось сильнее и пронзительнее. Кошка заурчала в ответ.

Картинка сна пошла рябью, словно бы задергавшись от дребезжания. Шерсть у кошки встопорщилась, она напружинилась — и это последнее, что успел разглядеть во сне следователь.

Сон исчез — осталось только дребезжание, которое становилось все громче и громче, пока до майора не дошло, это — будильник. Самый обыкновенный будильник в квадратном пластмассовом корпусе с круглым красным циферблатом. Будильник, который майор Ромодин завел незнамо зачем — ведь сегодня у него был выходной. Хотя, конечно, раз на раз не приходится: раздастся телефонный звонок, и день мигом перестанет быть свободным.

Но на сей раз ничего подобного не предвиделось.

«Что за идиот!» — выругал себя майор. И тут же вспомнил, зачем он завел будильник на полдевятого. Да, конечно, сегодня собирается клуб филателистов, и туда стоит подойти, чтобы выяснить, сколько в городе специалистов по «земствам». А уж дальше можно будет пройтись по этому списку.

«Вот негодники, и не спится же им по воскресеньям!»

И все же глаза ему пришлось открыть. Будильник не умолкал, словно наглая говорящая кошка из его странного сна.

К сожалению, миром правят «жаворонки», а не совы. Иногда это раздражало Ромодина, но чаще он считал, что все делается так, как должно. Но сегодня мир, заточенный под «ранних пташек», раздражал его несказанно. Ведь что стоит этим самым коллекционерам приходить на встречи часов в двенадцать, в час, как следует позавтракав, посмотрев «Утреннюю почту» и новости по телевизору. Ан нет — торопятся со всего города ни свет ни заря.

И если хочешь хоть что-то разузнать, приходится спешить самому.

Ни свет ни заря.

Следователь не сразу понял, что его бесит не только ранний поход в клуб коллекционеров. Куда неприятнее оказался этот разговор во сне — ничего хорошего он не предвещал. А эта наглая тварь заговорила о тех вещах, о которых он вообще старался не вспоминать.

И ведь не накажешь ее, за шкирку не встряхнешь! Потому что сон — это часть тебя самого.

Вставать майору все же пришлось.

Сделал он это по-военному быстро. Десяти минут не прошло, как майор Ромодин уже стоял у плиты, готовя яичницу. Конечно, без этого можно было и обойтись — позавтракать жареными пирожками где-нибудь в городе, тем более, что они стоят копейки. Но все же лучше было не травмировать желудок понапрасну — и так этими самыми пирожками, бурыми от фритюра, постоянно приходится перекусывать по рабочим дням. А если это делать еще и по выходным, можно очень быстро нажить гастрит или еще что-нибудь похуже.

Стоя у плиты, Ромодин размышлял о своем дурацком сне. Непонятно, откуда взялись эти высокие потолки, под которыми чувствуешь себя так неуютно?

Следователь привык жить в «хрущевке», где до потолка, при желании, можно было дотянуться рукой. Кому-то это могло показаться неуютным — мол, не хватает воздуха. Но Ромодину нравилось именно это, такой комфорт кабины дальнобойного грузовика: есть место для сна и для работы. Причем от одного до другого — полшага. И все. Майору Ромодину вполне достаточно.

Да и убирать в небольшой квартире приходится меньше. А все эти совмещенные санузлы его совершенно не беспокоили.

«Ну, и что такого хорошего в этих загранфильмах? — спрашивал он, когда на работе обсуждали очередной фильм, просмотренный в видеосалоне (как правило, одним из первых смотрел Гриша, находя это модным). — Живут эти буржуины в таких домах, что грабь — не хочу. Будь у нас так — ведь и представить себе немыслимо, насколько у нас прибавилось бы работы!»

Гриша возражал, но Ромодин оставался неколебим: он и в самом деле не променял бы «хрущевку» на загородный коттедж «как у американцев». Что поделать — «закоренелый горожанин со стажем в тридцать семь лет», как сам следователь говорил о себе.

И это было истинной правдой.

Итак, сегодня надлежало отправиться в этот самый клуб коллекционеров. Как именно он станет искать специалистов по «земствам», Ромодин представлял плохо. Да и сам клуб располагался вовсе не там, куда он ходил еще школьником. Теперь он «заседал» в самом центре города, около Горсовета и Исаакия.

Майор выглянул в окно — кажется, серое небо предвещало типичный петербургский дождь. «Ага, именно петербургский, не ленинградский, — улыбнулся он этой мысли. — Уже начинаю думать правильно».

