Сергей Ковалев

Биотеррор

Смутился Дьявол. И ощутил Господь, как ужасно добро.

Кинофильм «Ворон»

ПРОЛОГ

— Пощади!

Вместо крика — жалкий хрип.

— Довольно! Прошу тебя…

Бесполезно.

Он знает.

Нет пощады тому, кто возжаждал сравниться с Создателем.

Нет милосердия к тому, кто осмелился посягнуть на всеведение.

Он возомнил себя провидцем, выискивая следы будущего в колонках астрологической цифири и страницах древних книг. Как часто досадовал он на смутность этих следов. И Создатель с ироничной щедростью откликнулся на его жалобы. Не жалким ручейком — бурным потоком видения захлестнули пылающий в лихорадке разум. И сколь разительно они отличались от его обычных предсказаний. Не было больше туманных образов, которые приходилось выражать столь же туманными словами. Он видел будущее так же отчетливо, как зеленую обивку стен спальни и старую бронзовую чернильницу на столе.

К счастью, приступ длился недолго. Накатил, обжег невозможными картинами, и схлынул, оставив после себя слабость в теле и мучительное перенасыщение в душе.

Нужно бы встать, записать увиденное… Нужно ли?

Старик медленно сел на кровати, потянулся к звонку. Руки дрожали.

Пусть слуга принесет вина. Вино! Вот что ему сейчас нужно! Оглушить, затуманить сознание…

Он хрипло рассмеялся. Какая ирония! Он так жаждал четкости в своих видениях, но, получив желаемое, мечтает вернуться в уютный сумрак.

Уронил руку на одеяло, так и не притронувшись к звонку.

Нужно записать… Или нет?

Обычно он не мучился сомнениями. Понимал, что его предсказания слишком туманны, чтобы изменить будущее. Старик вообще сомневался, что будущее можно изменить. Когда он сам попытался это сделать, ничего не получилось: на его предостережение никто не обратил внимания. Король выехал на ристалище и погиб. Нелепо, до обидного нелепо. Словно высшие силы решили продемонстрировать всю бесплодность его занятия.

Но сегодняшние видения были иными. Похожими на точный алхимический рецепт, где ингредиенты стоят по старшинству. Где и когда должно совершиться некое действие, иногда — великое деяние, иногда — мелкий обыденный поступок. И вместе, суммой всех засыпанных в реторту компонентов, у этих действий был пугающий итог.

Старик выбрался из постели и доковылял до окна. Высунулся по пояс в летнюю ночь. Где-то во тьме спящего города сквозь многоголосый лай собак прорывалось пение загулявшейся компании. Цикады звенели, как тысячи маленьких токарных станков. В каком-то из соседних домов ругались мужчина и женщина. Эти привычные звуки ночного города немного успокоили старика. Он провел ладонью по лицу, отирая то ли пот, то ли слезы.

Отдышавшись, вернулся в постель, избегая смотреть в сторону рабочего стола. Записать… И этот мир изменится. Не сейчас, через сотни лет. Старик с некоторым облегчением осознал, что не доживет до этих перемен. Не увидит падающих с неба огненных стрел, выгибающегося от немыслимого жара горизонта и превращающихся в пепел городов. Не увидит взрывающих землю толстых древесных стеблей, оплетающих дома. Странных зверей, крадущихся по безлюдным улицам.

Он не мог разделить эти финалы, не понимал, какой из них — результат естественного хода истории, а какой — последствия вмешательства в него. Но оба варианта будущего одинаково страшили. Он не хотел выбирать никакой.

Но если не записывать видения, если забыть о них, убедить себя, что это был лишь ночной кошмар — это ведь тоже означает выбрать один из вариантов.

Старик вцепился в бороду и застонал.

Иногда провидение забавы ради ставит людей в положение, в котором заведомо нет правильного решения. Нельзя выбрать даже меньшее из зол, потому что они равноценны.

И отказаться от выбора тоже нельзя.

ГЛАВА 1

Комнату освещало с десяток разновеликих свечей. Установлены они были частью в подсвечниках, частью в блюдцах, а то и просто венчали вершины сталагмитов оплавленного воска. Очевидно, эстетика беспокоила хозяина в последнюю очередь.

