Сергей Климкович

Тяжелые времена

Бойтесь своих желаний — иногда они сбываются


Глава 1

Mors sola fatetur quantula sint hominum corpuscula[Только смерть открывает нам, сколь ничтожно существо человеческое (лат.).]

Герман иногда боялся самого себя. Панически. До ужаса. Особенно боялся того, что, как он считал, сидело внутри него и могло приносить людям беду.

Сегодня это случилось снова.

Все произошедшее до того, как Герман потерял сознание, казалось кошмарным сном, дикой нелепицей.

События последних часов крутились в голове подобно испорченной карусели.

Зачем, ну зачем его дернуло поехать на эту презентацию? Все было бы иначе. Обязательно было бы иначе.

Наступили ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА. И, кажется, надолго.

Только теперь он понял, что пишет именно для них, всех этих людей, что именно их признания желает, что именно этим сознанием живет. «Наркотик обожания»… Черт бы его побрал!

Герман представлял, как читатели подходят к книжным лоткам и спрашивают: «Что-нибудь новенькое Разина есть?», а продавцы отрицательно качают головой.

«Новенькое» застряло внутри него. Застряло и не желало выходить. А публика жаждала пищи — пахнущих типографской краской томиков с занимательными историями, за чтением которых можно скоротать вечер или поездку в метро. Публика жаждала его. Публике он был нужен. И она, она тоже была ему нужна. Герман ненавидел ее за это. Ненавидел за сладкое рабство, в которое она его втянула, приковала к себе…

Но больше всего он ненавидел эту маленькую дрянь, журналисточку, приехавшую на презентацию только затем, чтобы облить грязью все, чем Герман жил и дышал. Да, он пожелал ей смерти! Он пожелал.

И все же он не мог понять случившегося. Вернее, в нем жило ужасное ощущение правды, которую Разин всеми силами старался не замечать.

Так что же произошло? И как?

…Герман помнил, как Алла Петровна, его издатель, что-то сказала журналистке. Но он не помнил, что именно…

— Рада вас видеть, Алла Петровна, — ответила та, однако голос звучал словно из подвала. — Ничего страшного мне не грозит еще очень-очень долго, и вы отлично это знаете. А подавилась я, наверное, из-за вашего Разина… Он так смотрит, что становится просто не по себе. Будь его воля, вероятно, убил бы меня на месте. А я обожаю злить таких напыщенных, самовлюбленных придурков…

Молодые люди вокруг нее сдержанно засмеялись.

Но журналистка, несмотря на свою веселость, веселой вовсе не казалась.

Герман видел, как эта самоуверенная дрянь тревожно осматривается, словно выискивая кого-то.

— Вика, ты чего? — весело поинтересовался сопровождавший ее молодой человек по имени Володя.

— Да, наверное… — отозвалась она.

— Что «наверное»? — засмеялся Володя.

— Прости, я не слышала, о чем ты говорил.

— У тебя такой вид, будто ты сейчас блеванешь, — хохотнул он.

— Вова, нельзя ли без пошлостей? Сколько раз я тебе об этом говорила. Я хочу уйти…

Неожиданно она уронила бокал. Руки ее дрожали.

— Ничего страшного, ничего страшного… — засуетились вокруг. — Осторожно, не наступите. Это сейчас уберут.

Герман видел растерянность и растущий страх журналистки. Панический страх, отражавшийся в ее глазах.

— Видишь, как это легко, — услышал Герман тихий голос Марата.

Теперь страх овладел им самим. Он вдруг понял, что зашел слишком далеко. «Боже мой, какое безумие!» — подумал Герман, отводя взгляд.

— Ты напуган, но это естественно, — услышал он вкрадчивый голос за спиной.

— Яне хочу больше! — яростно проговорил Герман. — Не хочу желать зла! Никому!

— Выбрав путь, опасно возвращаться. Может не хватить сил на обратную дорогу. К тому же, важна не сама дорога, а цель, Герман.

— Я не могу! Так нельзя!

— Чушь. Разве это не весело? Кроме того, подумай сам, какой ценный опыт ты приобретешь. Или тебе вдруг стало жаль эту маленькую завистливую гадину, сейчас трясущуюся от первобытного ужаса, который внушил ей ты?

