Сергей Бузинин

Часовой Большой Медведицы

В часы, когда все бесполезно
И смысла нет на свете жить,
Над черной бездной, жуткой бездной
Нас держит тоненькая нить.

Л. Дербенев

Из всех возможных решений выбирай
Самое доброе.

А. и Б. Стругацкие «Волны гасят ветер»

Пролог

— Школ-л-ла! Стаа-на-вись! Р-р-рав-няйсь! Смир-р-р-на! Р-р-равненье н-на с-с-средину!

Моложавый полковник окинул беглым взглядом вытянувшиеся во фрунт шеренги курсантов в парадной форме и, четко развернувшись через левое плечо, отпечатал на плацу несколько шагов, остановившись напротив генерала — начальника Высшей школы милиции. Короткий полет руки к козырьку фуражки, столь же короткий доклад, и полковник отходит в сторону, освобождая генералу путь к микрофону.

— Здравствуйте, товарищи курсанты! — динамики, размещенные по углам, разнесли зычный генеральский голос не только по всему плацу, но и по ближайшим окрестностям.

— Здра-жлам-трищ генерал-лейтенант! — слитный рев трех сотен юных глоток вызвал доброжелательные улыбки на лице руководства и заставил взметнуться вверх стаю голубей.

— Поздравляю вас с окончанием обучения в нашей славной школе!

— Ур-р-р-а-а-а! Ур-р-р-а-а-а! Ур-р-р-а-а-а!

— Согласно приказу номер двести сорок пять дробь сто семнадцать от двадцатого апреля 20… года всем выпускникам ВШМ присваивается первое специальное звание — лейтенант юстиции! К церемонии вручения дипломов приступить!

Со всех сторон плаца, под печатный стук шагов, понеслись команды, доклады, поздравления и радостные, абсолютно неуставные вопли.

Аккуратно, чтобы не заметили со стороны, Мишка переминался с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди и жалея о невозможности снять фуражку и почесать затылок. К тому моменту, когда наконец-то прозвучала его фамилия, Канашенков, радуясь хоть небольшой возможности размяться, звонко заорал «Й-а-а!!!» и сделал шаг вперед, рассекая воздух рублеными движениями рук, словно отделяя старую жизнь от новой. Вчера — курсант, сегодня — офицер. Наконец-то!..

Короткое напутственное слово начальника курса, диплом и переливающиеся золотом первые погоны с одним васильковым просветом и двумя маленькими звездочками.

Все дальнейшие события этого дня остались в памяти только в виде ярких, полных оглушающей радости фрагментов. Церемониальный марш. Прощание со Знаменем. Сотни фуражек, взлетающих вверх, подобно стае птиц, под радостные вопли: «Свобода!» Выстрел открывающейся бутылки шампанского и счастливый вопль кого-то из сокурсников: «За имперский сыск, господа офицеры!» Длиннющие столы ресторана и радостная команда Федьки Глотова, пропитанная язвительной иронией: «К приему пищи — приступить!».

Широко улыбаясь, Канашенков шагнул к столу… и взвыл. С глухим стуком что-то твердое больно вонзилось ему в бедро, и чей-то шипящий голос произнес возмущенно-удивленным тоном:

— Лейтенант! Что вы себе позволяете, лейтенант?!

Морщась от боли, Мишка приоткрыл глаза, судорожно соображая, куда подевались ресторация и товарищи по курсу. Прямо перед ним, за широким столом, нахохлившись, словно высматривающий добычу гриф, гневно посверкивала стеклами очков сухопарая тетка-кадровик с майорскими погонами на сутулых плечах. Потирая виски, чтобы хоть как-то ослабить похмельную боль, юный лейтенант под мерное постукивание молоточков маленьких кузнецов, поселившихся у него в голове, с трудом выстраивал свои мысли, словно старый сержант первокурсников.

