Как природный процесс может быть «должен» или «виноват»?

Значительную часть атеистической публицистики составляют гневные обличения церковников, повинных в лицемерии, жестокости, воспрепятствовании человеческому прогрессу, насаждении обмана и суеверий, физическом и психологическом ущербе, всех войнах и вообще всех бедах этого мира.

Обвинения эти попросту неверны (о чем стоит говорить отдельно), но мы остановимся на другом. Чтобы обвинять других людей в нравственных преступлениях, нужно исходить из реального существования двух явлений: нравственного закона, обязывающего всех людей, и свободной воли.

В самом деле, чтобы говорить о том, что какие-то люди виновны и заслуживают осуждения (а не просто не нравятся нам лично), мы должны признавать, что они были обязаны поступать так, а не иначе; существует закон, который все люди должны соблюдать, — и они заслуживают осуждения, если его не соблюдают.

Говоря, что N — негодяй, и приглашая других разделить мое негодование, я, очевидно, не имею в виду, что N не соответствует лично моим представлениям о прекрасном — или представлениям моей группы. Он и не обязан соответствовать. Я неизбежно предполагаю, что добро и зло — это реальность, и все люди, включая N, обязаны творить добро и избегать зла.

Более того, я исхожу из того, что N — личность, обладающая свободной волей. Он мог бы и не совершать негодяйств, если бы сделал такой выбор. Это было в его власти. Если действия N всецело обусловлены естественным процессом, который протекает согласно неизменным законам природы, предъявлять ему претензии так же странно, как лесному пожару.

Проблема в том, что в атеистической картине мира не может существовать ни свободной воли, как мы уже это рассмотрели, ни объективного нравственного закона.

В самом деле, в мире без Бога любые утверждения вида «ты должен» или «ты неправ и виновен, если не соблюдаешь определенного нравственного закона» могут исходить только от людей и их коллективов. Совесть — это не больше чем голос коллектива. Конечно, раз мы привыкли слушаться этого голоса, мы будем испытывать дискомфорт, нарушая предписания группы, к которой мы принадлежим.

Как-то я читал историю об одном индийце, который поехал учиться в Англию. Он убедился, что англичане — чудовищно бездуховные по индийским меркам люди. Их вообще не интересует ни карма, ни переселение душ. Тем не менее они живут гораздо богаче и благоустроенней, чем индийцы. Глубоко огорчившись на родную культуру, молодой человек пошел в ресторан и съел там говяжью отбивную — страшный грех в его родных местах. После этого он чувствовал себя ужасно, его терзали невыносимые угрызения совести.

Мы, глядя со стороны, не видим в употреблении говядины преступления — у нас это вовсе не табу. «Совесть», угрызавшая молодого индийца, была не больше чем продуктом его воспитания в определенной культуре.

Как сказал немецкий мыслитель Фридрих Ницше: «Голос стада еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: „У меня уже не одна совесть с вами“, — это будет жалобой и страданием».

В мире без Бога вообще любые нравственные страдания есть страдания о говяжьей отбивной — совесть не может быть ничем иным, как «голосом стада». Но почему мы обязаны повиноваться этому «голосу стада»? Почему именно этого стада, а не другого?

Если индиец гневно упрекнет нас в употреблении говядины, не пожмем ли мы плечами: в твоей культуре это табу, а в нашей — нет? Если он будет настаивать на том, что мы обязаны воздерживаться от говядины и тяжко виновны, если ее все-таки едим, мы, вероятно, спросим: «С чего ты взял, что мы обязаны повиноваться твоим обычаям и что пренебрежение к ним делает нас виновными?»

Но это справедливо для любого нравственного суждения в мире без Бога: «Ты должен!» — «Кому? Да и вообще, с чего вы взяли?».

Противоречие атеистической риторики в том, что она содержит, во-первых, моральные претензии к христианам, которые поступали плохо, поэтому виновны и заслуживают порицания, во-вторых, провозглашает картину мироздания, где эти претензии полностью бессмысленны.

В рамках материализма не существует ни объективного нравственного закона, который люди были бы обязаны соблюдать и нарушение которого делало бы их виновными, ни свободной воли, по которой они могли его соблюсти или нарушить.

Каким же образом в такой картине мира люди могут быть виновны? В чем может быть виновен процесс в коре головного мозга, который неизбежно развивается согласно неизменным законам природы? И перед кем это он может быть виновен?

Опыт переживания ценностей

Известный атеист Ричард Докинз подарил миру чеканную фразу: «Во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». Вселенная, какой ее видит атеизм, стерильно безценностна. В ней есть лишенная сознания и воли материя, которая просто развивается по никем не установленным, но неизменным законам. У материи не может быть суждений и предпочтений. Она не может ничего ценить. Она не может чего-то требовать или обещать.

Мы, люди, — существа, которые переживают ценности; причем наш опыт ценностей указывает на то, что мы их открываем, а не создаем. Мы не назначаем что-то ценным — мы признаем ценность, которая существует независимо от нас.

Как-то я читал рассказ молодой женщины об ее обращении. Будучи студенткой, она была атеисткой и поклонницей австралийского философа Питера Сингера, для которого, например, взрослая свинья ценнее человеческого младенца, потому что ценность живого существа определяется его интеллектом, — а свинья гораздо умнее. (Сингер не только поддерживает аборты, но считает допустимым и умерщвление уже рожденных младенцев.)

Однако время шло, она вышла замуж и родила ребенка, — и, когда она взяла его на руки, ее внезапно поразило, какую же чушь и бред она несла раньше. Безусловная ценность маленького человеческого существа — очевидная, не нуждающаяся в доказательствах, — была для нее непосредственно переживаемым опытом.

Конец ознакомительного фрагмента