С журналисткой в это время происходило что-то странное. Ей явно тяжело было дышать, она то и дело прикасалась рукой к горлу.

Герман окончательно запутался. Все происходящее казалось ему дурным сном. Одно он знал достаточно точно — происходило что-то нехорошее, что-то, над чем он не имел никакой власти.

— Что такое? Что с тобой? — с тревогой спросил Володя у своей подруги.

— Мне нужно в уборную, — жалобно проговорила она, с трудом вдыхая воздух. — Мне нужно в уборную. Мне нужно…

Она сняла очки, словно теперь они стали ей не нужны, и уронила их на пол.

— Мне тебя проводить? — еще более тревожно склонился к ней спутник.

— Нет… Нет… Я сама. Подожди. Я… скоро.

Нечаянно наступив на очки и, кажется, даже не обратив на это внимания, она медленно побрела прочь.

Именно в этот момент Герман почувствовал страшную усталость. И еще головокружение.

Через минуту он понял, что лежит на полу, а вокруг него суетятся люди во главе с Аллочкой.

— Расступитесь, расступитесь! У кого-нибудь есть нашатырь? Вызовите скорую! Как ты себя чувствуешь, Герман?

— Что происходит? — с трудом спросил он, осознавая, что впервые в жизни упал в обморок.

— Ничего страшного. Ты слишком много выпил, — пояснила Алла. — Вот что значит изменять своим привычкам.

— Да, вероятно, ты права, — он-то знал, что причина далеко не так проста.

— Я всегда права, мой милый. Поднимите его. Осторожно!

В это время, обеспокоенный отсутствием подруги, Володя осторожно вошел в женский туалет.

— Вика, ты здесь? — позвал он в гулкой тишине. — Вика, это я. С тобой все в порядке?

Когда ответа не последовало, Володя начал поочередно заглядывать в каждую кабинку. Одна дверца с табличкой «Ремонт» не поддалась, и он с силой толкнул ее. Вика была внутри. Дрожащими пальцами Володя расстегнул ей кофточку и прислушался к сердцу.

— Ох, блин! — вырвалось у него отчаянное. — Погоди, Викуня, я кого-нибудь сейчас позову! Погоди! Помогите!!! Эй! Человек умирает!


За несколько часов до этого…

Мир был бы куда приятнее, если бы не эта боль. Впрочем, с ней не так скучно. Она вносила хоть какое-то разнообразие в его существование.

Герман потянулся и взял с прикроватной тумбочки упаковку таблеток.

«Как только станет невмоготу, выпей одну», — говорила Аллочка… Алла Петровна, как ее теперь все называли. Добрый ангел, окруживший его заботой и всяческим вниманием.

Она всегда верила, что на каждую беду есть средство. Для нее не было ничего непоправимого, ничего, что нельзя было бы пережить, перетерпеть. «Время все лечит», — говорил этот философ в юбке. Противопоставить что-то констатации такого простого факта Герману было нечего. Все действительно проходило со временем.

Но согласиться с ней он не мог. Иногда хотелось бунтовать даже против железной логики, как когда-то хиппи бунтовали против размеренного, выверенного до мелочей мещанского быта. И все потому, что логика бывает до тошноты отвратительна.

Взглянув на упаковку с лекарством, Герман отшвырнул ее в дальний угол огромной спальни.

В это время в глубине квартиры раздался звонок, а спустя какое-то время включился автоответчик, сообщивший голосом Германа, что хозяина квартиры нет дома и что следует оставить сообщение после сигнала.

Строить предположения о личности звонящего Герман не стал. Он и так знал, кто это.

— Герман, я знаю, что ты дома. Я знаю, и поэтому прошу тебя, возьми трубку. Просто подойди и возьми трубку.

Наступила пауза.

— Что ж, это в твоем стиле. Хочу только сказать, что все уже собрались и ждут только тебя. Прошу, приезжай. Это важно для издательства. Черт, ты и сам прекрасно все понимаешь. Герман, приезжай. Пожалуйста.