Во всяком случае, солнца не было. В окно был виден еще один «хрущевский» дом — всего же на улице ровной шеренгой выстроилось ровно пять «хрущевок» — пейзаж, который можно найти в любом спальном районе Ленинграда. На другой стороне стояла АТС, построенная уже в тут пору, когда Ромодин здесь поселился — массивное здание из красного кирпича кто-то из остроумных местных жителей окрестил «Бастилией».

Майор помнил, что сразу после сдачи объекта дом «украсили» плакатом с портретом Брежнева и словами «Решения XXVI съезда КПСС — в жизнь!» Стандартный типовой лозунг.

Теперь наглядная агитация стала другой: вместо генерального секретаря ЦК партии на нем красовался рабочий в каске. Стал иным и лозунг: «1917–1987 — Перестройка — продолжение Великого Октября!» Так он и висел уже целых два года, хотя уже успел порядком почернеть от уличной пыли и копоти.

Лицо майора сделалось хмурым, едва он вспомнил этот странный сон.

По крайней мере, ясно было одно — к нему неуловимый вор вряд ли заглянет. К чему? Что тут красть? Коллекцию почетных грамот, полученных еще в школе, а теперь пылящихся в кладовке? Больше — совершенно нечего.

Но майора смущал не только похититель антиквариата. Он неудержимо мрачнел всякий раз, стоило только намекнуть на его детство и учебу в школе. Иногда создавалось впечатление, что Ромодин вообще в школе не учился — вот так сразу и возник, когда после института вовремя подвернулась «комсомольская путевка» в милицию. Знакомые ахнули — да как ты можешь?! Некоторые даже перестали с ним здороваться, на что будущий следователь не обратил никакого внимания — или сделал вид, что не обратил. Казалось, его полностью увлекла новая работа — будто хотел убежать от каких-то неприятных воспоминаний.

Мать к тому времени уже умерла, а отца он и вовсе не помнил. К тому же, новоиспеченный милиционер считал, что мать наверняка одобрила бы его выбор — а если и не одобрила бы, то не стала бы препятствовать.

Она-то смогла бы его понять.

К тому же, милиция — это не КГБ, ловить диссидентов и тех, кого брали «за хранение и распространение антисоветской литературы», ему не пришлось бы ни при каких обстоятельствах. А арестовывать воров, делая город более спокойным и пригодным к обитанию местом — это Ромодин считал вполне почетным делом.

Как в известной песне из телефильма «Следствие ведут знатоки»:

Если кто-то кое-где у нас порой
Честно жить не хочет,
Значит, с ними нам вести незримый бой —
Так назначено судьбой для нас с тобой…

В последнее время этой песни с «кое-где» и «кто-то» было не слышно. Еще бы — обнаружилось, что не «кто-то», а много кто, и не «кое-где», а повсеместно. Теперь об этом говорили по радио и телевидению, писали в газетах, ничего не скрывая.

Гласность, мать твою!

Иногда «не скрывали» настолько, что даже Ромодину стало казаться, что корреспонденты нарочно выискивают самые чернушные факты, а если таковых не находится, то их просто придумывают.

Что ж, пора было собираться — если он не хотел опоздать. «Посмотрим, что там у них за ярмарка», — хмыкнул следователь, надевая в прихожей черное весеннее пальто. Пожалуй, это было вполне по погоде — есть в начале мая такой недолгий период, когда запоздалая весна делается холодной. «Закрой окно, не май месяц!» — говорят горожане, и самая прелесть в том, что сейчас именно май.

Сегодня был именно такой день.

Ромодин поморщился — ветер был неприятным.

Пришлось дожидаться автобуса — впрочем, недолго, трасса была вполне оживленной.

И все же куда более неприятным казался сон, никак не шедший из головы. И дело тут вовсе не в вороватой кошке, а в том, что он услышал слова: «Ну, если только не найдешь способа вернуться в свои шестнадцать лет! А как вернуться в прежние годы, придумай сам!..»

— Сволочь! — тихо пробормотал следователь.

Вернуться в прежние годы?! А если ему не хочется туда возвращаться?!

А ему очень не хотелось. Потому что то время было совершенно иным, и пионер Саша Ромодин никак не мог предположить, что станет когда-то расследовать дела о дерзких кражах.

Нет, совсем нет!

Он должен был окончить школу с золотой медалью, а потом поступить в университет — на матмех. А за это время стать… ну, минимум, чемпионом мира по шахматам среди молодежи.

Мечтать о таком в детстве могут многие (хотя больше мечтают все же о космических полетах). Но Саша не просто мечтал. Чемпионом Ленинграда он стал — среди юниоров, разумеется. Но мог запросто обыгрывать взрослых, и даже старенький гроссмейстер Михаил Ботвинник как-то заметил, мол это — будущая смена.