«Если я болею с похмелья — значит, я пил. Если я пил — был повод. И повод имелся, и лейтенантом меня величают — значит, выпускной парад мне не приснился. У-у-й! Как голова бо-о-олит… Точно состоялся. Только вот зачем я столько пил, я ж больше трех рюмок зараз никогда… Это все Федька Глотов: «За наши звезды, за наши погоны!», чтоб ему сегодня никто минералки не поднес! А теперь я в каком-то кабинете в гостях у сказки, тьфу ты, черт, у какой-то тетки. Правильно! Сегодня — распределение. Значит, я у кадровиков. Хотя, учитывая, насколько тетка похожа на Бабу-ягу, может, я все же в сказке. Только больно страшненькая сказка получается, так что пусть я лучше в отделе кадров буду».

— Виноват, товарищ майор, на жаре разморило, — лейтенант расправил плечи и попытался вытянуться, одновременно гипнотизируя неприглядную тетку чуть наивным, по-детски открытым взглядом, — больше не повторится.

— Знаю я вашу жару, — чуть приветливей прошипела кадровичка, вытягивая тонкую, морщинистую шею над воротником форменной рубашки и становясь похожей на старую кобру из мультфильма про Маугли. — Жара-то небось сорокаградусная была?

Канашенков, соглашаясь с теткой, забавно шмыгнул носом и покаянно опустил голову.

— Для чтения нотаций, молодой человек, у меня нет времени, — старая грымза по-змеиному выгнула шею. — У меня и поважней дела найдутся. Да и у вас, смею надеяться, тоже. Не знаю, да и знать не желаю, за какие уж заслуги, но почему-то руководство вас распределило в город N-ск. Удивительно приятный такой городок. Правда, контингент там, прямо скажем… э-э-э… нестандартный, очень мягко говоря — необычный такой контингент, а показатели почему-то лучшие по России. Ну, да сами все на месте увидите, а пока возьмите направление и другие документы. Хорошо. А теперь распишитесь. Здесь, здесь и вот здесь. Все, лейтенант. Свободны!

…После недолгих сборов, а какие еще могут быть сборы у свежеиспеченного лейтенанта, все имущество которого помещается в одном стареньком чемодане, пусть даже он (подарок бабушки, можно сказать, овеянная легендами семейная реликвия) и чрезвычайно вместителен? Быстро упаковав свое добро, Канашенков тепло распрощался с еще не получившими назначения приятелями и отправился на вокзал. К его радости, билеты на ближайший поезд еще оставались. Мишка, внутренне содрогаясь от ожидания обычной, чуть презрительной усмешки кассирши, дрожащей рукой просунул в окошко кассы свое милицейское проездное предписание. Однако вопреки его опасениям кассирша, мило улыбнувшись, произвела невидимые ему манипуляции, и через несколько минут он стал счастливым обладателем билета в купейный вагон.

Состав встретил Канашенкова зеленым блеском новеньких вагонов, с любопытством подмигивающих пассажирам сияющими глазами чисто вымытых окон. Приветливая, молодящаяся проводница окинула лейтенанта оценивающим, масленым взглядом, после чего с фальшивым сожалением посетовала, что вагон полупустой и до станции назначения он будет в купе один. Назвав ему номер места, она плотоядно облизнула губы и о чем-то задумалась, глядя куда-то в область Мишкиной талии.

Последующие несколько часов запомнились ему только плавным покачиванием и мерным перестуком вагонных колес, под которые так приятно дремать. Возможно, он бы проспал всю дорогу, если бы не чей-то испуганный писк в коридоре вагона, заглушаемый полупьяным ревом. Недовольно поморщившись, Канашенков встал с вагонной койки и рывком отодвинул дверь. Напротив его купе, над тщедушного вида мужичком в помятом пиджаке, поблескивая на солнце выбритой башкой и отравляя атмосферу перегаром, навис громила в спортивном костюме.

— А-а-атставить! — заорал Мишка, пытаясь воспроизвести интонации ротного старшины. — Гражданин! Предъявите ваши документы!