Как и элементарный порядок.

Сумрак, в котором тонули дальние углы комнаты, не мог скрыть свисающие нищенскими лохмотьями обои, грязный пол и кучи хлама. Мусор в комнате валялся повсюду, здесь явно не убирались годами. Более-менее прибрано было только на столе, на котором высилась замысловатая алхимическая конструкция да лежала шахматная доска. Доска гармонировала с обстановкой. Некогда роскошная, собранная из дорогих пород дерева, ныне она несла на себе следы долгой и трудной жизни. Уголки скололись, лак потрескался и местами сошел, отчего доску словно поразил лишай: гладкие светлые участки чередовались с темными, покрытыми колючими крошками лака. Судя по пятнам и длинным зарубкам, доску не раз использовали в качестве обеденного столика. Фигуры тоже видали лучшие времена: у большинства стерлись-скололись все выступающие части. Некоторые фигуры и вовсе отсутствовали. Их заменили первым, что попало под руку: винными пробками, рюмками, двумя затесавшимися в разные «армии» оловянными солдатиками.

В сооружении из колб, реторт и змеевиков что-то булькало.

Впрочем, сейчас хозяина комнаты не интересовал ни алхимический процесс, ни шахматная партия. Он придирчиво разглядывал стоящих перед ним людей.

Мужчину и женщину.

Женщина была высокая, поджарая, похожа на гончую. Некрасивая. Слишком жесткое лицо с тяжелым квадратным подбородком и длинным острым носом. Ни капли женственности. Она словно стремилась подчеркнуть это короткой стрижкой и бесформенным черным комбинезоном, поверх которого нацепила «разгрузку» из черного брезента со множеством карманов.

Мужчина — почти карлик. Он едва доставал своей напарнице до груди, впрочем, сложен был пропорционально и потому выглядел скорее подростком, чем коротышкой. И лицо гладкое, без возраста. Он часто использовал свою внешность, притворяясь ребенком. Выдавали только глаза — холодные, бесстрастные. Его давно уже ничто не могло взволновать. Даже сейчас, не смотря на важность задания, его равнодушный взгляд блуждал по комнате. Через некоторое время мужчина достал кубик жевательной резинки, сорвал яркую обертку и стал жевать, наполнив комнату химическим запахом банана. Женщина неодобрительно покосилась на него, но ничего не сказала: знала, что бесполезно.

Хозяин кабинета тоже не отреагировал на эту вольность.

— Задачу вы знаете. У вас полная свобода действий.

Женщина вопросительно приподняла бровь, разделенную пополам седой полоской. Спросила, подчеркивая интонацией:

— Полная?

Человек взял ферзевую пешку белых, повертел в грубых пальцах. Вернул на доску, нарушив ровную линию белых пехотинцев.

— Желательно, чтобы она не пострадала.

Ни мужчина, ни женщина даже не шевельнулись.

— Но если убедитесь, что ситуация выходит из-под контроля, действуйте на свое усмотрение.

И опять — ни звука, ни движения, только явственное чувство, что этот приказ понравился чистильщикам куда больше.

Алиса
...

«…председатель правительственной комиссии по этике научных исследований, отец Гавриил, подтвердил, что мнение Церкви по данному вопросу остается неизменным. В ответ на это директор российского подразделения компании Future Today, академик Виктор Линц заявил…»

Тьфу, черт!.. «Подтвердил… заявил»… Экая ересь!

Алиса обмякла в кресле, глядя на экран сквозь смеженные ресницы. Она сидела недвижно, без каких-то внятных мыслей, пока Бублик не пискнул, сообщая, что прошло уже пять минут, и он хочет уйти в спящий режим.

Девушка ткнула пальцем в проекцию клавиатуры на столе. Если дать Бублику уснуть, не сохранив файл, на мониторе потом всплывает мешанина из точек и черточек, больше напоминающая абстрактную картину, чем текст. Алиса потерла слезящиеся глаза. Еще и изображение последнее время стало каким-то «мыльным». Надо бы вызвать специалиста, да все руки не доходят.

