Я плеснул себе в лицо холодной водой и сунул в рот дольку чеснока, надеясь, что это помешает мне заснуть на ходу до того, как я должным образом обработаю рану. У меня специфическая реакция на букет веществ, содержащихся в вампирской слюне. Вместо кайфа и заряда бодрости я получаю резкий подъем температуры, тошноту, головную боль и сонливость.

Нельзя сказать, чтобы я был этим недоволен. Те, кто ловит кайф, вынуждены впоследствии расплачиваться за него собой и своими близкими. А это слишком высокая цена, о каком бы товаре ни шла речь.

У меня в кухне под столом стояла початая бутылка гранатовой настойки. Открутив пробку, я прополоскал рот горькой темно-красной жидкостью и сплюнул в раковину. От вида красных потеков на белой эмали меня замутило еще сильнее. Я вытащил аптечку из полки над холодильником и промыл укус раствором хлоргексидина.

А потом пошел в ванную и включил воду погорячее — такую, чтобы только не свариться.

У нормальных людей, живущих нормальной человеческой жизнью, в аптечке обычно хранится лейкопластырь, набор жаропонижающих, йод, моток бинта и градусник. У меня там лежали запасные латексные перчатки, фляжка освященного кагора, флакон коллоидного раствора серебра, ритуальный нож и два маленьких пузырька темного стекла — масло лаванды и масло полыни. А также хлоргексидин, стрептоцид, шприц и шесть ампул новокаина.

Иногда я жалел, что не стал сисадмином.

Я сунулся в холодильник и обнаружил, что молоко безнадежно скисло. Пришлось слегка подогреть мед и накапать лаванды с полынью туда. Запашок получился кошмарный, но практический эффект в моем положении был куда важнее комфорта. Всякий, кому время от времени приходится приводить себя в порядок, довольно быстро находит оптимальный алгоритм действий, позволяющий добиться годного результата с помощью подручных средств.

Полынь изгоняет зло, лаванда оберегает, мед питает и стабилизирует.

А коньяк, принятый в процессе внутрь, успокаивает значительно лучше, чем валерьянка.

Вылив получившуюся смесь в ванну, я добавил туда серебряной воды и столовую ложку кагора. Жечь будет капитально, зато подохнуть не даст. Потом положил на язык две таблетки баралгина, запил гранатовой настойкой и заполз в ванну. Терпеть не могу мешать алкоголь, но признаки похмелья на фоне прочих эффектов я завтра вообще вряд ли замечу.

Ощущение было такое, словно в укушенную ладонь мне разом вогнали десяток вязальных спиц. Кожу щипало, и во рту стоял вкус крови. Мерзотно донельзя.

Все, что я мог, — это лежать, закрыв глаза и закусив губу, чтобы не орать, и молча молиться. Не то чтобы я был особенно религиозен. Я хожу в церковь только по делу и с большим подозрением отношусь к священнослужителям. Но при этом я почти уверен в существовании бога. У меня есть пара косвенных доказательств его бытия и довольно стройная теория на этот счет. Кроме того, в моей жизни нередко случалось так, что кроме него, мне некому было помочь. И я все еще жив.

Вероятно, бог, прячущийся за сырыми московскими облаками, услышал меня и проникся сочувствием, потому что спустя пять минут я отрубился.

Все.

Я в домике.

Два человека живут вместе, когда не могут жить по отдельности, и переделывают друг друга изо всех сил, потому что не умеют принять партнера таким, какой он есть. Если они делают это достаточно долго, это называют любовью, верностью и крепкими семейными отношениями.

Он терпеть не может костюмы и галстуки, но влезает во все это и отправляется на ланч с ее отцом, потому что любит ее. Она не любит футбол, но героически высиживает полуторачасовой матч «Спартак» — «Зенит», изо всех сил стараясь свистеть и хлопать вовремя.

Любовь — это когда ты позволяешь партнеру переделывать тебя под идеальный образ, существующий в его голове. Потому что никто, ни один человек в мире не захочет принять тебя такой, какая ты есть. Несовершенной.

— Как печенье? — спросила Рита.

— Есть можно, но снизу подгорело и сахара слишком много, — отозвался муж, не отрываясь от монитора.

— Спасибо, я учту, — кивнула Рита и забрала у него пустую тарелку. Все-таки доел ее ужасную стряпню. Заботится.

— И на кухне что творится вообще? Засрала тут все, — бросил Папернов ей в спину. — Хоть раз в неделю можно задницу оторвать от кресла и помойку разобрать? Целыми днями дурью маешься!

Асфальт был так близко, что Рита с легкостью могла бы дотянуться до него кончиками пальцев. Когда стоишь босиком на подоконнике девятого этажа, кажется, что лететь тут всего ничего.

Не падать.

Лететь.

Рита всегда боялась смерти, но именно смертность была той вещью, которая примиряла ее с жизнью. Очень многое можно вытерпеть, если знаешь, что всегда есть возможность сбежать.