Услышав его вопль, браток испуганно вздрогнул и как-то очень медленно развернулся в его сторону. Увидев, что крикун особой опасности не представляет, качок злорадно осклабился и занес над Мишкиной головой пудовый кулак. Внезапно поезд сильно качнуло на стыке рельсов, и Канашенков, не сумев удержаться на ногах, неожиданно для себя самого, да и для нападавшего тоже, полетел в сторону бандита, врезавшись лбом в его подбородок. Лейтенант еще успел увидеть собирающиеся в кучку ошалелые от неожиданности глаза на изумленной морде оседающего братка, как вдруг что-то с грохотом свалилось ему на затылок. Потом в голове раздался взрыв, в глаза ударил сноп искр, уходящий куда-то в темноту, и он потерял сознание.

Возвращение в реальный мир было, мягко говоря, болезненным. Голова трещала, все тело ныло, открывать глаза не хотелось категорически. С трудом заставив себя разлепить веки, Мишка пару минут не мог сообразить, почему койка раскачивается на уровне его глаз, и каким образом он умудрился зависнуть в воздухе и, только ударившись виском об угол вагонного столика, сообразил, что сидит на полу.

Потирая ушибленную голову, Канашенков долго не мог припомнить, что же или кто отправил его в нокаут. То, что бандюк ударить его не успел, он помнил точно, но если не он, тогда кто? Он обвел не желающим фокусироваться взглядом все вокруг: дверь закрыта, посторонних нет. Лишь чемодан, вальяжно раскинувшийся на полу, поблескивая никелем замков, словно язвительной ухмылкой, намекал, кому же хозяин обязан нежданным беспамятством.

Словно Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота, Мишка с неимоверными усилиями поднялся. Кряхтя и постанывая, занес он ногу, чтобы пинком загнать чемодан-предатель под полку, когда луч солнца, скользнувший по замкам, исправил тому злорадную усмешку на тоскливую мину.

При взгляде на понурый раритет желание мстить пропало, и Канашенков, невнятно бормоча ругательства под нос, вышел в коридор и направился навестить проводницу в надежде разжиться чаем.

После вежливого стука за дверью убежища проводников раздалось надсадное кряхтение, гулкий кашель и непонятный скрип. Дверь отъехала в сторону, и Мишка недоуменно уставился на сутулого старичка в тужурке проводника, с отливающей зеленью окладистой бородой и такой же, зеленоватой, кожей. Из-под форменной фуражки виделся длинный, похожий на корявую ветку нос. Уперевшись в дверной косяк сухими и тонкими пальцами, старичок вопросительно взглянул на юношу и прокашлял:

— Слухаю вас, молодой человек. Чаво изволить желаете?

— А… это… тут вроде бы женщина должна быть, — оторопело произнес Мишка, с удивлением разглядывая проводника, — ну мадам, такая вот… — Он несколько раз взмахнул руками, обрисовывая наиболее выдающиеся формы, запомнившейся ему проводницы. — Я хочу ее…

— Выражайтесь яснее, товарисч! — проскрипел проводник, назидательно поднимая палец-сучок кверху. — Мадамов мы тут не держим, нетути таковых в прейскуранте. Так что вы меня не задерживайте и говорите яснее, чего вам: чаю али кофию? Какавы предложить не могу, она, как и мадамы ваши, в прейскуранте не обозначена. А других напитков не держим-с.

— Тогда мне чаю, пожалуйста, — чуточку осмелев, пробормотал Канашенков. — С сахаром, если можно. Он-то в прейскуранте обозначен?

Уже направляясь к себе со стаканом чая, Канашенков расслышал, как за его спиной, разговаривая сам с собой, возмущенно бурчал проводник: «Ишь ты! Мадамов яму подавай! Фулюган форменный! Почему форменный, говоришь? Так ен же в форме! Как только таких фулюганов в милиции держуть…»

Неторопливо выпив чай, отдающий мятой, хвоей и еще какими-то лесными травами, Мишка подмигнул чемодану, выставившему любопытную рожицу из-под полки, и завалился спать. Завтрашний день, по всем приметам, должен был стать донельзя интересным и принести с собой кучу новых впечатлений. Он даже не предполагал, насколько день грядущий его впечатлит.