А если уж честно, заранее неловко за Бублика.

Алиса живо представила, как вызванный спец — этакий увешанный гаджетами техномальчик, всегда идущий на полшага впереди прогресса — будет иронично ухмыляться, разглядывая ее древний компьютер. Как примется с издевательской вежливостью объяснять, что починить Бублика выйдет дороже, чем купить новый ноутбук. А она смущенно — или пусть даже не смущенно, но все равно оправдываясь! — станет объяснять, что Бублик для нее не просто компьютер, а старый боевой товарищ. Что у нее руки не поднимутся променять друга на современный безликий ноутбук.

Нет, прав все-таки Сим, нельзя давать имена технике, нельзя наделять ее человеческими качествами. Глупо, да и лишние терзания на пустом месте от этого.

Алиса рассеяно повертела в руках пачку, пытаясь вспомнить, сколько в ней оставалось сигарет в начале вечера. Похоже, за четыре с небольшим часа она выкурила их никак не меньше десяти, что подтверждали слои сизоватого дыма в полумраке комнаты. Очередная попытка избавиться от дурацкой привычки закончилась ожидаемым провалом. Расплата за три законченных статьи.

Писала Алиса легко, настрочить три статьи за вечер не составляло для нее большого труда. Было бы их и больше, но на четвертой журналистка выдохлась и, хоть оставалось всего-то придумать ехидную концовку про современных мракобесов да отредактировать готовый текст, в голове воцарилась пустота. Лишь писклявый голосок напевал запомнившееся с детства:


Его превосходительство любил домашних птиц
И брал под покровительство хорошеньких девиц.

При всем сюрреализме, этот куплет идеально подошел бы для финала материала. Впрочем, как и для финала карьеры журналистки Алисы Керген. С барственной снисходительностью игнорировавший обвинения в некомпетентности, средневековом фанатизме и обыкновенной глупости, отец Гавриил становился мстителен как слон, стоило намекнуть на его амурные похождения. «Кроткого пастыря» можно было понять — пока никого еще не лишили сана за глупость. А вот за аморальное поведение вполне реально вылететь с теплого местечка в комиссии по этике.

Алиса обычно писала под псевдонимами, так что могла бы рискнуть и закончить статью как угодно, наплевав на месть престарелого селадона. Но не видела в том особого смысла. Ее демарш еще на стадии первой вычитки заметит главный редактор и станет уговаривать переписать концовку. А если она упрется, завернет статью, привычно ссылаясь на семью, которую ему надо кормить. Будут взаимные упреки и обиды, а толку от такой «карманной революции» — ноль целых, хрен десятых.

«Можно подумать, от твоей писанины вообще есть какой-то толк!»

Приступы отвращения к журналистике вообще и своему месту в ней посещали девушку все чаще. С другой стороны, у филолога со специализацией по средневековой французской литературе выбор не велик. Короткий период экономической стабильности, породивший надежду, что после института можно будет спокойно заниматься любимым делом, закончился как раз в тот год, когда Алиса получила диплом. Хорошо еще, что она всегда умела трезво оценивать ситуацию и не боялась общаться с людьми.

Пишут многие, хорошо пишут единицы, но и таких в избытке. А вот добиться встречи с нужным человеком — известным политиком, популярным актером, а особенно какой-нибудь скандальной знаменитостью «на час» — мало кто умеет. И не просто взять интервью, а разговорить, что бы пациент распустил хвост и, расслабившись, выболтал какую-нибудь эксклюзивную информацию. Алиса умела. Но чем дальше, тем меньше радости она получала от своей чернильной охоты. Иллюзий об изменении жгучим глаголом мира к лучшему она и раньше не питала, но в последнее время ощущение сартровской тошноты от окружения становилось все отчетливее.

Мутная желтая тоска стояла за плечами.

И ни одной сигареты в пачке.

Нужно сходить в магазин сейчас, иначе никотиновый голод погонит на улицу посреди ночи, а это чревато неприятностями даже здесь — в центре столицы. Да и еды какой-нибудь неплохо было бы запасти.