Разбудил меня телефонный звонок. Я машинально нащупал трубку на крышке стиральной машинки и поднес к уху, не открывая глаз. Больше всего на свете я хотел, чтобы меня все оставили в покое. Я умер. Во всяком случае, до завтрашнего утра. Но мои желания редко совпадают с моими возможностями.

— Алло! — буркнул я.

Звонил мой бывший одноклассник Олег Селиверстов, ныне — майор милиции. Пару раз я помогал ему по мелочи. Мне не сложно определить местонахождение украденных вещей или наложить заговор от травм, тем более если мне за это платят. Обычно я не против лишнего заказа.

Но мне не хочется чувствовать, что я на работе двадцать четыре часа в сутки. По-моему, это вполне простительная слабость.

— Кир? Извини, что так поздно, но у меня к тебе срочное дело, — сказал он.

— Насколько? — спросил я. Ладонь жутко чесалась, а в самом ее центре белела жирная точка новенького шрама. Вампирский укус заживает куда быстрее собачьего, хотя процесс лечения весьма болезненный. Проблема не в аккуратной дырочке, а в том, что попадает через нее в твою кровь.

— Скажем так — твоя консультация нужна мне вчера, — ответил Олег. — Ты можешь поймать машину и приехать?

— Сейчас два часа ночи, — заметил я. — И, откровенно говоря, я довольно паршиво себя чувствую.

— Хорошо, — покладисто сказал он. — Не поймать машину, а вызвать такси. Кир, у меня на руках очень странное убийство. Настолько странное, что Грищенко сам предложил обратиться к тебе. Я уже вписал тебя в ведомость.

— А ты не мог бы в следующий раз сначала спросить, какие у меня планы? — поинтересовался я. — Может, я вообще не в Москве!

— А ты не в Москве? — забеспокоился он. — Так… Я думаю, мы сможем организовать тебе оплату билета на самолет, но ты должен прямо сейчас…

— Я дома, — мрачно признался я, перебив его. — Я только что вернулся с очень тяжелой встречи с клиентом.

Мне было интересно, оставит ли он меня в покое, если я сейчас наору на него матом. Нет, вряд ли. Не думаю, что я мог бы сказать ему что-то, что бы его удивило. Если честно, я был уверен, что Олег ругается матом куда лучше, чем я. У него практики больше.

— Отлично! — обрадовался Селиверстов. — В следующий раз, обещаю, я позвоню тебе заранее.

Я знал, что он врал. Каждый раз, когда мы с ним работали вместе, моя консультация требовалась уже вчера. В крайнем случае — прямо сейчас. Олег почему-то считал, что это вполне согласуется с правилами хорошего тона.

— Все, — сказал он. — Жду тебя через час.

И тут же отключился. Я набрал номер круглосуточной службы такси и обреченно полез в шкаф искать свежую футболку.

Зачем, спрашивается, я вообще взял трубку?

Мой дом — моя крепость. Офис обходится мне недешево, но мне приходится позволять себе эту роскошь. Мне нравится думать, что никакой монстр не придет ко мне тогда, когда я сплю, только потому, что однажды мне пришлось на него работать. Один раз я нарушил этот принцип, и последствия аукаются мне до сих пор. Бывает, что я вообще никого не хочу видеть, но некоторые наши желания выходят за пределы наших возможностей.

Если вы живете в Москве, у вас в любом случае будут соседи. И вам крупно повезет, если ваши взаимоотношения сведутся к приветствию друг друга на лестнице. Мне в таких вещах везет редко.

— Кирилл Алексеевич! — Голос Аллы Семеновны был тих, но полон справедливого негодования. — Вы не могли бы придерживать дверь подъезда, когда в очередной раз идете на улицу в два часа ночи? Ей-богу, издевательство какое-то! У меня мигрень, бессонница, а вы все ходите и долбите, ходите и долбите!

Дверь квартиры напротив была приоткрыта, и в прихожей горел свет. Прямо над накинутой цепочкой маячил гневный подбородок и осуждающе вздернутый нос Аллы Семеновны. Лоб ее был обмотан полотенцем, без которого я свою соседку не видел ни разу за те пять лет, что мы делим лестничную площадку.

— Извините, — покаянно пробормотал я, нажимая на кнопку вызова лифта.

— Сколько можно? — поинтересовалась Алла Семеновна. — Сколько, по-вашему, можно измываться над пожилым человеком? Все нормальные люди приходят с работы не позже восьми, смотрят телевизор и ложатся спать. Только вы вечно по ночам шастаете! Никакого покоя нет!

— Извините, пожалуйста, — повторил я и проскользнул в двери наконец-то подъехавшего лифта.

— Притон какой-то! — громко прошипела она мне в спину. — Ходят, долбят, звонят! Дня им не хватает, чтоб вам всем провалиться!