Среда. Неделя первая

Солнце пылало над городом — пылало так, что все небо в зените стало белым, словно расплавленный металл. Под жаркими солнечными лучами люди теряли всю свою неспешность, вальяжность и самоуверенность и торопливо искали укрытия в тени домов и под полосатыми навесами уличных кафе.

Канашенков в полном изнеможении в очередной раз — десятый? двадцатый? тридцать четвертый? — бросил чемодан на мягкий асфальт. Он пребывал в тихом и унылом отчаянии. В багаже нашлись бы и джинсы, и футболки, но ему хотелось явиться на свое первое место службы в форме — и это стало роковой ошибкой. Первой, но далеко не последней.

Новенькая милицейская фуражка отказывалась занимать положенное ей по уставу место на два пальца выше бровей ее хозяина и крутилась на коротко стриженной и взмокшей от пота голове так, что не будь шаровое шарнирное соединение к данному моменту изобретено, Канашенков непременно придумал бы его сам.

Поначалу путь от вокзала до отдела милиции казался легким, необременительным и настолько очевидным, что предложения таксистов «подвезти» выглядели несусветной наглостью. Однако, чем больше удалялся Мишка от вокзала, тем путешествие все более и более напоминало странствия избранного народа в пустынях Аравии. Притом что у евреев имелся хотя бы Моисей, а у него — лишь путеводитель по городу, купленный на вокзале.

При первом взгляде на карту предстоящий маршрут показался простым и понятным, особенно если вести по листу пальцем, отчеркивая нужное направление. Но, как водится, реальная городская география разительно отличалась от нарисованной. Можно сказать, отличалась радикально. Переулок, отмеченный на карте как проходной, оказался перегорожен стеной металлического гаража, проржавевшей и раскаленной даже на вид. Пришлось искать обход. Спустя пятнадцать минут чертыханья и поминания всуе руководства Школы МВД нашелся более-менее подходящий маршрут. Однако на месте пустыря, растекшегося по карте города кляксой, возвышалось странное здание четырехугольной формы, окончательно превратившее Мишкины поиски в передвижение по ленте Мебиуса. Поиски пришлось возобновить, призвав на помощь столь необходимый опыт чертыханья. Впрочем, теперь поминалось всуе не только руководство Школы, но и начальство местного отдела милиции, замаскировавшее свою резиденцию столь искусно, словно стремилось спрятать убежище то ли от врагов внешних и внутренних, то ли от докучливых заявителей и досужих посетителей, то ли от них всех вместе взятых. Обучению оперативно-розыскной деятельности в школе отводилось немало времени, но практическое применение данной дисциплины Канашенков представлял себе немного иначе. С каждой минутой он все больше понимал, почему после гордого отказа от их услуг улыбки таксистов на привокзальной площади становились такими язвительно-ехидными.

«Что ж, мне всю жизнь по этой пустыне мотаться?!» — отчаянье достигло критической точки. Осознание собственной беспомощности посреди большого города было унизительным.

Надо отметить, что, называя город, по которому он плутал, словно по лабиринту, пустыней, он несколько грешил против истины. Невзирая на жару, а может, и благодаря ей, жизнь в городе кипела. То тут, то там мелькали стайки голоногих мальчишек, и кто-то из них даже пальнул в Мишкину сторону из рогатки. Выяснять, кто именно из сорванцов произвел коварный выстрел, надвинувший фуражку ему на глаза, не хотелось, а сил догнать злоумышленника не осталось и в помине.

Шагах в сорока от Мишки двое низкорослых мужчин, потряхивая длинными, до пояса бородами, деловито возились возле открытого люка канализации, поочередно ныряя в него так, словно соревновались между собой. Миазмы, распространявшиеся из люка, вызывали мысли о химическом оружии, и потому подойти к рабочим и спросить у них дорогу он не рискнул, справедливо полагая, что без ОЗК [Общевойсковой защитный комплекс.] и противогаза он не одолеет и половины пути. Кинув настороженный взгляд на странную парочку, Канашенков отметил про себя, что не будь он уверен в том, что находится в российской глубинке, непременно принял бы данную пару за гномов, настолько оба были похожи на толкиеновских персонажей.