Хорошо все-таки, что телу постоянно что-то нужно. Простые вещи вроде сигарет или еды, ради которых приходиться шевелиться, действовать, чувствовать себя живой… Алиса уловила, как желтая тоска качнулась, отступая, и удовлетворенно хмыкнула. Она давно научилась изгонять врага на задворки сознания, загружая себя пустыми заботами и ненужными устремлениями.

Желтая тоска пряталась и терпеливо дожидалась своего часа, что бы вернуться.

— А ну, прекрати, — приказала своему отражению в зеркале Алиса. — Не смей нюни распускать!

Фраза из детства была еще одним оружием против желтой тоски. Произнося ее, Алиса представляла себя с «распущенными нюнями» и настроение поднималось.

Из чистого упрямства она бы попыталась закончить статью, но тут Бублик вновь запищал, самовольно погасил клавиатуру, свернул монитор и отключился. Такое самоуправство случалось все чаще. Видимо, придется себя пересилить и вызвать-таки мастера. Может, ничего фатального и не случилось? Просто настроить что-нибудь… Алиса вздохнула. Техника была ее слабым местом. Даже функции стиральной машины она так до конца и не освоила. А покупка Бублика четыре года назад довела друга-системщика, неосторожно вызвавшегося помочь, до натуральной истерики. Алиса решила, что внезапное окукливание Бублика — знак судьбы, и стала собираться в магазин. Сменила домашние джинсы и растянутый толстый свитер на… другие джинсы и свитер, разве что не такой растянутый — ее универсальный комплект почти на все случаи жизни. Собрала волосы в хвост. Помыть бы, конечно, голову и сделать прическу. Но нет ни сил, ни желания возиться. Да и время поджимает. Ей повезло снять квартиру у знакомых в Центральном округе, где камеры наблюдения чуть не на каждом дереве и ночью улицы патрулируют бронеавтомобили полиции, но даже здесь постоянно кого-нибудь грабят, насилуют, убивают. От коллег, пишущих криминальные новости, Алиса знала непричесанную статистику, и по ночам старалась из квартиры не высовываться.

Стоило выйти на лестничную площадку, как лампа истерично замигала и погасла. Вторая за неделю, пятая за месяц, наплевав на обещанные шесть лет гарантированной службы. Похоже, дело в проводке, но электрик, все проверив, только разводил руками: мол, проводка в порядке, а лампы в этом подъезде перегорают одна за другой. Такая вот бытовая мистика. Алиса уже привыкла, хотя поначалу боялась темного коридора.

Надо бы, конечно, установить над дверью камеру с режимом ночного видения, как у соседей. Мысль довольно-таки циничная для бывшей активистки студенческого движения против «Младшего брата» — как они называли федеральный проект по усилению мер безопасности.

С тех пор многое изменилось.

А может быть, сама Алиса изменилась. Научилась ценить безопасность больше свободы. Как, впрочем, и все в этом городе. В этой стране. Думать так было не то что бы неприятно, но странно. Алиса знала, что знакомые считают ее слегка «не от мира сего», да и сама осознавала, что многие вещи, важные для большинства людей, кажутся ей незначительными, а то и смешными. Она словно пребывала одновременно в двух ипостасях, и главной из них была некая отстраненная Алиса, не обремененная телесной оболочкой, наблюдающая спектакль, в котором главной героиней была журналистка Алиса Керген. Спектакль временами навевал скуку, временами казался невыносимым, но в целом та первая — наблюдающая Алиса-номер-один — смотрела его с удовольствием и даже слегка сопереживала честно играющей свою роль Алисе-номер-два, а точнее даже не ей, а ее персонажу, Алисе-номер-три. Сопереживала, но лишь до того предела, что отделяет зрителя от театральных подмостков. Искренне беспокоиться за жизнь и здоровье персонажа пьесы не получалось. Во всяком случае, раньше.

В последние годы наблюдательница все сильнее погружалась в пьесу, все чаще осознавала себя даже не актрисой, а той самой Алисой-номер-три, героиней трагикомичного спектакля. И все сильнее переживала за нее. За себя.

Про это растроение личности Алиса осмелилась рассказать только Симу, справедливо полагая, что более приземленные знакомые чего доброго шарахаться от нее начнут. Сим же над ее опасениями лишь посмеялся. В своей парадоксальной манере заявил, что именно Алиса из всех его знакомых и есть самая нормальная. Во всяком случае, гораздо нормальнее, чем те, кто отождествляет себя с мешком мяса и костей. С трупом, которым — по утверждению Эпиктета — обременена каждая уважающая себя душа.

И вот теперь Алиса все больше ощущала себя тем самым пресловутым трупом. За «труп» было страшно, его хотелось баловать красивой одеждой и вкусной едой, развлекать. Душа же лишь временами давала о себе знать приступами желтой тоски.

«Просто ты взрослеешь, Маугли», — отшутился Сим в их последнюю встречу, но шутка прозвучала печально. Жизнерадостный толстяк расстроился, помянул недобрым словом мироздание и полез в шкаф за коньяком. Вечер они завершили на балконе, распевая дуэтом «Марсельезу» и запуская в небо контрабандные фейерверки до тех пор, пока не прибыл наряд полиции. В общем, все как в старые добрые времена. Но грустный осадок от разговора остался.

Нащупав в темноте дверь, Алиса выбралась на улицу.

У подъезда сбилась в шумную кучку молодежь — обтягивающие футболки со светящимися граффити, мешковатые джинсы, шапочки-презики, совершенно лишние в такой теплый вечер и потому особенно ценные для имиджа. В воздухе висели обрывки круто замешанного на сленге разговора — Алиса даже приблизительно не уловила, о чем идет речь.

Это явное проявление границы, уже отделявшей ее от современных тинейджеров, пришлось в строку невеселых размышлений. Впрочем, граница пока была довольно условная: кто-то из тинов одобрительно присвистнул вслед, кто-то попытался познакомиться. Правда, никто не увязался следом. Ну, да на это сейчас редко кто осмеливается: можно запросто получить разряд тазера, если тебя не правильно поймут. Времена беспокойные, люди нервные.

«Вот парадокс, — размышляла Алиса, шагая ярко освещенным переулком, — вроде меры безопасности с каждым годом все усиливаются и усиливаются, а жизнь при этом становится все опаснее…»

Она настроилась идти в круглосуточный супермаркет на проспекте, но заметила свет в окнах небольшого магазинчика, где обычно покупала продукты. Несмотря на поздний час, на двери висела табличка «Открыто», а за кассой скучал хозяин — пожилой, красиво седеющий армянин Саркис Иванович. При виде девушки он одновременно обрадовался и встревожился:

— Алиса, свет глаз моих, что же ты так поздно? Нехорошо молодой девушке одной ночью ходить.

— Да мне здесь два шага, — беззаботно ответила она. — Сигареты кончились. А вы что так поздно открыты? Я думала, придется до супермаркета идти.

— Э! Сторожа где-то нелегкая носит! Полчаса назад позвонил, говорит, в метро поезд стоит, опоздаю ненадолго. И больше сам не звонит, и его мобильник не отвечает. Продавщицу я отпустил, а сам вот сижу — жду бездельника.

— Ну, раз телефон не отвечает, значит, поезда пошли. Это он в туннеле едет, там же глушилки стоят, — успокоила Алиса и, прихватив решетчатую корзинку, пошла вдоль полок.

Как обычно, при виде ярких упаковок, девушка впала в легкий ступор: готовить она не умела, да и не особо стремилась научиться. Завершая второй круг, Алиса подумала, что походы за продуктами всегда проходят по одному сценарию: сначала она долго бродит вдоль полок, пытаясь сообразить чего же ей, собственно, хочется. А потом покупает какой-нибудь готовый салат в пластиковом контейнере и с пластиковым же вкусом, нарезку соевой колбасы и шоколадку. И можно было бы сэкономить время, сразу загрузив в корзинку стандартный набор и сократив ритуальное кружение по магазину.