— Нам в Зону надо, Лунь. Найти ее, поговорить вживую. Это поможет, я знаю.

— Яковлеву это скажи. Все, стажер, вцепились в нас крепко. Я уже несколько раз писал заявления на сопровождение, но служба безопасности аж на дыбы встает. Не нравлюсь я им конкретно, да и Яковлев никогда не позволит. Только удаленка.

— Это из-за того, что…

— Да. — Я прикоснулся к голове, где уже много лет не было ни одного темного волоса. Все, что на скальпе, давным-давно белое, аж в синеву, разве что брови да щетина нормальные, все еще «цветные». — Видишь ли, и по стажу, и по всем признакам я «измененный». Ну, не докажу я научникам, что в остальном вполне нормальный сталкер. Таким, как я, доступ в Зону закрыт навсегда. И с таких, как я, НИИАЗ теперь не слезет до самой смерти — им все надо. И инструктажи, и книги, и воспоминания до последней запятой. Спасибо, что хоть «лечащий ученый» именно Айболит, а не какой-нибудь кусок кабинетного профессора.

— Знаю. Измененные уходят в Зону и часто не возвращаются. Это синдром, — тихо проговорила Хип. — Я ведь тоже из них, Лунь, это еще Айболит говорил. Не так сильно, как ты, но тоже. Получается, и меня не пустят. Да и ты одну не отправишь, знаю я тебя.

И смотрит. Туда, на север, смотрит Хип, словно сквозь стенку дома. Улыбается молча, и знаю я сейчас, какие у нее глаза, хоть при свечах и не видно. Замечал я этот взгляд. Возится с грядкой, или розы подрезает у терраски, или книжку читает в беседке — но вдруг замрет. Выпрямится. И долго-долго смотрит на север, по-особенному так смотрит. И не тоска, не горе в этом взгляде, нет, а словно жажда или притяжение какое-то. В немногих осколках памяти вот так же в детстве, после сказки, мы смотрели на далекую полоску леса, где, как нам рассказывали взрослые, водятся привидения и настоящие, но добрые лешие и говорящие звери. И жутко, и сладко, и тянет туда, замирает взгляд, силясь рассмотреть волшебство в дрожащей зеленой линии у горизонта. Вот и Хип сейчас туда смотрит очень похоже. На север. Но никогда не говорит зачем, да я и не спрашиваю. Потому как она замечает и мои взгляды. Такие же, что там говорить…

— Слушай, Хип… а может, она и не хочет с нами, людьми, общаться? Может, там без нас в тысячу раз лучше? Зачем ей, в сущности, общение с человеком? Выглядит счастливой, серьезно, и ей не нужно вот это вот все.

— Я об этом тоже думала, сталкер, — кивнула девушка, невесело улыбнулась. — Люди, знаешь, не подарок для существ Зоны. Они и для других людей часто не подарок совсем.

— Попробую спросить в следующий раз. Завтра к вечеру. Но… не хотелось бы разбегаться. Привязался я к ней.

— И я, Лунь. У меня даже чуть получалось раньше с ней говорить, знаешь. Она меня тоже научила немного. Сейчас совсем не слышит, вообще. Хорошо, что ты еще можешь… дозвониться. Кстати, ты сегодня опять к морю ходил?

— Да, было дело.

— И телефон, конечно, не взял. А мне, между прочим, Проф звонил, тот, который Зотов. Говорил, что ты трубку не берешь. Приедет на днях на плановый осмотр. Может, даже завтра — он в Севастополе был, на конференции.

— Отлично. Приятный дед. Надо бы его задержать хотя бы на пару деньков. Вода у нас из скважины отличная, осталось только чаю хорошего достать, как он любит. Только смотри, при нем про Айболита не вспоминай — «зонные» имена не у всех ученых в чести, как бы не обиделся. Так что профессор Зотов, Игорь Андреевич. На крайний случай Проф, как мы его в первый раз звали.

— Да Айболит он вылитый! — Хип прыснула в кулак. — Хоть завтра в детский фильм без грима.

Я тоже улыбнулся. Имя свое у сталкеров профессор получил сразу же, в первый день работы. Строго говоря, Айболитов в Зоне было двое. Чтобы не путать, сталкеры со временем дали им отдельные титулы. Айболитом Первым был Иван Аскольдович Мелихов, ксенобиолог, рассеянный и добродушный специалист по водной фауне. А потом в Зону прибыл еще один ученый, который и стал соответственно Айболитом Вторым. Сталкеры для смеха даже стали ждать нового пополнения полевых сотрудников, чтобы открыть, как они выражались, ветеринарную династию, но не сложилось. Мелихов вскоре был откомандирован в Челябинскую Зону, и Зотов стал единовластным носителем почетного имени. И надо сказать, соответствовал он ему на все сто. Очки в металлической оправе, круглые, таблеточками, аккуратная седая бородка клином, усы вразлет и чуть кверху, мягкая речь и бесконечно добрый взгляд поверх стекол. Высокий, довольно худой, и часто видели его порывистую стремительную походку то в лаборатории полевых образцов, то у микробиологов, то в госпитальных модулях. Несмотря на прозвище, медицинского образования у Зотова не имелось — профессор был биолог, причем не простой. Пожалуй, лучшего специалиста по гуманоидным формам жизни, а также последствиям влияния Зоны на млекопитающих в НИИАЗ просто не было. Вместе с микробиологом Иошихиро Такаги, ботаником Люсьен Мерсье и физиологом Яном Стефанидисом профессор Зотов составлял четыре главных столпа всего биологического отдела НИИАЗ — все четверо были полевыми учеными, теми, кто непосредственно работал в Зонах, где, рискуя жизнью, неделями жил в заброшенных вертолетом тесных жилых и лабораторных модулях. И уже их работы, материалы, исследования и заключения рассматривались целыми стайками кабинетных специалистов, чья деятельность, скрупулезная и методичная, конечно, была исключительно важна, но без работы этих четверых стала бы невозможной. Полевых ученых раньше было, конечно, гораздо больше, о чем до сих пор говорят высокие траурные обелиски из лабрадорита во внутренних дворах зданий НИИАЗ. Однако этих четырех «ботаников» Зона как будто не трогала. До тех пор, пока в прошлом году не пострадала профессор Мерсье, отравленная выбросом спор паразитного гриба. Помощь пришла вовремя, и француженка не только выжила, но и почти полностью восстановила здоровье, но в том же году руководство Института ввело новые правила: теперь ни один ученый не мог работать непосредственно в Зоне больше двух недель в год. Для сбора информации и образцов этого почти всегда хватало, в остальное же время ценный сотрудник становился «кабинетным». Зотов, впрочем, при нас не возражал — собранного им материала хватало на две научные жизни, и на отсутствие работы жаловаться не приходилось. Тем более что одним из предметов очередной монографии был сталкер Лунь, представлявший для науки интерес не только в качестве автора, инструктора и более чем странного лектора, но и как «хомо сапиенс зоникус» с любопытным организмом.

* * *

Зотов приехал утром, в десятом часу. Водитель институтской «Газели» выгрузил у ворот несколько объемистых научных ящиков с оборудованием и выпустил из салона лаборантку профессора Машу, за которой вышла группа незнакомых мне молодых «научников». С плохо скрываемым любопытством рассматривая меня из-за заборчика, они что-то начали обсуждать вполголоса, разминаясь после, видимо, долгой поездки. Помочь профессору и Маше дотащить увесистое оборудование до дома никто из них, что интересно, не догадался. Зотов осмотрелся, легко подхватил два больших металлических саквояжа и двинулся к дому своей стремительной, слегка подпрыгивающей походкой.

— Доброго утра вам, уважаемый Андрей Владимирович! Нет уж, извините, сам! — Профессор ловко увернулся от моей попытки перехватить явно тяжелую аппаратуру. — Ноги, к счастью, все еще носят, а руки держат. Да-да, благодарю вас, впрочем… ага, помогите-ка Марии Александровне. Все-таки дама.

— Не-не, не нужно, — тихонько, почти по-мышиному пискнула миниатюрная Маша и почему-то густо покраснела. — У меня только чемоданчик. Спасибо. Там… еще коробки.

— Профессор, я совсем не воспринимаю… паспорт, — хмыкнул я на «Андрея Владимировича». — Как будто и не ко мне обращение, честное слово.

— Ну, я человек старой школы, — профессор искрометно улыбнулся, глянув поверх очков, — и поэтому все время забываю, что вы индейцы. Проф, он же Айболит, извиняется, о Лунь. Хао. Где же ваша несравненная скво?

Со смешком Зотов легко взбежал по ступеням, брякнули саквояжи, а я уже шел с большой коробкой, в которой что-то массивно звякало и пыталось перекатываться.

— Купается в море, хотя оно сегодня холодновато, только двадцать два. Сейчас прибежит.

— Ой… а можно мне тоже? В море? — совсем тихо спросила Мария Александровна. — Я ведь прямо сейчас вам не нужна, Игорь Андреевич?

— Маша, смело отдыхайте, — кивнул профессор. — Когда еще вырветесь на пляж. Я вас негласно освобождаю от обязанностей лаборанта на все время командировки. Но, разумеется, об этом следует помалкивать в Институте. Официально вы трудитесь. Ясно?

— Ясно! — Маша просияла и прямо с чемоданчиком бодрой рысцой побежала вниз по тропинке. Мне стало понятно, что в небольшом багаже лаборантки явно не было никаких научных материалов.

— Рад вас видеть, профессор. — Я протянул руку и ответил на крепкое пожатие узкой сухой ладони. — Очень бы хотелось, чтоб вы задержались. С завтрашнего дня чудесная погода намечается. Рекомендую.

— Взаимно, друг мой, взаимно очень рад. Спасибо. Однако, как гласят мудрые, любые гости становятся несносными на исходе второго дня.