Так и не решившись прорваться через химзавесу канализации, Мишка в очередной раз поплелся искать обходной путь. Пропало желание даже чертыхаться, и он понуро брел в тоскливой тишине, расходуя остатки сил на то, чтобы сберечь видимость собственного достоинства. Чемодан же вел себя по отношению к своему хозяину просто предательски — больно стучал по колену и цеплялся за все кусты, ограды и калитки, мимо которых проходил лейтенант. Впрочем, расстаться с изменником он не мог — бабушкин подарок хранил в себе все имущество, включая документы.

С горем пополам Канашенков все же выполз на какую-то улицу. Успех, впрочем, стал лишь частичным: дома, расположенные на улице, имели таблички, но вот ее названия он найти так и не смог. «Я понял! Этот город создан специально для тренировки спецагентов! Тот, кто сможет самостоятельно найти дорогу в этаком лабиринте, сумеет пробраться куда угодно!» Вот только ориентированию на местности в условиях незнакомого города в Школе милиции не учили. Отсутствие мха на стенах зданий делало тщетными все попытки определить, где север, а где юг, да и до восхода Полярной звезды тоже оставалось немало времени. Прерывая его горестные размышления, на улице зазвучала разухабистая песня, доносящаяся откуда-то из-за угла.

Следом за ней на проезжую часть выпала куча-мала, распавшаяся на двух пьяненьких мужичков стандартного, среднерусского облика и еще одного, невменяемого от алкоголя, их приятеля, острыми ушами и смазливой мордочкой донельзя напоминающего эльфа.

Канашенков прислушался. «Синяя» компания со всевозможной аффектацией в голосе выводила гимн Бахусу:

Когда б вина мы не имели,
Имело ль смысл на свете быть?
С друзьями мы уразумели —
Нам без вина нет смысла жить.


Ведь верно, что мирские блага
Все происходят от вина?
Вину и честь, вину и слава —
Налей-ка, друг, еще вина!..


Чего нам в грешной жизни надо?
Стакан нам папа, рюмка — мать.
Так выпьем мы с друзьями разом
Чтоб святость пьянства доказать!

Выписывая по дороге замысловатые кренделя, троица понесла свою песню дальше по улице. Уйти сколько-нибудь далеко им не удалось. Из незамеченной раньше Мишкой подворотни, бренча разболтанной подвеской и грустно поскуливая сиреной, появился патрульный милицейский «бобик». Отчаянно скрипя тормозами и задрав кузов, словно присев в книксене, автомобиль резко остановился возле троицы гуляк. Волшебным образом задняя дверь машины, сопровождаемая зычным возгласом: «Захады!», распахнулась. Похоже, обладатель голоса был подобен гаммельнскому Крысолову, потому как выпивохи, следуя один за другим, склонив голову и закинув руки за спину, тихо и безропотно забрались в машину. Мишка наблюдал за сценой до тех пор, пока дверь машины не захлопнулась за последним узником. Собрав в кулак остаток своих сил, он со всех ног рванулся к машине.

— Люди! Подождите меня! Люди! — И встал, как вкопанный.

Полностью игнорируя присутствие Мишки за своей кормой, патрульная машина чихнула пару раз, выплюнула чахлую струю выхлопного газа и, тронувшись с места, поскрипела в неизвестном направлении. Сил гнаться за машиной не нашлось. Слегка нагнувшись вперед и уперев руки в колени, он пытался отдышаться и одновременно сумасшедшим усилием воли сдерживал слезы огорчения и обиды. Отсутствие реакции со стороны патрульного экипажа навязчиво толкало в голову древнюю поговорку о контрпродуктивности истошных криков в малонаселенных районах земного шара, сиречь — гласе вопиющего в пустыне. С трудом отдышавшись, лейтенант с решимостью отчаявшегося взялся обеими руками за ручку уже ненавистного ему чемодана, собираясь продолжить свой анабазис, когда позади него раздался скрип колес, и хриплый голос вопросил: